47. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ и ЛИЗЕ ГЕРЦЕН
7 марта (23 февраля) 1867 г. Флоренция.
7 марта. Firenze. Четверг.
Письмо твое получил сегодня, кстати и катар проходит я три дня не существовал — жар, сонливость, грудь, кашель… я два дня не выходил. Завтра иду окончить портрет (это chef-d'œure) — и, как сказано, 10-го в 4 часа еду в Специю.
Мне не столько нужны твои предложения — как нужна перемена тона писем, перемена слога. Когда на тебя находит — ты пишешь каким-то возмутительно обидным и дурным слогом — барышень 1820—25 года. Я всегда узнаю по этому степень здоровья или пароксизма. Ведь я только против этого и борюсь. Сколько раз я тебе говорил, что в тебе есть существо близкое и существо постороннее. Это постороннее — сделало все твои беды и испортило нашу жизнь. Которое победит? Я не знаю — ты слишком мало владеешь собой и слишком привыкла говорить жесткие вещи — я всегда отвечаю на них. Очень ясно, что мы дошли до одного из перепутий, до одного узла — чрезвычайно важного. Вся ответственность ложится на тебя.
Тебе было тяжело в болезнь Лизы; если б твое беспокойство выразилось плачем, зовом — я плакал бы с тобой и не скрыл бы, сколько мне жаль тебя, но злую горесть — горесть с упреками и иголками — я ненавижу и делаюсь сам зол от нее. Злая горесть—неглубока, она в обиде близких находит утешение. Вот эти-то вещи следует обдумать.
Прикидывая нас (меня и Ог<арева>) на какую-то мизерную мерку — ты не умела понять, что ни я, ни он — мы не можем ни гнать, ни мстить, мы можем быть унижены — нераскаянностью... или удерживаться против воли от прощенья, потому что прощенья, гармонии нам страстно хочется.
В твоем приеме — существенное, а какая квартира будет, и как Лиза будет обедать у нас, а спать у тебя — это все вздор. Ты из моего сердца вынь сомнения — а за остальное я ручаюсь. Из Ниццы я напишу Тате, чтоб она приезжала или не приезжала в мае — во время моего отсутствия. На все лето я могу устроить очень хорошую жизнь для Лизы и всех — помоги, если это тебе дорого, помоги борьбой с дурной стороной твоей натуры.
Остальное следует само собой. Если мой голос разбудит тебя и мы встретимся близкими — с возможностью общего согласия (основанного на сознании, что виною всего была ты, — без этого всё будет ложь и падет как карточный дом) — откроется и возможность устроиться.
Если же тебе твоя военная роль нравится больше — я спасу вас от коллизий и встреч, я не подвергну тебя новым паденьям с детьми и все же останусь — сторожем Лизы.
Об отъезде Лизы в Россию — как о белой горячке — ни думать, ни говорить нечего. Это преступленье, и те, кто подбивают тебя, не знают, что делают.
Зачем тебя зовет Е<лена>, зачем ты оставишь Лизу здесь — а сама поедешь? Как? Ей, не лучше ли бросить все помешательства — и воскреснуть в разуме и здоровье! Я хотел еще раз высказаться дотла.
Ты не любишь думать над моими письмами — и я умоляю тебя остановиться над этим.
Мне бы очень хотелось слова два перед приездом. Я в двух словах пойму —
Письмо это придет 10-го утром — если 10-го до 3-х ты пошлешь в Italie Genova, poste rest<ante>, я 12-го получу. 11-го к ночи я буду в Генуе — если найду место в почт<овой> карете.
До ответа писать мне не следовало бы.
Прощай.
Лизу целую. Скажи ей, чтоб она считала, сколько дней остается до моего приезда. Я полагаю в четверг быть в Ницце. Портрет Ольги она, верно, получила?
Вероятно, ты уже получила от Авигдора 100 фр.
Примечания
Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано: Л XIX, 234—235.
Год написания определяется упоминанием о портрете Герцена работы Н. Н. Ге.
Ответ на письмо Н. А. Тучковой-Огаревой от 4 марта 1867 г. (АО, стр. 46—47).
Завтра иду окончить портрет... — См. письмо 25 и комментарии к нему.
Мне не столько нужны твои предложения... — Н. А. Тучкова-Огарева писала: «Если ты хочешь, я сделаю тебе разные предложенья...» (АО, стр. 46).
Я полагаю в четверг быть в Ницце. — Герцен приехал в Ниццу не в четверг, а во вторник, 12 марта (см. письмо 51).
Портрет Ольги она, верно, получила? — писала: «Лиза очень обрадовалась портрету Ольги...» (АО, стр. 47).