21. Л. ФОГТ
13 (1) марта 1860 г. Фулем.
13 März 1860. Park House.
Fulham (London).
Hochgeschätzte Freundin,
Ihren Brief habe ich mit Rührung und Dankbarkeit gelesen. Ihre edle und liebende Seele kannte ich schon längst. Sie haben mir einen neuen Beweis gegeben. Ich werde Ihnen ganz aufrichtig meine Meinung sagen. Ich schätze so hoch die individuelle Freiheit, daß ich weder in meinem Sohn, noch in einem andern, sie durch Zwang begrenzen will. Aber das erste, was ich für die Freiheit fordere — das ist die Mündigkeit, — die Festigkeit des Mannes — und das hat Alexander nicht. Sie haben vortrefflich die Bemerkung gemacht, daß er — wie verlassen war in Genf, so war es auch in London. Das tätige Männerleben — war ihm etwas zu rauh.
Der Tod meiner Frau — beraubte Alex<ander> von der sanften Mitte, und die innere Fülle war noch nicht entwickelt. Ein großes Glück — daß er Sie traf. Aber — Sie müssen — ich sage es aufrichtig und offen — noch mehr für ihn machen.
Ich glaube nicht an die ungeprüften Leidenschaften, ich zweifle an der Festigkeit von den jugendlichen Hinreißungen. Nur derjenige hat das Recht — welcher beharrt, welcher errungen hat.
Was leicht kommt — geht nicht in die Tiefe. Aber bringt leicht zum Unglück. Wenn Sie meiner Meinung sind — dann werden Sie, hochverehrte Freundin — meinen Entschluß billigen. Ich kann, ohne Alex<ander> und meine Überzeugung — zu verraten — ihm keine Einwilligung <geben> frei in dieser Sache zu handeln — bis er almeno 25 Jahre alt ist.
Das ist sogar kein neuer Gedanke in mir. Ich sprach mit ihm vor seiner Reise — daß ich ganz anders das Erbrecht verstehe, als man dieses tut. Nämlich — ich glaube an die Gerechtigkeit dem Sohn nach 21 Jahr — sein Gehalt progressiv zu vermehren bis 25 Jahre — und da seinen Teil ihm austeilen — und das materielle Band des Vermögens und des Wartens zwischen dem Sohn und Vater zu lösen.
Geben Sie mir Ihre Hand zur Stütze — und Sie werden eine neue Wohltat für Alexander machen.
Um 25 Jahr — lege ich sein Geschick in seine Hände. Meinen Rat werde ich auch dann geben, meine Meinung auch dann aussagen — aber kein Veto suspensif — setzen.
Er würde mich sehr betrüben, sehr unglücklich machen, sollte er anders handeln wollen.
ösen Warten liegt eine große, reine Poesie — und wenn die Leidenschaft nicht viable ist, und früher vergeht — ein großes Glück, das schrecklichen Unglücksfällen vorbeugt.
Dazu noch eins — die schöne Jugend, des «Lebens Mai» — das geht zusammen mit Liebe, aber nur in der vollen reinen Freiheit. Ein verheirateter Jüngling — ist beinahe so eine Karikatur — als ein Greis mit einem Kinde vermählt oder vice versa.
Das Familienleben — ist ja ein Hafen, eine Ruhe, eine Beschließung — und kein Prolog, keine Bahn.
Ein Unglück für Alex<ander> — daß er nicht die Leidenschaft hat — sich in die Kämpfe der Gegenwart zu werfen, die Lust des Hineingreifens — das nimmt nicht ab die Leidenschaft, aber zügelt sie und dominiert.
Da ist meine ganze Meinung. — Ich danke Ihnen noch und noch einmal im Innersten meiner Seele.
A. Herzen.
Ich würde bitten diesen Brief Ihrem Gemahle — den ich aufs höchste achte — zu zeigen. Ich möchte seine Meinung kennen lernen.
Перевод
13 марта 1860. Park House.
Фулем (Лондон).
Высокочтимый друг,
ваше письмо я прочитал с волнением и благодарностью. Вашу благородную и любящую душу я знал уже давно. Вы дали мне новое тому подтверждение. Я выскажу совершенно откровенно свое мнение. Я так высоко ценю личную свободу, что не хочу насильственно ограничивать ее ни в своем сыне, ни в ком-либо другом. Но первое, чего я требую от свободы, — это зрелость и мужская твердость характера, — а этого у Александра нет. Вы очень справедливо заметили, что в Женеве он был словно потерянный, таким же был он и в Лондоне. Деятельная жизнь самостоятельного мужчины оказалась ему не под силу.
Смерть моей жены лишила Александра любящей среды, а полнота внутренних чувств в нем еще не раскрылась. Большое счастье, что он вас встретил. Но вы должны — я говорю это искренне и открыто — еще больше для него сделать.
Я не верю в непроверенные страсти, я сомневаюсь в прочности юношеских увлечений. Только у того есть право, кто проявил упорство, кто завоевал его.
своим убеждениям, предоставить ему свободу действия в этом деле, пока ему не исполнится almeno[16] 25 лет.
Эта мысль совсем не нова для меня. Я говорил ему до его отъезда, что совсем иначе, чем это принято, понимаю право наследования. Именно: я полагаю справедливым после 21 года до 25 лет увеличивать содержание сыну, а затем выделить ему его долю, прервав материальную связь и зависимость между сыном и отцом.
— и вы окажете Александру новое благодеяние.
Когда ему исполнится 25 лет, я отдам его судьбу в его собственные руки. Советы и тогда я буду ему давать, свое мнение буду и тогда высказывать, но не буду отменять его решения, навязывая свое вето suspensif[17].
В этом религиозном ожидании заключается большая, чистая поэзия, а если страсть оказывается не viable[18] и проходит раньше, — великое благо, что предотвращено большое несчастье.
И еще одно: прекрасная молодость, «май жизни» — неотделимы от любви, но только при условии полной, чистой свободы. Женатый юноша — это почти такая же карикатура, как старец, помолвленный с ребенком, или vice versa[19].
Семейная жизнь — это пристань, тихое убежище, завершение — но не пролог, не начало пути.
Несчастье Александра в том, что у него нет желания ринуться в битвы современной жизни, нет захватывающего стремления глубоко в них окунуться; желание участвовать в такой борьбе не уменьшает страсти, но сдерживает ее и подчиняет себе.
— Я благодарю вас еще и еще от всей души.
А. Герцен.
Я бы просил вас показать это письмо вашему супругу, которого я тоже очень ценю. Я хотел бы знать его мнение.
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа Впервые опубликовано: Л X, 233—235.
Если вы того же мнения... — См. письмо 26.
...«май жизни»... — Из стихотворения Ф. Шиллера «Resignation».
— Ред.
[17] отсрочивающее (франц.);
[19] наоборот (лат.). — Ред.