79. М. К. и А. РЕЙХЕЛЯМ
29 (17) августа 1853 г. Лондон.
29 августа. Понедельник.
С праздником честьимеем проздравить, насчет то есть рождения супруга.
Je vous félicite d'être <d'>un an plus âgé, c'est bête, mais uisque tout le monde le fait — ego non dissentio. Et bien, écou-ez encore une fois sur l'affaire deNiederhuber. Je ne l'ai jamais ni en parole, ni par écrit accusé de rien autre que d'avoir été en correspondance avec la p<olice> — pour moi c'est très mal, infiniment mal, et s'il me prouvera qu'il n'a pas fait d'infamie, il sera encore très loin de se justifier. La manière de sa défense a eté impertinente, non pas envers moi, mais j'étais témoin. j 'ai dit à Tausenau et je le répète — que devant tout témoin je dirai que lui Niederh<uber> a dit en ma présence qu'il était dans les rapp<orts> avec la p<olice>. — Je laisserai aux autres le soin de traduire cela par le mot espion, mais le fait y est.
Sans l'intervention de Reichel et sans la misère de N<iederhuber> la parole que Reichel a prise (et de laquelle il écrit maintenant assez Légèrement), sans la femme qui accouchait alors je me serais plus éloigné, mais je n'avais pas la vocation d'être son accusateur; je croyais au fond que c'était plutôt une faiblesse qu'un crime et qu'il n'était plus en rapport avec la p<olice>.
Maintenant d'autres personnes, et il le sait très bien par Oppenheim, il peut le savoir par Müller et autres, après avoir demandé à Taus<enau> crurent affirmer que ces rapports étaient assez suivis et Taus<enau> prétend avoir vu des reçus de la main de Nied<erhuber> (or donc on ne donne pas gratis de l'argent).
Ma position — liée par la parole donnée à Reichel devenait étrange — et sans rien dire contre lui, je laissai faire Haug. Haug l'a accusé avec violence — moi j'ai tâché de parler avec calme. Nied<erhuber> devait se soumettre à cette conséquence de sa conduite. Il a déclaré qu'il ne reconnaît à personne le droit de le juger. C'est ce que nous faisons — je ne veux plus le juger. Au reste je vous déclare que nouvellement encore je disais que je ne crois pas à ce qu'il ait dénoncé quelqu'un, mais je ne peux pas dans ma position (ni d'après ma conscience) justifier un homme qui a été dans des rapports pareils.
Maintenant, cher Reichel, ce que vous vous obstinez de ne pas comprendre. C'est que j'expie votre faute. C'est que c'était votre devoir de ne jamais livrer le secret de notre conversation parce que c'est vous qui m'avez prié de ne pas parler, sans autres données. — Ce serait à vous maintenant de me libérer d'une nouvelle attaque. Est-ce assez ou non que je déclare ne pas prétendre qu'il ait fait des denomin<ations> — mais seulement qu'il avait des rapports soutenus et pécuniaires avec la police. Et c'est ce qu'il veut. Il veut m'inculper qu'après votre départ, j'ai prié q<uel>-q<ues> amis (non politiques) pour lui procurer du travail, que je lui ai donné q<uel>q<ues> livres, lorsque sa femme venait me les implorer — que je ne me pressais pas de le livrer à une désapprobation très juste — je vous laisse juge de ce procédé.
Pourquoi ne s'adresse-t-il avec ses réclamations à Haug?
é si vous saviez vous taire, caro maestro, vous êtes, comme un vrai musicien, trop sonore. Moi je ne parle que <de> ce que je veux. Marie le sait très bien. J'ai pris votre prière trop au sérieux. Mais comme vous êtes dès aujourd'hui plus âgé d'un an — vous me tirerez d'embarras.
J'en ai assez maintenant avec l'affaire Bakounine. L'autre a répondu et nous le sommons maintenant de se nommer[96].
Мих<аила> Сем<еновича> жду и буду ждать где он хочет, <афии> и говорящий плохо по-русски, но говорящий, его я могу послать и навстречу и проводить, и сам могу все сделать.
А вы все продолжайте подробничать.
Если вы так видите вопрос Энгельс<она>, почему вы не поговорите с ним? Сверх всего, он был бы очень полезен для нашего дела. Я вас уполномочиваю — только не говорите, что я это писал.
<ареву>, что я все письма получил, что Мар<ья> Льв<овна> в Калифорнии, ее видели в С. -Франциско. Да я, пожалуй, в следующем письме приложу к ним писульку.
Прощайте. Мих<аила> Сем<еновича> целую.
Что он говорит о Констант<инее> Николаев<иче>? Кто говорил речь о славянах на обеде? Знают ли у нас о моем письме к Мишле, о типографии?
Примечания
Печатается по автографу Впервые опубликовано: отрывок (о приезде М. С. Щепкина)—Рейхель, стр. 100; полностью — Л VII, 311+314.
«инциденте» с Нидергубером (ср. письма 66, 68, 72) и ожидавшемся приезде в Лондон М. С. Щепкина (см. письмо 84); 29 августа приходилось на понедельник в 1853 г. Дата подтверждается также приписками Таты и М. Фомм на немецком языке, адресованными А. Рейхелю и содержащими поздравления с днем его рождения и пожелания счастья и благополучия. Сообщая с большим удовлетворением о своей жизни в доме Герцена в качестве бонны и взаимоотношениях с детьми, М. Фомм замечает между прочим: «Г-н Герцен относится ко мне так, что мне не остается желать ничего больше». Приписка Таты датирована: «Лондон, 29 августа 1853».
... довольно ~ дела Бакунина. Тот субъект ответил, и теперь мы требуем, чтобы он себя назвал. — 27 августа 1853 г. Френсис Маркс, скрывавшийся под инициалами «F. М.», выступил в газете «The Morning Advertiser», повторив свою клевету о Бакунине (см. письмо 75). В тот же день Герцен, И. Г. Головин и Д. Маццини направили издателю газеты свой протест, напечатанный 29 августа под заглавием «Who is „F. M."?» («Кто такой „Ф. M."?» — см. XII, 124).
— Л. Чернецкий, польский эмигрант, метранпаж и фактор типографии Герцена; см. о нем ЛН, —268.
Сообщите Ог<ареву>, что я все письма получил... — Эти письма неизвестны.
... Мар<ья> Льв<овна> в Калифорнии... — Чтобы легализовать свой союз с Н. А. Тучковой, Н. П. Огарев начал весной 1853 г. бракоразводные хлопоты, не зная, что М. Л. Огарева умерла в Париже 9 апреля (28 марта) того же года. Об этом Огареву стало известно через его поверенного только в августе 1853 г., и вскоре он обвенчался с Н. А. Тучковой в Петербурге. См. письмо 97.
— Имеется в виду статья Герцена «Русский народ и социализм. Письмо к И. Мишле» (т. VII).
[96] Поздравляю вас с тем, что вы стали на год старше, это глупо, но поскольку так поступают все, — ego non dissentio <я не возражаю (лат.)>. Так вот, послушайте еще раз о деле Иидергубера. Я никогда, ни устно, ни письменно, не обвинял его в чем-либо, кроме того, что он состоял в переписке с п<олицией> —с моей точки врения это скверно, беспредельно скверно, — не в отношении меня — однако я был свидетелем. Я сказал Таузенау и повторяю это, что перед любым свидетелем заявлю о нижеследующем: он, Н<идергубер>, сказал при мне, что поддерживает сношения с п<олицией>. Я предоставлю другим труд перевести это словом «шпион», однако таков факт. Если бы не вмешательство Рейхеля и не нищета Нидергубера, если бы не слово, которое Рейхель взял с маня (и о котором он теперь пишет весьма легкомысленно), если бы не женщина, которая тогда рожала, я еще более отдалился бы, по я не чувствовал в себе призвания быть его об винителем; я полагал, что это, в сущности, была скорей слабохарактерность, нежели преступление, и что сношений с полицией он больше не поддерживает.
Теперь уж иные лица — и он это прекрасно знает от Оппенгейма, он может узнать это от Мюллера и других, осведомившись у Таузенау, — сочли возможным утверждать, что сношения эти были довольно продолжительны, а Тауз<енау> заявляет, что видел расписки, сделанные рукой Нид<ергубера> (а как известно, денег даром не дают).
Моя позиция — как человека, связанного словом, которое я дал Рейхелю, — становилась странной, и я, ничего не говоря против него, предоставил действовать Гаугу. Гауг обвинил его с большой горячностью — я же пытался говорить хладнокровно. Нид<ергубер> прямому следствию своего поведения. Оп объявил, что не признает ни за кем права судить его. Это мы принимаем к сведению — я больше не собираюсь его судить. Впрочем, сообщаю вам — еще совсем недавно я заявлял, что не верю, будто он донес на кого-то, но не могу в моем положении (и по совести говоря) оправдывать человека, поддерживавшего подобные сношения.
Теперь, дорогой Рейхель, обратимся к тому, чего вы упорно не хотите понять. Дело в том, что я искупаю вашу вину. Дело в том, что вашей обязанностью было никогда не разглашать тайну нашего разговора, ибо вы сами просили меня не говорить ничего, пока нет других данных. — Именно вам теперь следовало бы избавить меня от нового нападения. Достаточно ли мне будет или нет — объявить, что я не утверждаю, будто он делал доносы — а только что он поддерживал И этого он желает. Он желает обвинить меня в том, что после вашего отъезда я просил нескольких друзей (не из политического мира) раздобыть ему работу, что я дал ему несколько фунтов стерлингов, когда жена его пришла ко мне вымаливать их, что я не спешил выдать его на вполне справедливое осуждение, — предоставляю вам судить обетом факте.
Всего этого не случилось бы, если бы вы умели молчать, саго maestro <дорогой маэстро (итал.)>, вы, как истинный музыкант, слишком полнозвучны. Я же высказываю лишь то, что считаю необходимым. Марии <Каспаровне> этр очень хорошо известно. Я слишком серьезно отнесся к вашей просьбе. Однако, поскольку вы с сегодняшнего дня стали на год старше, вы выведете меня из затруднения.
С меня довольно теперь и дела Бакунина. Тот субъект ответил и теперь мы требуем, чтобы он себя назвал (франц.). — Ред.