66. В. ФОГТУ
20 (8) июня 1860 г. Лондон.
20 Juni 1860. 10, Alpha Road.
Regent's Park.
Verehrtester Freund,
Ich habe Ihren Brief erhalten und will Ihnen ganz offen, ganz aufrichtig meine Meinung sagen. Wie könnte ich etwas gegen das Glück meines Sohnes haben, was könnte ich — ohne einen Vater aus den alten Komödien vorzustellen — gegen seine Wahl haben? Aber ich hatte vieles dagegen, daß er sich nicht zu jung verheiratet, ohne Prüfung, — dieses Opfer war nicht zu kolossal. Ich zählte nicht auf die Autorität des Zwanges, sondern auf die Autorität der Liebe, des Zutrauens.
Sie sagen, daß Alexander — andere Meinungen hat über das Familienleben. Und — erlauben Sie — hier verstehe ich kaum Ihre Meinung. — Sie können glauben, daß eine der tiefsten Antinomien des Lebens, eine der schwierigsten Aufgaben unserer Zeit, an welcher ich ein ganzes Leben genagt habe, ohne zu einer Solution zu kommen, von einem jungen Menschen — der nie eine theoretische Qual gehabt hat — gelöst ist; und so weit, daß er das Recht hat seine Lösung schroff entgegenzustellen. — Er zeigt eine große Anmaßung, eine große Eitelkeit. Und das ist nicht alles. Was mir den größten Schreck machte — das ist — ich kann es nicht anders sagen — die insolente Weise zu antworten. Da sah ich mit Entsetzen — einen Mangel von dieser poetischen Veneration, — ohne welche kein großes Band zwischen Menschen existieren kann. Meine Sprache war streng — das «Zahn für Zahn» — mir schrecklich unästhetisch. Ja — traurig aber offen sage ich, das hab' ich nicht verdient! — Ich sah, wie fremd ich meinem Sohn bleibe. Wo ich seiner Meinung bin — da geht alles gut, wo nicht — keine Schonung. Also — da sind wir nicht mehr Vater und Sohn — sondern dialektische Gladiatoren. Dann soll er mir auch seine Kraft zeigen — aber auch diese in einer Form — die nicht einst in einer Reue auftauchen wird.
Geehrtester Freund — ganz allein auf der Welt mit meinen drei Kindern, glaubte ich, daß wir ein mehr nahes Leben hätten. — Wir verstehen uns nicht mit Alexander und das ist ein Riß in meinem Herzen.
Sie sagen, daß Alexander betrübt war — das freut mich, leider sehe ich das viel weniger in dem Advokatentone des Briefes an Ogareff.
Wenn Sie es für gut finden, zeigen Sie ihm diesen Brief. Ich gebe ihm die volle Freiheit zu handeln wie er will. — Nur soll er mir auch die Freiheit des Schmerzes und der offenen Meinung lassen.
Eine letzte praktische Frage. Alexander hat 21 Jahr — ich muß ihm sagen — daß er also bis zu 25. Dezember 1860 — das Recht hat — in Rußland — meine sequestrierten Güter zu fordern, ein Kapital von den Revenuen (zirka 200,000) und seinen Adelstitel. Ich rate dabei nichts, besonders glaube ich, daß man den Titel dem Kaiser schenken kann. Dennoch muß ich das voraussagen. Nach Dezember geht das Recht der Tat über.
Geben Sie Ihre Hand. — Ich danke Ihnen warm, warm danke ich auch Ihrer Frau Gemahlin — für alles, was Sie für meinen Sohn machen. Verzeihen Sie den etwas schwarzen Ton meines Briefes — in meiner Seele ist es auch nicht zu hell.
Ganz der Ihrige
Al. Herzen.
Перевод
Regent's Park.
Глубокоуважаемый друг,
в роли папаши из старых комедий? Но у меня было много возражений против того, чтобы он слишком рано женился, без опыта — эта жертва была не так уж велика. Я полагался не на силу принуждения, а на авторитет любви, доверия.
Вы говорите, что Александр иного мнения о семейной жизни. И — простите — здесь я едва ли вас понимаю. — Можете ли вы представить, что одна из глубочайших антиномий жизни, одна из труднейших задач нашей современности, над которой я бился целую жизнь, не придя ни к какому выводу, решена юношей, никогда не знавшим теоретических мук; и настолько глубоко, что он имеет право резко противопоставить свое решение. — Он проявляет большую дерзость, большое тщеславие. И это не все. Но что меня более всего испугало, так это — я не могу назвать иначе — наглая манера отвечать. И я с ужасом обнаружил отсутствие того поэтического обожания, без которого невозможны никакие прочные узы между людьми. Мой ответ был суров, для меня страшно неэстетичен — «зуб за зуб». Да — как ни печально об этом открыто говорить — этого я не заслужил! — Я увидел, насколько чужим я становлюсь для своего сына. Где я согласен с его мнением, там все идет хорошо, где нет — никакой пощады. И вот тогда мы больше не отец и сын, а диалектические гладиаторы. Пусть же и он покажет мне свою силу, но в такой форме, чтобы она никогда не обернулась раскаянием.
Глубокоуважаемый друг, оставшись совсем один на свете со своими тремя детьми, я думал, что мы сблизимся еще больше. — Мы с Александром не понимаем друг друга, и это ранит мое сердце.
Вы говорите, что Александр был печален — это меня радует, к сожалению, я вижу это гораздо меньше в адвокатском тоне письма к Огареву.
Если вы сочтете удобным, покажите ему это письмо. Я предоставляю ему полную свободу поступать так, как ему угодно. — Но пусть же и он мне предоставит свободу переживать и открыто высказывать свое мнение.
25 декабря 1860 года он имеет право требовать в России мои секвестрованные имения, капитал (приблизительно 200 000) и свой дворянский титул. При этом я ничего не советую, в особенности я полагаю, что дворянский титул можно подарить царю. Однако я должен заранее это подсказать. После декабря он лишается этого права.
Дайте вашу руку. — Горячо благодарю вас и вашу супругу за все, что вы делаете для моего сына. Простите несколько мрачный тон моего письма — у меня на душе тоже не слишком ясно.
Весь ваш
Примечания
Печатается впервые, по фотокопии с автографа (BG).
... что я могу иметь против его выбора... — Речь идет о намерении А. А. Герцена жениться на внучке В. Фогта.
— См. письма 20, 22, 26.
... я вижу это гораздо меньше в адвокатском тоне письма к Огареву. — Это письмо А. А. Герцена неизвестно.
— См. комментарии к письму 10.