279. H. M. САТИНУ
11 июля (29 июня) 1862 г. Лондон.
Любезный Сатин, отъезд твоего племянника дает мне случай пожать твою руку — и не сердись — и спросить тебя: ты сломал или нет жезл над нами, грешными, за нечестивые слова наши? Если нет — как я думаю — беги Москвы, тебе там тяжело будет. — Помнишь ли ты, как года три тому назад мы с тобой шли по Regentstr<eet> и ты удивился моему злобному тону о бывших друзьях? Теперь и его нет. Для меня Кетчер, Корш — это догнивающие трупы чего-то близкого; клевреты Чичерина, приятели Павлова — абсолютисты, они заставляют меня краснеть за былое. — Беги Москвы, если не имеешь твердой воли — разорваться с ними или дозволить при себе обругивание нас... Пусть благородное сердце твое спасет тебя от этих крикунов риторов, довольствующихся шутом в кофейной и попойками à propos de bottes[211]. A тут еще всякая гнида à la Stankevitch jun<ior>[212] и от природы глупорожденный кривец Мельгунов. — Что за скотный двор — в котором Катков боровом, а Леонтьев — филологом.
Мы идем нашей дорогой — с О<гаревым>, не сбиваясь с нее, идем так же, как шли в 33 году, 43... 53 и как пойдем в 63; люди становятся меньше нужны — с Грановским умерла Москва, а может, это счастье для Грановского, что он умер.
Вот это-то было у меня на душе — тебе сказать.
Вер<оятно>, тебе О<гарев> или N<atalie> писали, чтоб ты немедленно отдал 16 фунт. ст. Mme Clermont, — мы их получили от Крафорда.
Я делал для Б<акунина> подписку — отовсюду прислали, кроме Москвы, иной раз не мешало бы напомнить Мел<ьгунову>, что он упорно мне ничего не платит.
Что твои дети? — Им пошли недавно книжки и мелочи от N<atalie>. Дошли ли?
Прощай.
Рукой Н. П. Огарева:
Ну, едва ли придется сказать что-либо путное; по обычной привычке берешься за перо в ту минуту, как посылать письмо. Стану валять через пень-колоду что в голову придет; все это время был завален работой, это только отчасти и извиняет меня, что раньше не написал. Натали с детьми на острове Уайт; Саша с Татой там же. Я поеду послезавтра. Дети необычайно милы. Лиза остается моим фаворитом, но Лёля до такой степени имеет гармонично умную физиономию, как большой человек. Мальчик растет, но развивается туже, должно быть, лет до семи будет глупей других. Все здоровы. Здесь только не совсем здоровы — у Оли с вчерашнего дня ветряная оспа, от этого мы и не все вместе можем ехать на остров. В городе душно, теперь толпа еще больше и отвратительнее. Французы черт знает что такое — какая-то печать проклятия на лицах. Хочется домой. Но когда...
С письмом моего associé[213] совершенно согласен. Такие теоретические размолвки — уже не размолвки, а разрыв, где внутренно глубоко уносишь чувство печали и презрения, а наружу можно выступить только с словом ненависти и проклятия. Тяжело должно быть тебе, друг! Тут уж дело нейдет о личностях, где оба могут быть правы или один только, но где примирение возможно; тут приходится отстаивать правду или идти в измену. Я слишком уверен в тебе, что ты не пойдешь в измену, как бы ни сильна была и сентиментальность сожалений и действительная привязанность к лицам. Я знаю, как у тебя и то и другое сильно, а потому мне вдвое больнее за тебя, потому что тебе вдвое тяжело.
Но оставим похороны. — Отчего ты так редко даешь о себе вести? Отчего никогда ничего не скажешь о родной местности? Напрасно стараюсь воссоздать в воображении далекие события, ваше положение, вашу деятельность — ничего не могу сообразить. Одно бы живое слово, т. е. хотя писанное, но живое, и я бы знал и вздохнул бы свободнее...
Целую детей и стариков, целую вас середних. Помните нас... Жаль, что Натали не успела написать при сем. Впрочем, она может скоро вознаградить другим случаем.
Ну — прощайте! Руки ваши...
Примечания
Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано (неисправно): «Русская мысль», 1902, кн. XI, стр. 164—166. В Л XV, 473, напечатано без приписки Огарева, с неверным отнесением к сентябрю 1862 г.
Датируется по содержанию. Упоминание о «подписке» для М. А. Бакунина (см. комментарии к письму 234) позволяет отнести письмо к 1862 г. Оно писалось Герценом и Огаревым в Лондоне, когда другие члены семьи (Н. А. Тучкова-Огарева с Лизой и близнецами, Александр и Наталья Герцены), за исключением Ольги, находились на о. Уайт. Тучкова-Огарева выехала из Лондона 10 мая 1862 г. Отъезд старших детей состоялся, вероятно, в самом начале июля (26 июня Герцен сообщал Наталье Алексеевне о желании Саши «съездить в Cowes»).
Герцен предполагал уехать на о. Уайт, вместе с Огаревым, 13 июля 1862 г. (см. письмо 278), однако его отъезд был отложен из-за болезни дочери Ольги (см. письмо 284). Огарев уехал, очевидно, 13 июля, так как в письме от 17 июля Герцен сообщал ему о том, что 14 июля (в понедельник) отправил для него в Коус письма и газеты (стр. 247 наст. тома). Указание Огарева в настоящем письме: «я еду послезавтра» — позволяет предположительно датировать его 11 июля.
г. — ЛН, т. 61, стр. 814).
... ты сломал ∞ жезл над нами, грешными, за нечестивые слова наши? — Вероятно, Герцен имеет в виду свое выступление против московских либералов в статье «Москва нам не сочувствует» (К— XVI, 105—108 и 390—391).
... года три тому назад мы с тобой шли no Regentstr<eet>... — H. M. Сатин посетил Герцена в Лондоне в конце июня 1860 г.
[211] ни к селу, ни к городу (франц.);
— Ред.