Герцен А. И. - Неустановленному лицу, После 1867 г.

280. НЕУСТАНОВЛЕННОМУ ЛИЦУ (черновое)

После 1867 г.

Monsieur,

Vous me demandez des détails de ma vie, principalement depuis 1848 et l'histoire du Kolokol. J'ai très peu de choses à vous dire, quant à moi. Je n'ai pas quitté l'Europe depuis 1847 et je n'ai pas pris de part active aux affaires de l'Occident. J'étais spectateur ému de la grande marée croissante et décroissante de 1848... et j'écrivais quelques articles qui ont paru en [Allemagne] [Suisse] allemand sous le titre De l'autre rive (Vom andern Ufer) et des Lettres sur la France et l'Italie Voix du Peuple de Proudhon]. Expulsé de France en 1850 par des motifs qui me sont restés inconnus — et qu'il m'est [impossible] difficile d'expliquer autrement que par ma participation au journal de Proudhon [que je connaissais personnellement et pour lequel j'avais un respect profond] la Voix du Peuple — je me suis éloigné à Nice (encore italienne). С'est là que j'ai publié en 1851 [mon ouvrage] un livre éveloppement des idées révolutionnaires en Russie et une lettre sur Le Socialisme et le Peuple Russe adressée à Michelet.

Après une série de malheurs personnels (1851—52) [qui brisèrent mon existence] je quittai Nice et allai me réfugier [pour plus de dix ans] [en 1852] à Londres <...>[427].

ères tombèrent — sans qu'on les ait enlevées. Nos imprimés entraient en masse dans la Russie. Immédiatement après la mort de Nicolas je commençai la publication d'une revue [russe] L'Etoile polaire, à un almanach publié avant 1825 — par le célèbre Ryleïeff et ses amis. Le succès était grand. Les premiers volumes étaient réimprimés — dans une autre imprimerie, la nôtre ne pouvant suffire, avec sept ou huit ouvriers qui travaillaient constamment.

Dans les premiers cinq ans qui suivirent 1856 — nous avons écrit, rédigé, mis en livres et cahiers — une vingtaine de volumes (je vous en envoie une liste).

Depuis le printemps de 1856 — je travaillais avec mon ami N. Ogareff — qui vint à Londres. С'est à lui qu'appartient la première idée du Au mois de juillet 1857 nous commençâmes notre journal. Il n'y a pas un de nos ennemis les plus acharnés qui ait douté de la grande influence du Kolokol — La Cloche <qui> avec son épigraphe de Vivos voco — — une [nouvelle] puissance réelle en Russie.

[Notre premier programme était d'une simplicité élémentaire. Nous avons mis sur notre drapeau comme [premiers] desiderata sans lesquels pas un pas en avant.] Nous nous avançâmes avec un drapeau bien modeste. Nous demandions dans chaque feuille:

L'émancipation des paysans

L'abolition de la censure préventive,

L'abolition des peines corporelles,

L'abolition de la procédure inquisitoriale et secrète.

[Vous le savez — il n'y a plus de serfs en Russie, la terre est restée aux paysans, et il n'y a plus de censure, il y a un tribunal oral, le verdict appartient aux jurés et la peine corporelle, disparaissant du code — n'est maintenue <que> par un non-sens complet — que comme moyen disciplinaire.]

éaliser nos pia desideria.

Je ne veux pas dire que le Kolokol été la cause de ces réformes — mais qu'il n'était nullemet étranger à leur réalisation [et placé sur un terrain libre il en a parlé le premier, et toujours, dans chaque feuille]

— c'est] En tenant ferme notre programme qui s'élargissait à chaque pas, à chaque concession, [nous] le Kolokol avait une autre puissance — et bien terrible — il se fit accusateur [public] de tous les abus de la haute administration et du gouvernement. Nous avons les premiers tiré au grand jour — les ministres et conseillers du tzar, nous leur avons publiquement [arraché] ôté le masque — c'était quelque chose d'entièrement nouveau pour la Russie. On s'arrachait notre feuille à Pétersbourg, à Moscou, dans les villes de province, il y avait, des cas dans lesquels on <a> payé jusqu'à 10 roub. argent [par feuille] un seul n<uméro>. Nos accusations nous amenèrent des correspondances, des révélations de toutes les [fins] parties de <la> Russie. On avait enfin une tribune où l'on pouvait accuser non seulement les puissants [invulnérables à la maison], mais la cour. Le gouvernement lui-même prêta une oreille attentive à nos révélations.

Je vous conseille de [consulter] voir les articles de Ch. Mazade (Revue des Deux Mondes) Kolokol.

Nous ajoutâmes bientôt un supplément juridique et après un autre pour servir d'organe et d'avocat des dissidents. Ce dernier amena à deux résultats remarquables. C'est que le gouvernement qui ne permettait pas à la presse de toucher [la question] les doctrines des dissidents — permit d'en parler.

<....................................................................................>[428]

Перевод

вы просите у меня подробностей о моей жизни, главным образом начиная с 1848 года, и историю «Колокола». Что касается меня, то о себе я могу сообщить лишь весьма немногое. Я не покидал Европу с 1847 года и не принимал активного участия в делах Запада. Я был взволнованным наблюдателем нараставшего и убывавшего грандиозного прилива 1848 года... и написал несколько статей, появившихся [в Германии] [Швейцарии] на немецком языке под названием «С того берега» («Vom andern Ufer») и «Писем из Франции и Италии» [одна или две статьи появились в «La Vois du Peuple» Прудона]. Изгнанный из Франции в 1850 году по причинам, которые мне остались неизвестными и которые [мне невозможно] я затрудняюсь объяснить иначе как моим участием в газете Прудона [которого я знал лично и к которому питал глубокое уважение] «La Voix du Peuple», я удалился в Ниццу (тогда еще итальянскую). Там-то я опубликовал в 1851 году [мой труд] книгу «О развитии революционных идей в России» и письмо «О социализме и русском народе», адресованное Мишле.

После ряда личных несчастий (1851—52 годы) [которые разбили мою жизнь] я покинул Ниццу и нашел убежище [более, чем на десять лет] [в 1852 году] в Лондоне <...>[429]

Преграды пали — хоть они и не были уничтожены. Наши издания широко проникали в Россию. Сразу же после смерти Николая я начал издание [русского] обозрения «Полярная звезда», это название принадлежало альманаху, выпускавшемуся до 1825 года знаменитым Рылеевым и его друзьями. Успех был велик. Первые томы были переизданы — в другой типографии — наша не могла справиться при семи или восьми работниках, трудившихся не покладая рук.

В первые пять лет — после 1856 года — мы написали, отредактировали, напечатали в виде книг и брошюр десятка два томов (посылаю вам их список).

«Колоколе». В июле 1857 года мы начали издание нашей газеты. Даже среди самых ожесточенных наших врагов не найдется человека, который бы усомнился в громадном влиянии «Колокола» — с его эпиграфом «Vivos voco»[430], ставшего из Призыва, из крика Совести [новой] подлинной силой в России.

[Наша первоначальная программа была элементарно проста. Мы выставили на своем знамени в качестве [первых] desiderata[431], без которых невозможен ни один шаг вперед] Мы выступили под весьма скромным знаменем. Мы требовали в каждом номере:

Освобождения крестьян с землей,

Уничтожения предварительной цензуры,

[Вы знаете, что в России теперь нет больше крепостных, земля осталась за крестьянами, цензуры нет, имеется гласный суд, вердикт выносится присяжными заседателями, а телесные наказания, исчезая из кодекса, — сохраняются, хоть это и сущая нелепость, лишь как дисциплинарная мера].

Через пять лет мы увидели воплощение наших pia desideria[432].

Я не хочу сказать, что эти реформы были вызваны «Колоколом», но осуществление их прошло не без его участия [и,находясь на свободной почве, он первый заговорил о них, и постоянно в каждом листе].

— это] Твердо придерживаясь нашей программы, которая расширялась с каждым шагом, с каждой уступкой, [мы] «Колокол» обладал и иной силой — и очень грозной — он стал [общественным] обвинителем всех злоупотреблений высшей администрации и правительства. Мы первые вывели на чистую воду министров и советников царя, мы публично [сорвали] сняли с них маску — это было нечто совершенно новое для России. В Петербурге, в Москве, в провинциальных городах наш листок рвали друг у друга из рук, бывали случаи, когда за [лист] один номер платили до 10 рублей серебром. Наши обличения вызвали ряд корреспонденции, разоблачений, присылавшихся со всех концов России. Наконец-то появилась трибуна, с которой можно было обвинять не только власть имущих [неуязвимых на родине], но и двор. Само правительство внимательно прислушивалось к нашим разоблачениям.

Советую вам [ознакомиться] просмотреть статьи Ш. Мазада (в «Revue des Deux Mondes») о влиянии «Колокола».

Вскоре мы присоединили юридическое добавление, а потом еще одно, которое должно было быть органом раскольников и их защитником. Это привело к двум замечательным результатам. Во-первых, правительство, раньше не позволявшее печати касаться [вопроса] учений раскольников, — разрешило говорить о них.

<....................................................................................>

Примечания

(ЦГАЛИ). Впервые опубликовано: ЛН, т. 61, стр. 266—268. В автографе отсутствует средняя часть письма и его конец.

Приблизительная дата устанавливается по сделанной Герценом на обороте записи, представляющей собой кривую распространения изданий русской типографии в Лондоне и Женеве (см. «Приложения»). Последняя дата показывает, что письмо не могло быть написано ранее 1867 г.

Советую вам просмотреть статьи Ш. Мазада... — Речь идет о статьях Ш. Мазада, помещенных в парижском журнале «Revue des Deux Mondes»: «La Russie sous le règne de l'empereur Alexandre II», «La crise de l'autocratie et la société russe», «La société et le gouvernement russes depuis l'insurrection polonaise» и «Deux années de l'histoire intérieure de la Russie». — См. об этих статьях в томах XX и XXVII—XXIX наст. изд. (по указателю).

... юридическое добавление, а потом еще одно... — Герцен имеет в виду приложения к «Колоколу» — «Под суд» и «Общее вече».

— Ред.