Примечания
Впервые опубликовано: главы I–IV – в 03, 1845, № 12, отд. I, стр. 195–245 (ценз. разр. – около 30 ноября 1845 г.), подпись: И –.; главы V–VII – в 03, 4, отд. I, стр. 155–192 (ценз. разр. – 31 марта 1846 г.), подпись: И – р; полностью – в отдельном издании, СПб., 1847 (ценз. разр. – 20 ноября 1846 г.). Рукопись неизвестна.
Работа над романом была начата Герценом в 1841 г., во время новгородской ссылки. Самое раннее упоминание писателя об этом произведении встречается в дневниковой записи 2 августа 1842 г., т. е. уже после возвращения Герцена из Новгорода в Москву: «Статья о дилетантизме нравится и очень нравится. Повесть – нет. Повесть не мой удел, это я знаю и должен отказаться от повестей. Мне трудно писать повести…» По позднейшему свидетельству Герцена – в предисловии к лондонскому изданию «Кто виноват?» – повесть тогда «не понравилась московским друзьям», и он «бросил ее». Действительно, почти три года какие-либо упоминания о романе «Кто виноват?» отсутствуют в дневниках и письмах писателя. Только 29 мая 1845 г. Герцен спрашивает у издателя «Отечественных записок» А. А. Краевского: «Получили ли вы <…> мою повесть? напечатаете ли последнюю? <…> Если повесть пойдет, то я напишу к ней еще главу – другую». Очевидно, в «Отечественных записках» оказалась именно новгородская рукопись первых глав повести: «Заглавия ее я не помню, – писал Герцен Краевскому 12 июня 1845 г. – <…>кажется, „Похождения одного учителя”». Весьма вероятно, что Герцен передал роман журналу по настоянию Белинского.
Краевский некоторое время не решался печатать первые главы в своем журнале, не будучи твердо уверен в скором завершении Герценом всей работы над романом; останавливали его также возможные цензурные осложнения в связи с образом крепостника Негрова. «Насчет повести, – писал ему Герцен 23 июня 1845 г., – я думаю вот как: если она не пригодится для двух будущих №, то вручите ее Белинскому, а тот передаст Некрасову в альманах <имеется в виду «Петербургский сборник»>. Мне именно теперь не хочется ее продолжать. Насчет помещика Негрова вы можете успокоить: он решительно сходит со сцены, отдавши Любу замуж за учителя, и тут начинается совсем иная гистория<…>».
«Петербургский сборник»: «Повесть решительно не пишется; я паки советую поместить ее отрывком: в подстрочном примечании можно сказать, что такой-то женится на такой-то. Если же вам очень не хочется ее помещать так, то физиолог Мажанди Петербурга <т. е. Некрасов> подзывает ее в свой альманах». Лишь осенью 1845 г. Герцен вернулся к работе над главами и придал отрывку более законченный, самостоятельный характер, оговорившись, что продолжение будет, в сущности, «совсем новой повестью, в которой только те же лица». В письме к Краевскому от 24 октября 1845 г. Герцен просил изменить название романа на «Кто виноват?» и вставить в текст эпиграф: «А дело оное предать суду божию и, почислив его оконченным, передать при отношении в архив. Протокол уголовной палаты». Однако эпиграф в журнале не был напечатан; в несколько измененной редакции он впервые появился лишь в отдельном издании романа 1847 г.
Некоторые места и выражения подверглись при публикации цензурным сокращениям, что, однако, не могло ослабить того огромного успеха у читателя, который имели главы романа в «Отечественных записках». Воодушевленный этим успехом, Герцен тотчас «засел» за продолжение «Кто виноват?» и написал «целое отделение, имеющее точно так, как первый отрывок, относительную целость и, между тем, внутреннюю связь» (письмо к Краевскому от 23 декабря 1845 г.).
Вскоре Герцен закончил работу над новым отрывком – «Владимир Бельтов», как озаглавил он его (следует отметить, что в окончательной редакции романа это название V–VII глав по недосмотру отнесено Герценом к одной V главе). Белинский пытался получить продолжение романа для задуманного им большого литературного альманаха (так называемого «Левиафана»). «Такие вещи, как „Кто виноват?”, – писал он Герцену 26 января 1846 г., – не часто приходят в голову, а, между тем, одной такой вещи достаточно бы для успеха альманаха» (В. Г. Белинский. Письма, т. III, СПб., 1914, стр. 96). Однако Герцен, считая себя связанным обязательствами перед Краевским, послал этот «эпизод между первой и второй частью» романа снова в «Отечественные записки». Неоднократно Герцен предупреждал Краевского о возможных осложнениях при прохождении новых глав через цензуру. Так, 19 января 1846 г. он писал: «Но вот условие, на которое я тем более обращаю Ваше внимание, что исполнение его я считаю необходимым: если что-нибудь важное, например, происхождение или жизнь до замужества Софи (вы увидите это лицо) не пропустят, ». И через два дня приписывает к тому же письму: «Повторяю мою усердную просьбу: никак не печатать с искажениями, а мне возвратить для перерабатывания. Повесть эта, несмотря на то, что она будет состоять из отдельных глав или эпизодов, имеет такую целость, что вырванный лист испортит все. Кстати, есть места смешные, за которые тоже попрошу вас постоять, например, посещение комиссаром квартиры на Гороховой». На этот раз поправки цензора, по свидетельству самого писателя, были незначительны («что не мешает им быть, – замечает Герцен в письме к Краевскому от 25 февраля 1846 г., – очень глупыми»).
Новые главы романа вызвали восторженный отзыв Белинского в письме к Герцену от 6 апреля 1846 г.: «Я из нее окончательно убедился, что ты – большой человек в нашей литературе, а не дилетант, не партизан, не наездник от нечего делать» (В. Г. Белинский. Письма, т. III, стр. 108).
В январе – феврале 1846 г. Герцен пишет повести «Сорока-воровка» и «Доктор Крупов», а затем приступает к завершению романа «Кто виноват?». Осенью 1846 г. роман был закончен.
К этому времени изменились планы Герцена относительно опубликования второй части «Кто виноват?» в «Отечественных записках». Белинский, которого, по свидетельству Герцена, начало второй части привело в восхищение, снова обращается к нему с просьбой не отдавать конца романа Краевскому, а напечатать «Кто виноват?» полностью в обновленном «Современнике». Некрасов осенью 1846 г. писал Белинскому: «Нам хочется напечатать этот роман вполне отдельной книжкой и дать в приложении к журналу безденежно» (Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, Гослитиздат, т. X, 1952, стр. 53). В самом начале октября 1846 г. Герцен приехал в Петербург. Порвав, наконец, с Краевским, он отдал рукопись второй части романа в «Современник».
«Кто виноват?» – с посвящением жене писателя, Н. А. Герцен, – вышли отдельным изданием как приложение к «Современнику». В 1859 г. Герцен издал роман в Лондоне, восстановив в тексте некоторые цензурные купюры.
Роман «Кто виноват?» явился событием выдающегося общественного значения и произвел, как писал впоследствии Герцен, «большую сенсацию» (письмо к Ш. -Э. Хоецкому от 15 августа 1861 г.). Пафос борьбы с крепостным правом как основным социальным злом русской действительности пронизывает роман Герцена. Все остальные проблемы, затрагиваемые в разной степени писателем, – проблема семьи и брака, горячо волновавшая тогда Герцена (см., например, его статью «По поводу одной драмы», 1842–1843 гг.), положение женщины, вопросы воспитания, тема русской интеллигенции и т. д. – служили лишь частными формами преломления этой основной темы произведения.
в условиях крепостнического строя. Несмотря на цензурное вмешательство, картина тяжелой жизни народа, прежде всего крепостного крестьянства, производила сильное впечатление.
Рисуя образ угнетенного народа, Герцен продолжал лучшие демократические традиции русской литературы XVIII – первой половины XIX века. В то же время тема борьбы с крепостным правом приобрела в творчестве Герцена новые идейные качества, соответственно уровню развития освободительного движения в России в 40-х годах XIX века. Герцен произносил своим романом суровый обвинительный приговор всей системе самодержавно-крепостнических порядков.
«житья-бытья» чиновничье-помещичьего общества, характеристики «их превосходительств» – Негрова и его супруги, рассказ о жизни семейства дубасовского уездного предводителя, который Белинский причислял к лучшим страницам романа, образы чиновников в NN ярко показывали силу сатирического таланта Герцена.
Жертвой этих уродливых социальных отношений выступает в характеристике Герцена Владимир Бельтов. В Бельтове отразился сложный процесс исканий дворянской интеллигенции после разгрома восстания декабристов. Его сила была раскрыта Герценом в столкновении с чиновничье-помещичьей средой; Бельтов был «протестом, каким-то обличением их жизни, каким-то возражением на весь порядок ее». Но незнание действительности, пассивное противопоставление себя пошлой жизни обитателей NN и всей крепостнической империи приводит Бельтова к внутреннему бессилию, заставляет его «уморить в себе страшное богатство сил и страшную ширь понимания».
По мысли Герцена, в известных условиях Бельтовы могут стать «практическими» людьми, нужными и полезными обществу. «…цель не Бельтов, – писал Герцен к Огареву летом 1847 г., – а необходимость подобного воздействия не на из рук вон сильного человека, но на прекрасного и способного человека». Беда, а не вина Бельтовых, – утверждает писатель, – в том, что они оказались не в силах перейти от бессильного противопоставления себя обществу к активной борьбе с ним.
Большим художественным достижением Герцена явился образ Любоньки Круциферской. По словам М. Горького, «это первая женщина в русской литературе, поступающая как человек сильный и самостоятельный» (М. Горький. История русской литературы, М., 1939, стр. 168). Любонька ближе к народной жизни, чем кто-либо другой из героев романа. Сознание духовного превосходства этой женщины не только над мужем, но и над Бельтовым не оставляет читателя. Однако силы Круциферской не находят применения в условиях того бесправия женщины, на которое обрекает ее весь строй жизни крепостнической России.
что Герцен в условиях 40-х годов не мог правильно оценить историческую роль и значение разночинной интеллигенции. Его Круциферский полон «страха перед будущим», беспомощен в жизненной борьбе и выглядит мелким и жалким в сравнении с Бельтовым. Писатель сочувствует своему герою-разночинцу, но это сочувствие полно снисхождения. Он не видит – и не мог тогда видеть – в плебее Круциферском новой, активной социальной силы. Художественное воплощение «новых людей» – революционных разночинцев, исполненных глубокого сознания, что будущее принадлежит им, русская литература обрела с романом Чернышевского «Что делать?».
Роман Герцена вызвал оживленные отклики на страницах журналов и в литературных кругах, и это было лучшим доказательством жизненности и политической актуальности поставленных писателем вопросов. Белинский одним из первых отозвался о романе «Кто виноват?» как о замечательном произведении большой художественной силы; в статьях «Русская литература в 1845 году» и «Взгляд на русскую литературу 1847 года» он значительное место уделил всесторонней характеристике Герцена и его произведения. Анализ основных образов и художественных особенностей романа позволил великому критику с поразительным проникновением в сущность и своеобразие таланта Герцена-писателя определить ведущие черты и идейную направленность всего герценовского творчества. До наших дней страницы статей и писем Белинского, посвященные Герцену, остаются лучшими в критической литературе о писателе.
«Главную силу» таланта Герцена Белинский видел в «могуществе мысли». «У Искандера, – пишет критик, – мысль всегда впереди, он вперед знает, что и для чего пишет; он изображает с поразительною верностию сцену действительности для того только, чтобы сказать о ней свое слово, произвести суд» (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XI, 1917, стр. 111, 135). Герцен был близок критику-демократу тем, что его искусство не замыкалось в узком кругу эстетических проблем, а было проникнуто передовыми идеями и тесно связано с борьбой передового русского общества против самодержавно-крепостнического строя. Белинский ценил в таланте Герцена его «глубокое знание изображаемой им действительности» (там же). Недаром он писал Герцену в одном из писем, что тот может «оказать сильное и благодетельное влияние на современность» (В. Г. Белинский. Письма, т. III, стр. 109).
Демократическая направленность творчества Герцена вызывала озлобленные нападки реакционной критики. Булгарин доносил жандармам о романе «Кто виноват?»: «Тут изображен отставной русский генерал величайшим скотом, невеждою и развратником<…> Дворяне изображены подлецами и скотами<…> а учитель, сын лекаря, и прижитая дочь с крепостной девкой – образцы добродетели…». «<…>я нахожу всю повесть предосудительною», – написал на доносе Булгарина Дубельт (см. М. Лемке. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг., изд. 2, СПб., 1909, стр. 305).
«Сын отечества» пытался «обезвредить» «предосудительные» идеи произведения Герцена. Под видимым расположением к роману критик искажал идейный замысел Герцена. «Заглавие романа спрашивает: „Кто виноват?”, – пишет журнал. – Тронутый до слез читатель отвечает: одна судьба!.. Слава богу, что виноваты не » Журнал противопоставлял Герцена Гоголю, уверяя «почтенного автора, что одна патетическая страница его романа стоит дюжины таких карикатурных сочинений, каковы „Мертвые души”». Однако даже «Сын отечества» не мог не считаться с явной принадлежностью романа Герцена к гоголевской школе: «…подражание Гоголю, в иных местах, есть важнейший грех книги<…> из любви к изящному просим автора не подражать никому, всего менее » («Сын отечества», 1847, № 4, отд. VI, стр. 28–34).
Реакционная критика отрицала типичность героев романа Герцена, признавая их «карикатурами» и «лишними». Она нападала также на стиль Герцена-художника – стиль просветителя-революционера. В «Очерках современной русской словесности», опубликованных в первой книжке «Москвитянина» за 1848 г., Шевырев, имея в виду беллетристику Герцена, обвинял «современную личность», что она «из самой себя хочет<…> почерпнуть всю жизнь, все содержание, все воззрение на мир, даже самый язык…» «Искандер, – продолжал Шевырев, – развил свой слог до чистого голословного искандеризма, как выражения его собственной личности». В том же номере журнала Шевырев печатает свой «Словарь солецизмов, варваризмов и всяких измов современной русской литературы», открывая его словарем «искандеризмов». Взгляд «Mосквитянина» подхватывает «Северная пчела» (см. Ф. Б<улгарин>. Журнальная всякая всячина – «Северная пчела», 1848, № 36, стр. 143). Нападки на стиль произведений Герцена являлись частным выражением борьбы реакции с передовой русской литературой в целом. В статьях «Москвитянина» и «Северной пчелы» реакционная критика начинала плести легенду о «неполноценности» художественного творчества Герцена, – легенду, в основе которой лежала вражда ко всей его деятельности.
Широкие круги русских читателей, вслед за Белинским, встретили роман Герцена с восторгом. Герцен, писал впоследствии (1860) Н. И. Сазонов, «стал одним из любимейших писателей молодежи» (ЛН 41–42, стр. 198). Некрасов называл «Кто виноват?» «поистине превосходной повестью», «лучше он <Герцен> никогда ничего не писывал, – писал Некрасов к Н. X. Кетчеру 2 декабря 1845 г., - <…>читая его повесть, так и кажется, что он только и делал весь свой век, что писал повести: такая ровность и ни одной фальшивой нотки» (Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. X, стр. 49). Грановский отзывался о произведении Герцена как о «повести, исполненной ума, живости и метких замечаний» («Т. Н. Грановский и его переписка», т. II, М., 1897, стр. 422).
В сохранившемся в архиве Добролюбова «Реестре прочтенных книг» в записи от 4 июня 1850 г. указано: «„Отеч. зап.” 1846, т. 45. „Кто виноват?” Вл. Бельтов. Эпизод между 1-й и 2-й частями – Искандера». «Эпизод очень занимательный», – добавляет при этом 14-летний Добролюбов. Впоследствии Добролюбов давал читать «Кто виноват?» студентам Главного педагогического института (см. «Материалы для биографии Н. А. Добролюбова», т. I, М., 1890, стр. 316).
Роман Герцена сохранил свою популярность и для читателей следующих десятилетий и оказал большое воздействие на развитие демократической русской литературы. Важным свидетельством продолжавшегося интереса к роману в среде русских читателей следует считать постоянное возвращение к нему и, в частности, к образу Бельтова в литературно-критических статьях, публиковавшихся в журналах второй половины 50-х и в 60-х годах.
Особенно остро тема Бельтова всплыла на страницах русских журналов в связи с полемикой конца 50-х годов вокруг так называемых «лишних людей». В статье «Что такое обломовщина?» (1859) Добролюбов глубоко раскрыл те общие социальные, идейные и психологические черты, которые объединяли «лишних людей» с русскими либералами-обломовцами 50-х годов; вместе с тем в своей оценке «лишних людей» предшествующих десятилетий, от Онегина и Печорина до Рудина и Бельтова, критик исходил из реальных исторических условий, в которых приходилось им выступать. Поэтому Добролюбов характеризует Бельтова как человека «с стремлениями действительно высокими и благородными», который все же не только не мог «проникнуться необходимостью», но даже не мог представить «страшной, смертельной борьбы с обстоятельствами», давившими его (Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., Гослитиздат, т. II, 1937, стр. 26). Однако в новых условиях, в обстановке политической борьбы 50-х годов, когда «лишние люди» стали воплощением русского либерализма, оставаться в прежнем положении «лишнего человека», по мысли Добролюбова, означало неизбежно скатиться к обломовщине.
«лишних людей», М. Горький писал в своих каприйских лекциях (1909), что «Бельтов должен был или войти в кружок петрашевцев, или встать в ряды эмигрантов, только что начавших тогда поход на Европу» (М. Горький. История русской литературы, стр. 170). Царская цензура на протяжении десятилетий не прекращала своей борьбы против романа Герцена. В 1866 г. В. О. Ковалевскому удалось издать роман в Петербурге, но предпринятое им в 1871 г. переиздание было конфисковано властями. Даже в 90-х годах цензура продолжала рассматривать «Кто виноват?» как «знамя протеста» (см. «Красный архив», 1923, № 3, стр. 223) и принимала все меры, чтобы не допустить новых изданий романа. Цензурные купюры в романе не были восстановлены и в павленковском издании сочинений Герцена (1905).