243. А. А. ГЕРЦЕНУ
29 (17) ноября 1869 г. Генуя.
29 нояб<ря> 69. Генуя.
Любезный Саша,
<енбуг> и Ольга приехали. Легость характера Мейз<енбуг> делает ее больше маниабельной, чем она думает; она здорова — тоже больше, чем она думает. Но Ольгу я нашел слабой — мне кажется, что у нее глисты, что она заморена лекарствами. Я в Париже обращу на это особенное внимание.
Насчет Берд<ушека> — и не говори никому — собственно это моя догадка, потому что это говорили, может, до моего приезда. Дело это оставь. — Ни прощать, ни казнить Левье не хочу — а не хочу его знать — так, как не хотел бы держать в доме собаку, которая заела бы Волдырчика.
Фон всего у Таты — мрачен; что она решительно неравнодушна к Мещ<ерскому> — это ясно, для чего же она мудрила так? От него следовало бы ей письмо. Вообще с ним необходимо поддержать связь. Пиши ему без подписи и осторожно. Он, говорят, писал Ольге. Тата боится писать — я могу ее записочку переслать через тебя. Обдумай все это и напиши мне тотчас в Ниццу — poste restante.
<овны> — всего 52 года — и тех минут, когда я держал Лелю под ножом оператора. Удара этого я вовсе не ждал — напротив, я готовился в Париже к работе. Не знаю, скоро ли слажу с собой — но теперь не могу ничем заниматься, старею мыслью — да к тому же эти проклятые чирьи на руках, заставляющие глупо страдать и намекающие на возобновление диабета. Я ужасно печально гляжу в будущее — все мне кажутся wandernde Gestalten[377] и dissolving views[378].
Зачем же ты — саrо mio — не понимаешь, что на тебе нет положительной вины, как на Мейз<енбуг>, — но отрицательная, и пребольшая. И то дурно, что ты, стоя возле, ничего не знал, но еще хуже, что Тате не хотелось тебе говорить, что у нее не было потребности, — и это для меня ясно, — та связь, интимная, которая у тебя была до 68 года, — увяла. Я это Огар<еву> говорил в твой приезд в Женеву, говорил в Prangins потом. Сойди в свою душу — и вместо оправданий сверь себя. Скажу тебе откровенно, я сомневаюсь, чтоб вообще Терезина слишком любила или была близка с Татой и Ольгой (уверяю тебя, что ни та, ни другая — никто мне не говорил ни слова)... Salto mortale вверх, сделанный ею, ее так удовлетворил, что ей было не до сближения с твоими сестрами. Их же натуры посложнее. Как иначе объяснить, что, сидя возле в комнате — ряд вечеров, она ничего не знала. Верь мне, что у меня есть чутье — и что я сужу без лицеприятий — но печально строго. Не жизнию, не словом — ты духом стал дальше от Таты, ты не беспокоился за нее, — конечно, из фамилизма. Хладнокровие Терез<ины> — я меньше понимаю, может, тут есть доля справедливой войны плебея к привилегированным — но тогда зачем же она больше барыня — чем мы? Бога ради, не думай, что я это говорю вслед<ствие> ее неловкостей или грубых вещей относительно Nat<alie>. — Знай же меня серьезнее и шире. — Это относится к отсутствию всякого гуманного образования в плебействе — и это сгладится — но отсутствие теплоты к твоей семье — не сгладится...
Я сейчас прочитал письмо Мещ<ерского> к Ольге. — Бедная Тата... Как она бессмысленно поступала. Пусть бы он приехал в Париж для переговора со мной — я в этом только вижу спасенье.
Скажи Mme Walter, что Гранов<ский> пишет только, что он у нее в доме в Вене нашел отдых и образованный круг. Что к ней ездили все тогдашние знаменитости, что у нее были две дочери, необыкновенно развитые. Книгу послать боюсь — Огар<ев> хочет об ней писать.
Твою приписку на письме Тургенева получил. — Месяц тюрьмы ничего не значит — и из мелочи такой в случае надобности не следует себе отказывать удовольствие палки.
— Что она это слышала от десяти человек. Вот ваши друзья. Ольга говорила с какой-то гречанкой об этом. Бердушек явно все это разнес — вот тебе еще подлец — скажи Гуго Шиффу. Хороши ваши друзья — и он приходил к тебе! Впрочем, Ольга говорила тебе об этом. — Да, я спас их из клоаки — и в нее при моей жизни они не попадут — да и я тоже.
Мороз дерет по коже!
‒‒‒‒
«передать 140 фр.» входят 200 Таты или они особо? Напиши, тогда я в январе пришлю всё разом.
Шиффу в сад стулья и стол купи к Новому году.
Если можно, мы сегодня плывем в Ниццу.
Прощай.
Кланяйся Терезине и целуй Волдырчика.
— Помни о Мещерс<ком>. Это существенное. Пиши к нему сам. Ольга писала ему.
Не могу решиться ехать морем.
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа Впервые опубликовано: ЛН, т. 64, стр. 584-585.
Год написания определяется упоминанием о болезни Н. А. Герцен и приезде в Геную М. Мейзенбуг с Ольгой.
—
... wandernde Gestalten — шаткими тенями (нем.). — Из посвящения к «Фаусту» Гёте.
те Walter, что Гранов<ский> пишет только, что он у нее в доме в Вене нашел отдых и образованный круг. — До А. Вальтер, жены венского банкира, принимавшей в 1838 г. в своем доме Т. Н. Грановского, очевидно, дошли встревожившие ее сведения о том, что в печати появились высказывания о ней Грановского, и она через сына Герцена попыталась узнать об их характере. Действительно, в биографии Т. Н. Грановского (см. комментарии к письму 229) А. В. Станкевич упомянул о том, что в доме банкира Грановский встречал титулованных лиц «высшего венского круга, невежество которых наводило на него ужас» и что «кроме художников и иностранцев, которых он встречал там, его привлекала туда беседа М-те Вальтер и двух ее дочерей, очень образованных и любезных» (стр. 86—87). Одна из дочерей А. Вальтер, Тереза, впоследствии вышла замуж за Ф. Пульского и поддерживала с Герценом дружеские отношения и переписку. Встречался Герцен в Лондоне и с самой г-жой Вальтер (XXV, 312).
... Огар<ев> хочет об ней писать. — Это намерение Огарев не осуществил.
Твою приписку на письме Тургенева получил. — Речь идет о письме И. С. Тургенева от 25 ноября 1869 г.; приписка А. А. Герцена на втором листе письма Тургенева оторвана, и текст ее остается неизвестным.
— Ред.