195. M. МЕЙЗЕНБУГ
25 (13) июля 1866 г. Женева.
25 juillet. Genève.
<on>t Blanc.
— Fatalité et débandade morale, égoïstique dans laquelle chaque individu crie pour son compte, ce qui n’exclue pas du tout beaucoup d’amour. Car il n’y a pas de sentiment plus égoïste que l’amour... tout amour — paternel, fraternel, sexuel. J’ai été profondément chagriné et offensé des lettres d’Alex<andre>. Maintenant c’est passé — j’ai une digestion inébranlable.
La lettre qu’Ogareff lui a écrite est un chef d’oeuvre — voilà l’homme de la nouvelle morale — dans toute sa poésie. Pourquoi Al<exandre> vous a cité seulement la phrase sur l’égoïsme? Faites traduire toute la lettre. Je n’ai rien à y ajouter.
Tata a agi sans me consulter — mais elle ne mérite pas de reproche. Je ne savait absolument rien — elle était deux <ou> trois jours plus longtemps à Lausanne. En allant de supposition en supposition et de fantaisie en fantaisie — et sous l’impression d’un côté de l’isolement triste dans lequel doit rester (par sa faute ou non, cela ne change rien à la chose) N<atalie> et Lise — elle a eu un élan de dévouement. Lorsqu’elle me parla de cela (après avoir écrit à Alex<andre>) — je lui ai conseillé de réfléchir. Mon ultimatum — était d’aller avec Tata et vous à Venise et de retourner à Genève pour l’hiver. Après j’ai changé tout cela et je suis revenu à notre ancien projet. Moi je vous conseille fortement de penser à tout ce qu’il y avait de bon dans l’élan de Tata. Alex<andre> devait me demander — il devait faire ce que vous avez fait. Votre lettre m’a touché par la confiance, par l’inébranable amitié et je vous en remercie de tout mon cœur.
’ensemble de cette histoire — m’a fait réfléchir — j’ai beaucoup parlé avec Og<areff>. (Il va mieux depuis l’été — c’est-à-dire l’état général est meilleur). Dites-moi maintenant tout franchement en quoi pensez-vous que Florence soit préférable pour Tata?.. Je doute fortement que les connaissances que Tata a ici et les personnes qu’elle voit chez moi — soient de beaucoup inférieurs — aux amis florentins. C’était un grand malheur — que vous n’êtes pas restée avec Olga à la Boissière. (A propos, pourquoi dites-vous dans la dernière lettre que vous vous êtes éloignée pour la paix? c’est la maladie qui vous a forcée.) Seule Tata ne pouvait pas organiser une société — et elle s’est peut-être trop habituée à une indépendance trop bruyante. Alex<andre> est dans un âge — où le «home» est le travail, l’œuvre d’un homme. Warum denn diese Unselbständigkeit? — Donnez vos conseils, vos avis et surtout restez amie comme toujours.
Je vous écrirai bientôt une longue lettre.
25 июля. Женева.
Что сказать вам обо всей этой истории и о вашем письме? — Рок, распущенность моральная и эгоистическая, под влиянием которой каждый шумит о себе, что вовсе не исключает сильной любви. Ибо нет чувства более эгоистического, чем любовь... всякая любовь — отцовская, братская, половая. Я был глубоко огорчен и обижен письмами Александра. Теперь это прошло — у меня несокрушимое пищеварение.
Письмо Огарева к нему — шедевр, — вот человек новой морали во всей ее поэзии. Почему Александр прочел вам лишь фразу об эгоизме? Заставьте его перевести все письмо. Мне нечего прибавить к нему.
— но она не заслуживает упрека. Я решительно ничего не знал — она пробыла в Лозанне на два или три дня дольше. Переходя от предположения к предположению и от одной фантазии к другой — и под впечатлением, с одной стороны, грустного уединения, в котором должна была остаться (по своей вине или нет — это дела не меняет) Натали с Лизой, — она была охвачена порывом самопожертвования. Когда она мне рассказала об этом (после того, как написала Александру), я ей посоветовал подумать. Мой ультиматум был — ехать вместе с Татой и вами в Венецию, а на зиму вернуться в Женеву. Затем я все это изменил и вернулся к нашему прежнему плану. Со своей стороны, настойчиво советую вам подумать над тем, что было хорошего в порыве Таты. Александру следовало меня спросить — он должен был сделать то, что сделали вы. В вашем письме меня тронули доверие и неизменная дружба, и я от всего сердца благодарю вас.
— я много говорил с Огаревым (с лета ему стало лучше — т. е. его общее состояние лучше). Теперь скажите мне совершенно откровенно, чем, думаете вы, Флоренция предпочтительнее для Таты?.. Я сильно сомневаюсь, чтобы здешние знакомые Таты или люди, которых она встречает у меня, были намного посредственнее ее флорентинских друзей. Большое несчастие — что вы не остались с Ольгой в Буассьере. (Кстати, почему вы утверждаете в последнем письме, что удалились ради мира? ведь уехать вас побудила болезнь.) Тата одна не сумела собрать общество — и она, может быть, слишком привыкла к слишком шумной независимости. Александр находится в возрасте, когда «home»[323] для мужчины составляют работа и дело. Warum denn diese Unselbständigkeit?[324] Каков ваш совет, ваше мнение, а главное, оставайтесь другом, как всегда.
Вскоре я напишу вам большое письмо.
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа (BN). Впервые опубликовано: Л XIX, 29—30.
Письмо Огарева к нему — шедевр... — Это письмо Огарева к А. А. Герцену до нас не дошло.
<. – Ред.>
[324] Почему же эта несамостоятельность? (нем.). — Ред.