256. Н. П. ОГАРЕВУ
11 декабря (29 ноября) 1869 г. Лион.
11. Лион. Hôtel d'Europe.
Вот и мы приехали — и Тхорж<евский> явился ко мне в десять часов вечера. Небольшая туча от Шиффова письма прошла — только всю дорогу от Ниццы до Марселя Тата проплакала. Разумеется, она еще не пришла в нормальное состояние — но я вовсе не считаю на леченье и на докторов. Все зависит от устройства жизни, от ухода, надзора, рассеянья и занятий, все зависит от гармонии и света внутри. Наружное я все сделаю и устрою — не в моей власти. Что было сообразно характеру Nat<alie>, она сделала — дальше она не сделает многого (не надобно забывать, что без приезда Nat<alie> — наши флорентийские мудрецы упекли бы ее в maison de santé[393]). Влияние Мейз<енбуг> (которая здорова и весела) равняется нулю — она озабочена одним — чтоб Ольга никого не любила «разве ее» и чтоб в Париже найти учителя пения, который бы брал по золотому за час. В то время как Ольге доктор нужнее Таты — она слаба, худа...
Какое же занятие? Какое светлое направление?.. Я, Огарев, действительно, дивлюсь тебе, что ты не хочешь оправдать и темноту и озлобление — Я зол за прошедшее, на Сашу и всех, на самую Тату, — зол за пошлости, мешающие устроить что-нибудь. Из того, что я хочу, ничего не удается, и всё tronqué[394]. Даже твой мозг, так ясно понимавший меня целых сорок лет, — не пробьешь теперь ничем, и ты, как маньяк, повторяешь на мое предложение — подумать о судьбе Туца и Г<енри> — всякий раз какой-то дичью: «Я их не брошу» — и какими-то физиологическими каламбурами — об яичнике, простате и иных инструментах. Если б и правда была в том, что я держал при себе Сашу, то ты, всю жизнь толковавший о школе и пр., не приобрел еще никакого права противуречить себе, оттого что я делал скверно. Но, по счастию, это неправда. Саша 17 лет был в Берне — совершенно на своих ногах и стал, наконец, на них — и идет совершенно своей дорогой. Взгляни же на будущность, которую ты готовишь Г<енри>, и скажи мне, что же ты делаешь над его головой? Тх<оржевский> говорил, что он Сорд оставил.
Да и что же ты делаешь с Туцом? Саша получит maximum после моей смерти 12...<с> пол<овиной> — 13 т<ысяч> дохода. У него по train[395], каким идет дело, будут 8... 10... детей. Им одна дорога труда. —Скрыть от них надобно наше тунеядство, а не вживатъ их в него.
Сатинское разорение <не> грозит тебе — пока я жив — да и после меня — я говорил уж об этом — ты нужды не будешь иметь. Но для этого необходимо же ограничение — нельзя же делаться remplaçant[396] отцов — не зная, куда этот патернитет приведет, но можно спасти влиянием молодого человека и дать правильный ход в работники ребенку, за которого собственный отец платить готов.
На это ты мне ответишь: «А я их за дверь не выброшу»... Я готов думать, что тебе эти ответы диктуют.
Вот отчего до приведения всех этих дел в смысл — нечего и думать о переезде. С чего ты взял, что я боюсь — теперь-то — жить в одном городе, — от внешних причин? — Во-первых, я ненавижу Женеву, и там с Т<атой> жить нельзя, и Ольгу я не повезу на эту скуку. А во-вторых, жить слишком разрозненно в одном городе — больно, и элементов дико неспетых диссонансов, неподходящих стремлений столько, что здоровые сойдут с ума, а не то что больные вылечатся. Одна громадность Парижа может смягчить все это. Но Париж дорог (переезд я устрою и квартиру — если до того дойдет), но, по совести, не могу ничего сделать, как для тебя и М<ери>, — иначе выйдет бестолочь, и лучше оставаться в Женеве.
Тата сегодня ужасно нервна и не может еще решиться выйти к Тхорж<евскому>...
‒‒‒‒
Вот, старче, до чего мы упили или впили нашу жизнь.
Тхорж<евский> будет писать.
Я телегр<афировал> Тхорж<евскому> вчера.
Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано: ЛН, т. 61, стр. 452—453.
... патернитет — отцовство (франц. paternité).
... тебе эти ответы диктуют. — Намек на влияние, оказываемое на Огарева Мери Сетерленд.
<афировал> Тхорж<евскому> вчера. — Эта телеграмма не сохранилась.
[393] психиатрическую лечебницу (франц.);
[394] искалечено (франц.);
— Ред.