77. М. МЕЙЗЕНБУГ
26 (14) августа 1853 г. Лондон.
26 août. Vendredi.
Mais tout cela n'est pas vrai et jamais vous n'avez même pensé que moi je sois un être si ingrat de pouvoir bouder mes amis sans rime ni raison.
Ecoutez donc l'histoire. 1° J'ai reçu des lettres de la Kussie et entre autres on m'a promis une visite ici à Londres que j'attendais avec un battement de cœur redoublé. Hier j'ai reçu l'avis que la visite ne viendrait qu'au mois de septembre. 2° Le Morning Advertiser a publié que Bakounine était un espion russe, l'article était signé F. M. Eh bien, il fallait donner une leçon à F. M. et il fallait attendre sa réponse. Il y avait 3-ment des disputes les plus désagréables du monde. Belle disposition pour écrire des lettres sereines! Et voilà comment d'un jour à l'autre le temps s'écoulait.
«Sich totzuschießen/» — Man tötet sich nicht infolge eines raisonnement, die Kugel ist kein Syllogism<us>, une fois dans ma vie, une seule, j'ai pensé à me suicider, une année personne ne l'a su, j'avais honte d'avouer et de me mettre au niveau d'un gredin qui exploitait le suicide. Je n'ai pas de passion assez forte maintenant pour me tuer — j'ai même un désir ironique et de pure curiosité de voir comment tout ira.
Il y a deux années j'écrivais une dédicace à Ogareff, et dans cette déd<icace> je lui disais: «... Je n'attends rien pour moi, rien ne m'étonnera, ni me réjouira profondément. J'ai acquis tant de force, d'indifférence, de résignation, de scepticisme, de vieillesse enfin que je survivrai à tous les coups de <la> fatalité. Q<uoi>q<ue> je n'aie ni le désir de vivre longtemps, ni celui de mourir demain. La fin viendra par hasard, sans conscience ni raison, comme le commencement. Je ne la provoque, ni la fuis...»
Ces lignes ont été écrites avec grande sincérité. Méditez-les. Vous pourriez me reprocher le fait de ma fatigue si je me plaignais, — mais je ne me plaigne que lorsqu'une voix amie touche les cordes douloureuses — autrement je parle révolution, Comité démocratique, Milan, Amérique, Moldavie. Mais il y a des hommes qui me prennent pour l'homme le plus content au monde (ex. gr., (ex. gr., tous les Polonais).
Oui, par moments, un orage dans la poitrine suffoque, oh qu'on voudrait alors avoir un ami, une main, une larme — on a tant à dire—et je vais alors par les rues, j'aime Londres la nuit, — tout seul — je vais et je vais... un de ces jours j'étais à Waterloo Bridge, personne, je m'assis là... en adolescent de 40 ans et j'avais le cœur bien gros... Et puis cela passe. Le vin est pour moi un don du ciel, une demi-bouteille de vin me remet.
Je sens tout ce qu'un scélérat doit sentir lorsqu'il a des remords. Et toute ma vie est pure... complètement pure. Le seul crime qui me pèse c'est de ne pas avoir tué. Cette plaie restera ouverte.
Eh bien — c'est assez. On peut lire tout cela dans le premier roman venu. Je n'aime pas à me laisser aller à ces expansions lyriques. — Adieu, je vous serre la main. Moleschott est envoyé d'après votre adresse.
A. Herzen.
Viendrons-nous... <ne> viendrons-nous pas?.. Je ne sais rien, peut-être je le voudrais.
J'ai aussi perdu toute espérance d'aller à la mer. J'aimerais bien y être nommément aujourd'hui, car avec ce vent terrible la mer doit être très grosse et j'aime beaucoup à contempler les troupeaux de moutons formés par les vagues, lesquels moutons vengent ceux qui sont sur la terre et mangent les loups qui hasarderaient à les attaquer.
Dimanche on m'a volé Boathswin mais la police l'a retrouvé le lendemain soir.
Je crois que nous irons dans un mois pour quelque temps à Edhsbourg.
Saluez de ma part mademoiselle Herrmann.
Au revoir malheureusement à Londres.
Al. Herzen.
Tata vous salue. Elle vous écrira la prochaine fois.
Перевод
26 августа. Пятница.
Но все это неправда, и вы ни разу даже не подумали, будто я такая неблагодарная тварь, чтобы ни с того ни с сего дуться на своих друзей.
Выслушайте же мою историю. 1. Я получил письма из России, и, среди прочего, мне было обещано то посещение здесь, в Лондоне, которого я ожидал с сильно бьющимся сердцем. Вчера получил я известие, что посещение это состоится лишь в сентябре. 2. «Morning Advertiser» объявил, что Бакунин — русский шпион; статья была подписана Ф. М. Так вот, надобно было проучить и надобно было дождаться его ответа. Здесь происходили, в-третьих, пренеприятнейшие словопрения. Все это прекрасно располагает к тому, чтобы писать безоблачно ясные письма! И так-то протекал день за днем.
«Sich totzuschießen!» — Man tötet sich nicht infolge eines рассуждения, die Kugel ist kein Syllogism<us>[94], раз в жизни — один-единственный раз — я подумал о самоубийстве, целый год никто об этом не знал, мне стыдно было признаться в этом и поставить себя в один ряд с прохвостом, эксплуатировавшим самоубийство. Теперь у меня нет достаточно сильного стремления убить себя, — у меня есть даже ироническое желание и просто любопытство — посмотреть, как пойдут дела дальше.
Два года тому назад я сочинил посвящение Огареву, и в этом посвящении я говорил ему: «... Для себя я больше ничего не жду, и ничто не удивит меня, ничто не обрадует глубоко. Я достиг такой силы, такого безразличия, безропотности, скептицизма, такой старости, наконец, что теперь уже переживу все удары судьбы. Хоть я равно не желаю ни долго жить, ни завтра умереть. Конец придет так же случайно, бессознательно и бессмысленно, как начало. Я не тороплю его и его не избегаю...»
Эти строки написаны были с большой искренностью. Вдумайтесь в них. Вы могли бы упрекнуть меня за самый факт моей усталости, если б я жаловался, — но я жалуюсь лишь тогда, когда дружеский голос касается болезненных струн, — в остальное время я говорю о революции, Демократическом комитете, о Милане, Америке, Молдавии. Некоторые люди принимают меня однако за самого довольного человека на свете (ex. gr., Головин и Голынский), есть и другие, которые полагают, что только политическое честолюбие заставляет меня иногда задумываться... (ex. gr., все поляки).
Да, временами буря, бушующая в груди, доводит меня до удушья; о, как хотелось бы тогда иметь друга, руку, слезу — так много хотелось бы сказать — и я брожу тогда по улицам, я люблю Лондон ночью, когда я совсем один, — я брожу себе, брожу... как-то на днях я был на Waterloo Bridge[95], кругом ни души, я присел... словно сорокалетний юноша, и на сердце у меня было очень тяжело... Но затем это проходит. Вино для меня — небесный дар, полбутылки вина возвращает мне бодрость.
Я испытываю все, что должен испытать злодей, когда его мучат угрызения совести. — А ведь вся моя жизнь чиста... совершенно чиста. Единственное преступление, которое тяготит меня, — это что я не убил. Рана эта не заживет никогда.
Но довольно. Все это можно прочесть в первом попавшемся романе. Я не люблю пускаться в подобные лирические излияния. — Прощайте, жму вам руку. Молешотт отправлен по вашему адресу.
А. Герцен.
Приедем ли мы... или не приедем?.. Не знаю, быть может, мне хотелось бы этого.
Я также потерял всякую надежду отправиться к морю. Предпочел бы там быть именно сегодня, ибо при таком ужасном ветре море должно быть очень бурно, а я очень люблю созерцать эти стада барашков, образуемых волнами; и барашки эти мстят за тех, кто находится на земле, и поедают волков, осмеливающихся на них напасть.
Я думаю, что через месяц мы отправимся на некоторое время в Эдинбург.
Передайте от меня поклон мадемуазель Герман.
До свидания, по несчастию — в Лондоне.
Ал. Герцен.
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа (BN). —стр. 181—183; полностью (на языке оригинала) — Л VII, 308—309.
Год написания определяется строками Герцена об ожидавшемся приезде М. С. Щепкина в Лондон (см. письмо 84) и о напечатанной в газете «The Morning Advertiser» заметке, подписанной «F. M.» (см. письмо 75). В автографе в дате ошибка: 27 août. «вчера» известии о Щепкине (письмо от М. К. Рейхель с этим известием Герцен получил в четверг 25 августа — см. письмо 76) позволяют определить точную дату: письмо было написано в пятницу 26 августа 1853 г.
Письмо М. Мейзенбуг, на которое отвечает Герцен, неизвестно. О его содержании М. Мейзенбуг упоминает в своих воспоминаниях: «... я долго не имела о нем (Герцене) известий и, обеспокоенная здоровьем мальчика, очень удивленная непонятным молчанием и тем, что Герцен не появляется, написала ему, спрашивая о том, что случилось, и полушутя добавила, что надеюсь, полная безнадежность не довела его до самоубийства. Он ответил мне тотчас же» (Мейзенбуг, стр. 245—246).
Я получил письма из России... —
Здесь происходили со пренеприятнейшие словопрения. — Вероятно, имеется в виду инцидент с Нидергубером (см. письма 72, 74 и 79).
... с — Речь идет о Гервеге, пытавшемся во время совместной жизни с Герценом и его женой в Ницце и позднее воздействовать на них угрозами самоубийства (см. X, 260—261, 267—268).
Два года тому назад я сочинил посвящение Огареву... — См. комментарий к письму 76.
Ответ М. Мейзенбуг (письмо без даты, относящееся к концу августа 1853 г.) — 248—250; см. извлечение из него в комментариях к письму 80.
«Застрелиться!»— Но кто кончает с собой вследствие какого-то рассуждения, пуля — не силлогизм (нем.) — Ред.
[95] мосту Ватерлоо (англ.). — Ред.