197. М. МЕЙЗЕНБУГ
7 августа (26 июля) 1866 г. Лозанна.
7 août 1866.
ère philosophe et amie,
— Monod m’a déjà répondu il y a cinq jours — et vous me demandez encore. Je vous ai écrit — il y a une semaine ou plus. Votre philosophie est bonne parce qu’elle est douce et humaine. La mienne est aussi humaine — mais amère, j’aime l’absinthe...
Toutes ces considérations — demi-«réflectives», demi-sentimentales n’amènent à rien. Vous êtes à mille lieux du sens que j’ai donné au mot «moralité nouvelle». Il m’est impossible de doctriner pour élucider cela — laissons ces choses à un autre temps. Vous n’avez pas saisi que ce qui m’a profondément offensé et chagriné. — C’est le ton d’Alex<andre>, c’est la facilité avec laquelle il entreprend le rôle de censeur, de juge et même de bourreau envers moi — qui m’a fâché. Quant au fond — cherchez un peu plus profondément les causes et les effets.
Je suis coupable en beaucoup et horriblement puni et avili. La famille, la vie de famille — était pour moi au second plan — deux fois elle se venge sur moi, elle se venge même en soulevant mes enfants — en me donnant un reproche et un remords — par la dureté des uns et l’éducation difficile des autres. (Vos quelques paroles sur Olga m’ont fait presque verser des larmes — à 15 ans les mêmes complaintes.) Par assurance dans mes forces, j’ai voulu sauver une femme très malheureuse — quoique injustifiable dans beaucoup, j’ai voulu sauver un enfant — doué de talents éminents... je n’avais pas l’égoïsme de me détourner des larmes. Voilà le résultat. Au lieu d’un rapprochement de tous — tout se désagrège de plus en plus.
— mais pourquoi parlez-vous de la nécessité de se victimer en vivant avec moi... Suis-je réellement si faible. — Ce que je voudrais — ma parole — c’est de vivre tout seul quelques mois, même sans Og<areff>... Oh, les couvents, les couvents! (Rappelez-vous à Naples.)
Nouveau projet. ? <– ред.> N<atalie> part pour Lugano et ensuite pour Nice. Je connais ici une très bonne pension pour de grandes filles — donnez-moi Olga pour l’hiver. Tata restera chez vous — Olga à la pension — le printemps vous viendrez la chercher — c’est-à-dire — vivre à Lausanne. C’est une simple question et non une décision. Votre pensée?
— le célèbre publiciste — cité dans la dernière affaire d’Irkoutsk à Pétersb<ourg> — s’était suicidé!..
Перевод
7 августа 1866.
— а вы меня опять спрашиваете. Я вам писал — с неделю или больше тому назад. Ваша философия хороша, потому что она кротка и человечна. Моя — также человечна, но горька, я люблю полынь...
Все эти соображения — полу-«рассудочные», полусентиментальные — ни к чему не ведут. Вы совершенно не поняли смысл, который я придал слову «новая мораль». У меня нет возможности пускаться в обоснования, чтобы осветить этот вопрос, — оставим это до другого раза. Вы не уловили того, что меня глубоко обидело и опечалило. — Это тон Александра, это легкость, с которой он принимает на себя роль критика, судьи и даже палача в отношении меня, — вот что меня огорчило. А что касается существа вопроса — ищите причины и следствия поглубже.
— и дважды это отомстилось мне; отомстилось до того, что даже собственные дети восстают против меня — укор и угрызения совести гложут меня — жестокость одних и трудность воспитания других. (Несколько ваших слов об Ольге довели меня почти до слез — в 15 лет те же самые жалобы.) Веря в свои силы, я захотел спасти глубоко несчастную женщину, хотя во многом и не заслуживающую оправдания, я хотел спасти ребенка, одаренного блестящими способностями... я не был столь эгоистичен, чтобы отвернуться от слез. И вот результат. Вместо сближения всех — все разлаживается более и более.
Одна Тата поступала так, как ей следовало, — но почему же вы говорите о необходимости, живя со мною, приносить себя в жертву?.. Неужели я в самом деле так слаб? — Все, что я хотел бы, — даю вам честное слово — это прожить несколько месяцев в полном одиночестве, даже без Огарева. О монастыри, монастыри! (Вспомните Неаполь.)
<Знак вопроса перевернут – ред.> Натали уезжает в Лугано и затем в Ниццу. Я знаю здесь отличный пансион для девиц — дайте мне Ольгу на зиму. Тата останется у вас — Ольга в пансионе — весною вы приедете за нею — т. е. поселитесь в Лозанне. Это только вопрос, а не решение. Что вы скажете?
— известный публицист, имя которого упоминалось в Петербурге в связи с последними событиями в Иркутске — покончил с собою!..
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа (BN). Впервые опубликовано: Л XIX, 38—39.
— Речь идет об историке Габриеле Моно, будущем муже О. А. Герцен. Письмо Герцена к нему неизвестно.
— с неделю или больше тому назад. — Это письмо неизвестно. Вероятно, к нему также относятся слова Герцена о «большом письме» (см. письмо 195 — стр. 210 наст. тома).
Вы совершенно не поняли смысл, который я придал словам «новая мораль». — В письме к Мейзенбуг от 25 июля 1866 г. Герцен назвал Огарева человеком «новой морали».
— Герцен разумеет, с одной стороны, увлечение его первой жены Г. Гервегом, а с другой — напряженные отношения между его старшими детьми и Н. А. Тучковой-Огаревой.
∞ покончил с собою!.. — Под «последними событиями в Иркутске» Герцен разумеет восстание польских и русских политических ссыльных на Кругобайкальской дороге (в 100 км<.> от Иркутска). См. о нем в статье Герцена «Польша в Сибири и каракозовское дело» (XIX, 127 и 412). Вероятно, Герцен узнал об этих событиях прежде появления публикаций в русских газетах — из европейской печати или из устных источников. Слух о самоубийстве Н. Г. Чернышевского, имя которого, конечно, должно было упоминаться в связи с восстанием в Сибири, оказался ложным.