<Charlotte Corday>
Il n'appartient vraiment qu'aux races dégradées
D'avoir lâchement peur des faits et des idées.
Ponsard. Prologue de Charlotte Cerday
THÉÂTRE DE LA RÉPUBLIQUE: Première représentation de Charlotte Corday, drame en vers, en cinq actes et en huit tableaux; par M. Ponsard. – Coup d'oeil général.
C'est une pensée bien sombre qui a dicté ces vers au poète!Comment! S'excuser, devant un public parisien, d'avoir eu assez d'audace pour ressusciter un épisode de cette épopée immense qui s'appelle la Révolution française… universelle, voulais-je dire… Oui! C'est de l'audace, mais dans un sens tout à fait opposé à celui où l'entend le prologue.
La Révolution française! Mais savez-vous bien que l'humanité se repose des siècles, après avoir enfanté une pareille époque? Les faits et les hommes de ces journées solennelles de l'histoire restent comme des phares destinés à éclairer la route de l'humanité; ils accompagnent l'homme de génération en génération, lui servant de guide, d'exemple, de conseil, de consolation, le soutenant dans l'adversité, et plus encore dans le bonheur.
H n'y a que les héros homériques, les grands hommes de l'antiquité et les individualités pures et sublimes des premiers siècles de la chrétienté qui puissent partager un tel droit avec les héros de la Révolution.
Nous avons presque oublié les événements du dernier demisiècle; mais les souvenirs de la Révolution sont vivants dans notre mémoire. Nous lisons, nous relisons les annales de ces temps, et l'intérêt pour nous s'accroît à chaque lecture. Tel est le magnétisme de la force, qu'elle l'exerce du fond d'un tombeau, en passant par les générations débiles, qui disparaissent, dit Dante, «comme la fumée, sans aucune trace».
La lutte de ces Titans était ardente, acharnée; des souvenirs terribles se dressent dans notre imagination chaque fois que nous pensons à eux, et pourtant la vérité de cette lutte retrempe et relève l'âme.
L'orage aussi est terrible, mais qui donc lui dispute son caractère de beauté sublime? N'allez pas dans une faible nacelle admirer la grandeur du spectacle d'une mer déchaînée, vous seriez engloutis près du bord. De même, en évoquant ces temps héroïques et lugubres n'apportez pas pour les juger un petit code morale bon pour tous les jours, insuffisant pour ces cataclysmes, qui épurent l'air au milieu de la foudre, qui créent au milieu des ruines. Les époques ne suivent point les préceptes d'une moralité quelconque, ils en décrètent une nouvelle.
C'est ce que le poète a compris parfaitement. Sa pièce le prouve. Mais alors, pourquoi ce doute au début? Pourquoi a-ti-il voulu s'excuser?
Pourtant, peut-être il avait raison!.. M. Ponsard a soulevé avec noblesse et désintéressement la pierre de cette tombe récente. Il a dédaigné le moyen trop facile d'agir sur le public par des allusions. Il n'a pas voulu fausser le passé et profaner les morts, en s'en servant comme des masques pour les questions du jour. Si la pièce est un peu froide, si elle ne renferme point une action véritablement dramatique, il faut rechercher la cause de tous ces manquements ailleurs que dans la politique. La politique n'y entre pour rien, nous pensons que le choix même de l'héroïne a contribué à cette froideur et à cette absence d'action. Mais nous nous réservons de parler plus au long de la pièce de M. Ponsard dans un des articles prochains. C'est une œuvre trop sérieuse pour qu'on ait le droit de la juger à la hâte, après une seule représentation. Pour le moment nous avons voulu nous tenir dans les généralités.
Eh bien! Nous le répétons, nous savons gré à l'auteur d'avoir traité son sujet objectivement, comme disent les Allemands. Ne cherchez dans la pièce de M. Ponsard ni anathème contre Marat, ni apologie pour Charlotte Corday. Non, l'auteur s'est placé à un point de vue plus poétique et plus élevé, il a voulu vivre, sentir et penser dans la peau de ses héros.
Comment vivre dans la peau de Marat, cet ogre révolutionnaire qu'on montre aux petits enfants à cheveux blancs, pour les rejeter dans la réaction? Et il le fallait pourtant.
Remarquez que toute l'immensité du génie de Shakespeare repose sur cette nature de Protée: Shakespeare ne raconte pas, n'accuse pas; il ne distribue pas de prix Monthyon, mais il est lui-même Shylock, Iago; il est à la fois et Falstaff et Hamlet. Le poète n'est pas un juge d'instruction, ni un procureur du roi; il n'accuse pas, il ne dénonce pas, surtout dans un drame. Encore une fois le poète vit de la vie de ses héros; il tâche de comprendre et de dire ce qui est humain même dans le crime. Que le poète tâche d'être vrai, et les faits feront plus de morale que les sentences et les maximes. Il faut avoir quelque confiance dans la nature humaine et dans notre intelligence.
Nous louons l'auteur d'avoir eu le soin de ne pas rappeler de la tombe Marat pour lui faire jouer le rôle d'un chacal enragé, – de cet homme-loup, dépeint par la tante de Charlotte, de ce maniaque sanguinaire dépeint par Barbaroux. Non, Marat est représenté, comme nous le connaissons, aigri, maladif, atrabilaire, fanatique, soupçonneux, le grand inquisiteur de la Révolution, «le Lazare maudit qui a souffert avec le Peuple et qui a épousé sa haine, sa vengeance!»
C'est bien dommage que l'auteur ait dévié de cette route dans la dernière scène, où Danton et Charlotte Corday mettent, pour ainsi dire, les points sur les i. Quelle froideur dans cette scène! Qu'elle est peu naturelle! Qu'elle est longue! La pièce pouvait très bien finir par la réponse de Danton à Charlotte,questionné sur l'effet produit par la mort de Marat: «Vous avez préparé son apothéose!» Le spectateur aurait pu achever l'ironie, en pensant que, de l'autre côté, la fin tragique de Marat, à son tour, avait élevé le piédestal d'une autre divinité – Charlotte Corday, pauvre fille enthousiaste! Elle était atteinte de cette fièvre générale, qui embrasait à cette époque ardente le sang de tous les hommes, le sang de Marat comme le sien. Elle s'est dévouée au crime comme Karl Sand, sans avoir pour excuse dixneuf ans et une obéissance aveugle. On en a fait un «ange de l'assassinat», lorsqu'elle n'était qu'une sombre fanatique. Sa haine contre Marat est une monomanie. Pourquoi veut-elle le tuer, lui et non Robespierre, qui était plus dangereux pour ses amis, les girondins. Une monomanie ne peut intéresser que sous le point de vue pathologique.
Le peu d'intérêt véritable qui s'attachait à la personne de Charlotte Corday a beaucoup influé sur la pièce. Un assassin peut très bien être le héros d'une tragédie, mais pour cela il faut qu'il ait été encore quelque L'existence de Charlotte Corday n'a été intéressante qu'un seul instant: c'est celui où elle a plongé le fer dans la poitrine d'un homme qu'elle connaissait à peine. – Et encore un autre, lorsque sa jeune tête tomba sous la hâche.
L'auteur a créé une Charlotte, une Charlotte qui parle beaucoup et comme un livre. On ne commence à s'intéresser à elle que lorsqu'elle entre dans la chambre de Marat; et pourtant on frissonne à la pensée que là, derrière ce rideau, se commet un crime.
Il y avait même quelque chose de pénible dans ces bouquets qui sont tombés aux pieds de M-lle Judith au moment où elle sortait couverte de sang. M-lle Judith a certainement mérité ces bouquets. Dieu nous garde de penser crue ce n'est pas à l'artiste, mais à l'acte même que s'adressaient ces marques de sympathie, mais elles auraient été certainement mieux placées au dernier acte.
Nous réservons tous les détails pour un second article. En parlant de la pièce de M. Ponsard, nous ferons connaître à nos lecteurs une tragédie pleine de grandes beautés qui a paru il y a cinq ou six ans en Allemagne, intitulée Dantons Tod et complètement inconnue en France. L'auteur, jeune poète, Buckner, est mort quelques mois après avoir écrit ce poème.
Le talent avec lequel les artistes ont ressuscité les hommes qu'ils représentaient, ne laisse rien à désirer. Geoffroy a été terrible de vérité; il a été encore plus vrai si c'est possible que ses collègues qui représentaient Danton et Robespierre avec une connaissance profonde de ces grandes figures de l'histoire.
<Шарлотта Корде>
Да! Свойственна лишь жалким поколеньям
Позорная боязнь событий и идей.
(Понсар. Пролог к «Шарлотте Корде»)
ТЕАТР РЕСПУБЛИКИ: первое представление «Шарлотты Корде», драмы в стихах, в пяти действиях и восьми картинах; соч. г. Понсара. – Общий взгляд.
(всеобщей, хотел я сказать) революцией… Да! Это смелость, но смелость совершенно иного рода, чем та, которая подразумевается прологом.
Французская революция! Да знаете ли вы, что, породив такую эпоху, человечество отдыхает целые столетия? Дела и люди этих торжественных дней истории остаются подобно маякам, предназначенным освещать дорогу человечеству: они сопровождают человека из поколения в поколение, служа ему наставлением, примером, советом, утешением, поддерживая его в бедствиях и еще более в счастии.
Одни лишь гомеровские герои, великие люди древности да чистые и прекрасные личности первых веков христианства достойны разделить это право с героями Революции.
Мы почти позабыли события минувшей половины века, но воспоминания о Революции живут в нашей памяти. Мы читаем, мы перечитываем летописи тех времен, и интерес наш к ним все возрастает при каждом чтении. Таков магнетизм силы Революции, которая и из глубины могилы влияет на хилые поколения, исчезающие, как говорил Данте, «подобно дыму, не оставляя никакого следа». Борьба этих Титанов была неистовой, ожесточенной; всякий раз, когда мы о них думаем, страшные воспоминания возникают в нашем воображении, и тем не менее справедливость этой борьбы закаляет и возвышает душу.
И буря страшна, но кто же станет оспаривать свойственную ей величественную красоту? Не выезжайте на утлом челне любоваться грозным зрелищем разбушевавшегося моря – вас поглотит пучина у самого берега. Точно так же, вызывая в памяти эти героические и мрачные времена, не пользуйтесь, чтобы судить о них, маленьким кодексом будничной морали, совершенно недостаточным для этих катаклизмов, очищающих воздух во время грозы, созидающих среди развалин. Подобные эпохи не следуют предписаниям какой-либо морали – они сами предписывают новую мораль.
– его пьеса. Но, в таком случае, что значит это сомнение, высказанное в самом ее начале? Что заставило поэта прибегнуть к самооправданиям?
Быть может, он все-таки был прав!.. Г-н Понсар, сохраняя благородство и беспристрастие, приподнял камень над свежей могилой. Он пренебрег слишком легким средством воздействия на публику при помощи намеков. Он не захотел искажать прошлое и совершать надругательство над мертвыми, пользуясь ими как масками для решения современных вопросов. Если пьеса его несколько холодна, если в ней не заключается подлинно драматического действия, то причину этих недостатков следует искать в чем угодно, но только не в политике. Политика ее вовсе не коснулась; мы боимся даже, что самый выбор героини еще более способствовал холодности пьесы и отсутствию действия. Но мы позволим себе поговорить о пьесе г. Понсара подробнее в одной из будущих статей. Это слишком серьезное произведение, чтоб иметь право вынести о нем поспешное суждение после одного лишь представления. Пока же нам хотелось бы придерживаться только общих положений.
Итак, повторяем, мы очень благодарны автору за то, что он трактует свой предмет объективно, и думать, воплотившись в своих героев.
Заметьте, что вся необъятность гения Шекспира заключена в его натуре Протея: Шекспир не рассказывает, не обвиняет; он не распределяет Монтионовских премий, но сам является Шейлоком, Яго; он одновременно и Фальстаф и Гамлет. Поэт вовсе не судебный следователь, не королевский прокурор; он не обвиняет, он не обличает, особенно – в драме. Повторяем, поэт живет жизнью своих героев; он старается понять, объяснить все, что есть человечного даже в преступлении. Пусть поэт старается быть правдивым, а факты сами представят больше нравственных выводов, чем все сентенции и афоризмы. Надобно питать некоторое доверие к человеческой природе и к нашему уму.
Мы одобряем автора, который счел нужным вызвать Марата из могилы не для того, чтобы заставить его играть роль бешеного шакала, человека-волка, описанного теткой Шарлотты, кровожадного маньяка, описанного Барбару. Нет, Марат изображен таким, каким мы его знаем, – раздражительным, болезненным, желчным, фанатичным, подозрительным, великим инквизитором революции, «проклятым Лазарем, страдавшим с народом и проникшимся его ненавистью, его местью!»
Как жаль, что автор отклонился от этого пути в последней сцене, в которой Дантон и Шарлотта Корде ставят, если позволено так выразиться, точки над i. Как холодна эта сцена! Как мало в ней естественности! Как она длинна! Пьесу можно было бы превосходно завершить словами Дантона, который на вопрос Шарлотты о впечатлении, произведенном смертью Марата, ответил: «Вы подготовили ему апофеоз!» Зритель мог бы развить этот иронический ответ, сознавая, что трагическая гибель Марата, в свою очередь, послужила пьедесталом другому божеству – Шарлотте Корде, бедной восторженной девушке! Она была охвачена общей лихорадкой, воспламенявшей в ту страстную эпоху кровь всех людей, кровь Марата, как и кровь Шарлотты. Как и Карл Занд, она обрекла себя на преступление даже без такого оправдания, как девятнадцать лет и слепое повиновение. Ее превратили в «ангела убийства», тогда как она была только мрачной фанатичкой. Ее ненависть к Марату – мономания. Почему хочет она убить его, – именно его, а не Робеспьера, более опасного для ее друзей, жирондистов? Мономания может возбуждать интерес лишь с точки зрения патологической.
Незначительность подлинного интереса, возбуждаемого личностью Шарлотты Корде, оказала сильное воздействие на пьесу. Убийца вполне может стать героем трагедии, но он должен быть при этом и еще Одно лишь мгновение в жизни Шарлотты Корде представляло интерес: когда она вонзала кинжал в грудь человека, которого едва знала. И еще одно – когда ее юная голова пала под топором.
Автор создал Шарлотту, такую Шарлотту, которая много говорит, и говорит, как книга. Ею начинаешь интересоваться лишь тогда, когда она входит в комнату Марата; и все же трепет охватывает при мысли, что там, за занавесом, совершается преступление.
Было даже что-то неприятное в этих букетах, падавших к ногам м-ль Юдифь в ту минуту, когда она выходила, покрытая кровью. М-ль Юдифь без сомнения заслужила эти букеты. Избави нас бог от мысли, что не артистка, а само представление вызвало эти знаки одобрения, но они, тем не менее, были бы, конечно, более уместны в последнем акте.
Мы оставляем все подробности для второй статьи. Говоря о пьесе г. Понсара, мы познакомим наших читателей с трагедией, исполненной великих красот, которая появилась пять или шесть лет тому назад в Германии; она озаглавлена «Dantons Tod» и совершенно неизвестна во Франции. Автор, молодой поэт Бюхнер, умер через несколько месяцев после того, как написал эту поэму.
его коллеги, игравшие Дантона и Робеспьера с глубоким постижением характера этих великих исторических личностей.
Примечания
Печатается по тексту газеты «La Voix du Peuple», № 175 от 26 марта 1850 г., где опубликовано впервые за подписью R…. Автограф неизвестен.
23 марта 1850 года в парижском Театре Республики («Комеди франсез») состоялась премьера драмы Ф. Понсара «Шарлотта Корде». На этом представлении присутствовал Герцен. В письме к Г. Гервегу, написанном на следующий день, Герцен сообщил свои впечатления от пьесы, которую назвал неплохой, но несколько холодной. При этом Герцен одобрительно отозвался об авторе, «у которого хватило ума, чтобы не изобразить Марата тигром, принимающим кровавую ванну и ежедневно поедающим отбивные из аристократов и священников, поджаренные на слезах монашек». Через два дня, снова упоминая о «Шарлотте Корде», Герцен написал Гервегу: «Кстати, прочти фельетон сегодняшнего «Voix du Peuple», не обращая внимания на отвратительные типографские опечатки»[170].
Форма этого совета наводит на мысль, что речь здесь идет о фельетоне самого Герцена. Не обращать внимания на опечатки в статье мог рекомендовать, вероятнее всего, сам автор.
И действительно, среди личных бумаг Герцена в «пражской коллекции» (ЦГАОР) нами недавно обнаружен собственноручно составленный Герценом список его статей, в котором фигурирует и «Шарлотта Корде».
Фельетон, указанный Герценом, помещен в № 175 «La Voix du Peuple» от 26 марта в виде «подвала» на первой странице газеты, под рубрикой «Фельетон „Voix du Peuple" от 26 марта 1850 г. – Театральное обозрение» и представляет собою рецензию на постановку «Шарлотты Корде».
418–419 и 426–427).
«Шарлотту Корде», в которой содержатся яркие и глубокие высказывания о французской революции, о ее деятелях, о законах драматического искусства, о Шекспире, – заметно отличается от остальных рецензий в «La Voix du Peuple», представляющих собой главным образом бесцветные пересказы сюжета разбираемых пьес и беглую оценку игры актеров. Рецензий, в которых ставились бы какие-либо вопросы общего характера и содержалась бы оценка исторических явлений и их философское осмысление, в «La Voix du Peuple» нет.
Инициал R…. которым подписана рецензия на «Шарлотту Корде», под другими рецензиями в «La Voix du Peuple» больше не встречается. Вполне вероятно, что инициал этот обозначает начало слова «Russe» («Русский»). Это тем более правдоподобно, что число точек здесь полностью соответствует числу пропущенных букв в этом слове. Как известно, статьи «La Russie» и «Lettre d'un Russe à Mazzini», напечатанные в это время в «La Voix du Peuple», также подписаны
Фельетон, в № 175 «La Voix du Peuple» являлся лишь началом рецензии на «Шарлотту Корде». Обещанное продолжение не появилось на страницах; этой газеты – возможно, что оно так и не было написано.
В текст «La Voix du Peuple» и в перевод внесено следующее исправление:
Стр. 240, строка 11 (перевод: стр. 244, строка 8): près du bord <у самого берега> ou trop près du bord <или слишком y самого берега> (см. примечание к стр. 244).
…«подобно дыму, не оставляя никакого следа». – Герцен, имеет в виду XXIV песнь «Ада» Данте (терцины 16–17).
…у самого берега. – В этом месте текст газетной публикации неясен: перед словами «у самого берега» стоит: «ou trop <или слишком>». Вероятно, именно здесь имела место одна из тех «отвратительных типографских опечаток», на которые жаловался Гервегу Герцен. Из других грубых опечаток отметим несколько раз повторенное бессмысленное quelle вместо qu'elle.
…в одной из будущих статей. – Вторая рецензия на «Шарлотту Корде» в «La Voix du Peuple» не появлялась
…человека-волка, описанного теткой Шарлотты… – Герцен ошибочно приписывает сравнение Марата с волком тетке Шарлотты Корде – г-же де-Бретвилль; в пьесе это сравнение вложено в уста другого персонажа – «старой дамы», восклицающей по поводу Марата: «А правда ли, как говорят, что у него глаза багрового цвета, которые, подобно волчьим, сверкают во мраке?» (Акт II, сцена 1).
…маньяка, описанного Барбару. – Жирондист Ш. -Ж. -М. Барбару (историческое лицо) в пьесе Понсара осыпает грязными поношениями Марата, называя его «бандитом, купающимся в крови», «чудовищем», «сухой и ненавидящей душой» и т. п.
…Марат изображен таким, каким мы его знаем… – Ср. аналогичную характеристику Марата в «Былом и думах» (часть III, глава XXII).
…с трагедией, исполненной великих красот… – Историческая драма Георга Бюхнера «Смерть Дантона» была написана в 1835 г. Умер Бюхнер в 1837 г. Других упоминаний о Бюхнере в переписке Герцена и его сочинениях не встречается.
170. Обе цитаты приведены здесь в переводе с французского. – Ред.