124. Э. КИНЕ
30 (18) декабря 1865 г. Женева.
Monsieur,
Vous ne me refuserez pas le droit de m’expliquer sur ce que j’ai hasardé de dire dans la lettre d’introduction d’un jeune ami qui a eu l’honneur de vous la remettre. Peut-être me suis-je mal exprimé. Or voilà ma pensée et le motif pour lequel elle m’est particulièrement chère.
Nous sommes l’avènement d’un autre rapport de l’homme au sol; notre problème consiste dans un essai de développer la liberté individuelle sans perdre le droit à la terre; de limiter le droit souverain de la propriété foncière par le droit souverain de chacun à une possession territoriale, de maintenir la propriété communale à côté de la possession individuelle. Colons, ayant défriché notre sol, habitués à un certain repartage agraire, sans couche conquérante sur nos épaules, il nous est plus facile qu’aux autres peuples de résoudre le problème dans un sens social. Le rapport de l’homme au sol, tel que nous l’entendons, n’est pas une nouvelle invention en Russie, c’est un fait primordial, naturel pour ainsi dire; nous l’avons trouvé en naissant, nous l’avons négligé, méconnu; nous voulons maintenant, avec un remord sincère, le développer à l’aide de la science et de l’expérience occidentales. Otez nous ce problème à résoudre et nous retombons dans la barbarie de laquelle nous sortons à peine — et nous restons une horde de cosaques conquérants.
Et voilà pourquoi nous n’échangerons pas notre loi agraire, dans son état d’embryon, contre la vieille codification latine, contre la législation anglo-saxonne. La religion de la propriété d’après la loi romaine et le code français, nous tuerait notre avenir, — comme elle a tué, en alliance avec l’église, la grande révolution. C’est évident qu’avec deux abortifs pareils — la République ne pouvait créer quelque chose de viable.
Le peuple de Paris l’a bien compris lorsque, levant pour la première fois la tête après les orages de la terreur — il fait retentir à la Convention le cri lugubre — «du pain!» — On le renvoie, il ne se mêle plus aux affaires, — et il a raison.
Les extravagances de Babœuf, les utopies de presque toutes les écoles socialistes n’impliquent pas le fond. L’intensité du délire — témoigne de l’intensité du mal. La souffrance est constatée par les hallucinations, la question pathologique posée. Si la thérapie a fait défaut — ce n’est pas une raison pour tourner la question — et aussi comme nous le voyons, c’est impossible. La question économique et sociale — c’est le Magnum ignotum de notre temps. Or nous appelons, chaque fois lorsque l’occasion se présente l’attention de nos «aînés», de nos «pères conscrits» en science, et en civilisation — sur ce qui germe dans nos steppes. La Russie n’a été envisagée, jusqu’à présent que comme une avalanche qui menace. Eh bien! nous autres, nous voulons montrer qu’au dessous de la neige, il y a une terre et que cette terre est possédée d’une autre manière — que la terre historique du vieux monde.
Telle a été la cause, Monsieur, qui m’a déterminé en 1851 à écrire une longue lettre à votre illustre ami — (j’ose le dire maintenant, et au mien) J. Michelet «sur le peuple russe et le socialisme». Depuis l’avortement de la Révolution de février, je ne fais que prêcher la même chose. Vous me donnerez le bénéfice de cette cause atténuante. Lisant avec admiration le tableau large, sévère, plein de force et de courage, que vous donnez du suicide de la Révolution par le catholicisme, j’ai involontairement pensé à l’autre ennemi.
Permettez-moi de vous offrir (dès que j’aurai un exemplaire c’est une publication de Londres faite en 1862) un travail de mon ami Ogareff Sur la situation de la Russie — en y jetant un coup d’œil vous trouverez «in extenso» — ce que je viens de toucher dans ma lettre.
L’édition française du Kolokol ne paraît plus. M. Fontaine l’intention de rédiger une revue composée de la traduction de nos articles.
Recevez, Monsieur, l’expression sincère de mon respect profond.
Alex. Herzen.
30 décem<bre> 1865.
Grande Boissière. Genève.
P. S. Vous me permettrez, Monsieur, de citer la partie générale de la lettre dans notre journal?
Перевод
Милостивый государь,
вы не откажете мне в праве разъяснить то, что я взял на себя смелость высказать в рекомендательном письме, которое мой молодой друг имел честь вам передать. Может быть, я плохо изъяснился. Итак, вот моя мысль и причина, по которой она мне особенно дорога.
суверенным правом каждого человека на поземельное владение, словом, в опыте сохранения общинной собственности рядом с личным пользованием. Мы посельщики, сами разработавшие нашу землю, привычные к полевым переделам, не ощущающие бремени завоевателей на наших плечах, и нам легче других народов осуществить решение этой социальной задачи. Отношение человека к земле, так, как мы его понимаем, не новое изобретение в России, это исконный, так сказать, естественный факт, мы его нашли родившись, потом забросили, не оценили, и теперь хотим, с искренним раскаянием, развить его при помощи науки и опыта западного мира. Отнимите у нас эту задачу, и мы снова впадем в варварство, из которого едва выходим, останемся ордой завоевателей.
И вот причина, почему мы не променяем наш аграрный закон, находящийся в эмбриональном состоянии, ни на старое латинское право, ни на англосаксонское законодательство. Религия собственности по римскому закону, по французскому кодексу убила бы наше будущее, так, как убила в союзе с церковью вашу великую революцию. Ясно, что с двумя такими абортивами — Республика не могла родить ничего живого.
«Хлеба!» Его прогнали прочь — он больше не мешается в дела — и он прав.
Крайности Бабёфа, утопии почти всех социальных учений нисколько не опровергают сути дела. Напротив, сила бреда свидетельствует о силе болезни. Галлюцинации подтверждают заболевание — дают право на патологическое заключение. Если терапия не удалась — из этого не следует, что вопрос следует обойти, — к тому же, как мы видим, это невозможно. Социальный, экономический вопрос — Magnum ignotum[225] нашего времени. Потому-то мы всякий раз, когда представляется случай, и обращаем внимание наших «старших», наших «отцов сенаторов» в науке и в цивилизации, на то, что прорастает в наших степях. До сих пор на Россию смотрели как на лавину, угрожающую падением. А мы хотим показать, что под снегом есть земля и что этой землей владеют иначе, чем исторической землей старого мира.
Такова была причина, которая побудила меня в 1851 г. обратиться к знаменитому вашему другу (смею сказать теперь, и моему) Ж. Мишле с длинным письмом «о русском народе и социализме». Вообще после неудачи Февральской революции я только об одном этом и проповедую. Вы, наверное, признаете это смягчающим обстоятельством? Восхищаясь созданной вами строгой, величавой полной силы и отваги картиной самоубийства революции посредством католицизма, я невольно вспомнил о другом враге.
«О положении России» — просмотрев ее, вы найдете in extenso[226] то, что я сейчас затронул в своем письме.
Французское издание «Колокола» уже прекратилось. Господин Фонтен намерен редактировать журнал, составленный из перевода наших статей.
Примите, милостивый государь, искреннее выражение моего глубокого уважения.
Алекс. Герцен.
30 декабря 1865.
ère. Женева.
P. S. Вы мне позволите, милостивый государь, привести общую часть письма в нашем журнале?
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа (BN). Впервые опубликовано в русском переводе: «Современный мир», 1908, № 11, стр. 23—25. На языке подлинника впервые напечатано: Л XVIII, 293—294.
Основная, теоретическая часть письма была опубликована Герценом (в русском переводе) в пятом письме цикла «Письма к будущему другу» (К, л. 213 от 1 февраля 1866 г. — XVIII, 97—99). При переводе этой части письма в настоящем томе за основу принят авторский перевод, корректированный в тех случаях, когда Герцен значительно отступал от французского оригинала.
черновой редакции опубликован в кн.: Edgar Quinеt. Lettres d’Exile à Michelet et à divers amis, v. III, Paris, 1886, p. 46—47).
... в рекомендательном письме... — См. письмо 119.
Крайности Бабефа, утопии почти всех социальных учений... — Ценя Сен-Симона, Фурье и других утопистов за их критику буржуазного общества, Герцен уже в середине 30-х годов видел, насколько оторваны их теории от жизни, понимал, что будущий социалистический строй сможет возникнуть лишь из реальной действительности, в недрах которой должны зародиться элементы грядущего общества. Правда, сам Герцен ошибочно видел эти элементы в русском общинном землевладении.
... к знаменитому другу вашему ∞ Ж. Мишле с длинным письмом «о русском народе и социализме». — Статья «Русский народ и социализм» была написана в форме открытого письма к французскому историку Мишле (см. VII, 271‑339 и 435‑442).
... я невольно вспомнил о другом враге. — Т. е. о частной собственности на землю, которую Герцен, наряду с религией, считал злейшим врагом революции.
«О положении России»... — Герцен имеет в виду брошюру Огарева «Essai sur la situation russe» (Londres, 1862).
Французское издание «Колокола» уже не выходит. — Л. Фонтен издавал в Брюсселе с сентября 1862 г. до октября 1865 г. газету «La Cloche», в которой главным образом перепечатывались статьи из «Колокола».
Господин Фонтен намерен редактировать журнал, составленный из перевода наших статей. — Это издание не было осуществлено.
Вы мне позволите ∞ привести общую часть письма в нашем журнале? — В ответном письме Э. Кине писал Герцену 4 января 1866 г.: «Былобы очень досадно, если бы ваше письмо оказалось только для меня одного. Особенно жалею, что оно появится по-русски. Вы имеете за себя традицию, факт, которые мы знаем очень плохо. Многие из наших обнимают облака, сведите их на землю» (Л XVIII, 310 — перевод с французского, сделанный с автографа, хранившегося в архиве семьи Герцена). Герцен учел пожелание Э. Кине, напечатав общую теоретическую часть письма, помимо «Колокола», и по-французски в журнале «L’Association» (№ 23 от 4 марта 1866 г.). Подробнее об этом см.: Б. П. Козьмин. Статья Герцена «Русский социализм» (ЛН, т. 63, стр. 695—696). Кроме того, эта часть письма была напечатана Л. Фонтеном в брюссельской газете «La Rive gauche» (№ 4 от 28 января 1866 г. — см. ЛН, т. 63, стр. 800).
<. – Ред.>
– Ред.