114. А. А. ГЕРЦЕНУ
1 ноября (20 октября) 1860 г. Лондон.
Рукой Н. П. Огарева:
1 ноября.
Друг мой Саша, скажи мне подробно, что Фогт говорит о здоровье Nat<alie>. — Болезнь ее — девиация утеруса. От этого высокая лестница и подниманье Лизы опасны. Надо, чтоб Фогт констатировал положение болезни и сказал, что делать; а ты меня обо всем немедленно извести. Если Nat<alie> сама тебе об этом не говорила, то это не мешает тебе, не говоря с ней, говорить с Фогтом и заставить ее серьезно потолковать о болезни и заняться ею.
<alie> не сказывай), довольно не приготовленный, т. е. готовился не больше 10 минут. Чувство совершенно разряжения Лейденской банки, наэлектризованной до произведения обморока. Обморок не продолжался 2-х минут. Язык укушен раз в корню и раз перед кончиком с левой стороны. Упал я на правую. Икры болят так, что ходить мешают; это обычные признаки моих припадков. Я ставил пиявки. Кажется, что сегодня голове лучше; впрочем — день свежий и светлый; а эти дни было тепло, как летом, и туман густой, как в феврале. У всех головы болят. На меня отразилось это припадком, несмотря на то, что я не только вина не пью, но даже ем в 1/2 меньше. После припадка я пошел через полчаса и ходил часа 4 без устали; только икры побаливали, и теперь по обычаю несколько дней будут болеть все больше и больше, а потом понемногу пройдет. Это не ушиб, понимаешь, — это, т. е. икры, colla vostra permissione[67], — другой полюс заряда или столба, если за 1-й полюс примешь мозг. Эту боль я очень знаю; она продлится, верно, неделю. — Да! а в здоровом состоянии каждое давление, налегание воротника рубашки на затылок — производит у меня тяжесть, граничащую с болью. Это отчего? Почти безошибочно могу указать на атлас и от него позвонка на 3 вниз неловкость, доходящую до боли; а голове — чем больше давление на затылок, тем хуже. Не подумай, чтоб я писал тебе эти подробности, как ипохондрик; совсем нет, я записываю то, что я чувствую, и ставлю вопросом — какой тут происходит процесс? Ответ на этот вопрос для меня интереснее и важнее самого излечения, которого я вовсе не надеюсь, ибо, мало веруя в науку, прежде чем она выучится ставить вопросы, — я совершенно не верую в медицину как ars — и готов все пробовать и ничего не пробовать с одинакой уверенностью, что действие лекарств на организм — неразрешенный и чуть поставленный вопрос, а что finis coronat opus[68].
Ну — смотри же не говори, кроме Фогта, никому, и, пожалуйста, займись устройством для Nat<alie> квартиры, как бы она коротко ни оставалась в Берне, по возможности rez de chaussée[69]. Обнимаю тебя. Поцелуй Лизу. Кланяйся Эмилю.
1 ноября.
Отдал ли тебе Эмиль Фогт письмо, путешествующее второй раз в Германию, т. е. в Швейцарию? Непременно устрой все для Natalie, я также тебя об этом прошу. Посылаю тебе 5 экз<емпляров> моего воззвания — пошли Карлу, дай Эмилю.
На этот раз пишу мало. Вероятно, на днях буду писать. Дом окончательно нанял: Orsett House,
Paddington.
Переезжаем 15-го.
Черт знает что такое: опять болит у меня голова — уж не начать ли и мне принимать arsenic[70].
Тат<ьяна> Петр<овна> в Париже.
Печатается по фотокопии с автографа (IISG). Впервые опубликовано: Л X, 442—443.
... моего воззвания — — Карлу и Эмилю Фогтам. О статье «Сербы и черногорцы» см. в комментариях к письму 113.
[68] конец венчает дело (лат.);
[70] мышьяк (франц.). — Ред.