Предисловие к «Колоколу»

ПРЕДИСЛОВИЕ <К «КОЛОКОЛУ»>

Россия тягостно молчала,
Как изумленное дитя,
Когда, неистово гнетя,
Одна рука ее сжимала;
Но тот, который что есть сил
Ребенка мощного давил,
Он с тупоумием капрала
Не знал, что перед ним лежало,
И мысль его не поняла,
Какая есть в ребенке сила:
Рука — ее не задушила,
Сама с натуги замерла..

В годину мрака и печали,
Как люди русские молчали,
Глас вопиющего в пустыне
Один раздался на чужбине;
Звучал на почве не родной —
Не ради прихоти пустой,

А потому, что здесь язык
К свободномыслию привык
И не касалася окова
До человеческого слова.

Привета с родины далекой
Дождался голос одинокой,
Теперь юней, сильнее он...
Звучит, раскачиваясь, звон,
И он гудеть не перестанет
Пока — спугнув ночные сны —
Из колыбельной тишины
Россия бодро не воспрянет
И крепко на ноги не станет,
И — непорывисто смела —
Начнет торжественно и стройно,
С сознаньем доблести спокойной,
Звонить во все колокола.

____

«Полярная звезда» выходит слишком редко, мы не имеем средств издавать ее чаще. Между тем события в России несутся быстро, их надобно ловить на лету, обсуживать тотчас. Для этого мы предпринимаем новое повременное издание. Не определяя сроков выхода, мы постараемся ежемесячно издавать один лист, иногда два, «Колокол».

О направлении говорить нечего; оно то же, которое в «Полярной звезде», то же, которое проходит неизменно через всю нашу жизнь. Везде, во всем, всегда быть со стороны воли — против насилия, со стороны разума — против предрассудков, со стороны науки — против изуверства, со стороны развивающихся народов — против отстающих правительств. Таковы общие догматы наши.

В отношении к России мы хотим страстно, со всею горячностью любви, со всей силой последнего верования, — чтоб с нее спали наконец ненужные старые свивальники, мешающие могучему развитию ее. Для этого мы теперь, как в 1855 году[1], считаем первым необходимым, неотлагаемым шагом:

ОСВОБОЖДЕНИЕ СЛОВА ОТ ЦЕНСУРЫ!

ОСВОБОЖДЕНИЕ КРЕСТЬЯН ОТ ПОМЕЩИКОВ!

ОСВОБОЖДЕНИЕ ПОДАТНОГО СОСТОЯНИЯ ОТ ПОБОЕВ!

Не ограничиваясь, впрочем, этими вопросами, Колокол, посвященный исключительно русским интересам, будет звонить, чем бы ни был затронут, — нелепым указом или глупым гонением раскольников, воровством сановников или невежеством сената. Смешное и преступное, злонамеренное и невежественное — все идет под Колокол.

А потому обращаемся ко всем соотечественникам, делящим нашу любовь к России, и просим их не только слушать наш Колокол, но и самим звонить в него!

Появление нового русского органа, служащего дополнением к «Полярной звезде», не есть дело случайное и зависящее от одного личного произвола, а ответ на потребность; мы должны его издавать.

Для того чтобы объяснить это, я напомню короткую историю нашего типографского станка.

«Отчего мы молчим?

Неужели нам нечего сказать?

Или мы молчим только оттого, что мы не смеем говорить?

Дома нет места свободной русской речи — она может раздаваться инде, если только ее время пришло.

Я знаю, как вам тягостно молчать, чего вам стоит скрывать всякое чувство, всякую мысль, всякий порыв.

Открытая вольная речь — великое дело, без вольной речи — нет вольного человека. Недаром за нее люди дают жизнь, оставляют отечество, бросают достояние. Скрывается только слабое, боящееся, незрелое, «молчание — знак согласия»; оно явно выражает отречение, безнадежность, склонение головы, созванную безвыходность.

Открытое слово — торжественное признание, переход в действие.

Время печатать по-русски вне России, кажется нам, пришло.

Ошибаемся мы или нет? Это покажете вы.

Но для кого печатать по-русски за границею? как могут расходиться в России запрещенные книги?

Если мы все будем сидеть сложа руки и довольствоваться бесплодным ропотом и благородным негодованием, если мы будем благоразумно отступать от всякой опасности и, встретив препятствие, останавливаться, не делая опыта ни перешагнуть, ни обойти его, — тогда долго не придут еще для России светлые дни.

Дверь вам открыта. Хотите ли вы ею воспользоваться или нет? Это останется на вашей совести.

Если мы не получим ничего из России, это будет не наша вина. Если вам покой дороже свободной речи, — молчите».

Ожидая, что будет, я принялся печатать свои сочинения и летучие листы, писанные другими. Ответа не было, или, хуже, до меня доходили одни порицания, один лепет страха, осторожно шептавший мне, что печатание за границей опасно, что оно может компрометировать и наделать бездну вреда; многие из близких людей делили это мнение. Меня это испугало.

Пришла война. И в то время, когда Европа обратила жадное внимание на все русское и раскупала целые издания моих французских брошюр[2] и перевод моих «Записок» на английском и немецком языках быстро расходился, — русских книг не было продано и десяти экземпляров. Они грудами валялись в типографии или рассылались нами на наш счет, и притом даром.

Пропаганда тогда только начинает быть действительной силой когда она окупается; без этого она натянута, неестественна и может разве только служить делу партий, но чаще вызывает наскоро выращенное сочувствие, которое бледнеет и вянет, как скоро слова перестают звучать.

Меньшинство осуществляет часть своего идеала только тогда, когда, по видимому выделяясь из большинства, оно, в сущности, выражает его же мысль, его стремления, его страдания. Большинство бывает вообще неразвито, тяжело на подъем; чувствуя тягость современного состояния, оно ничего не делает, чтобы освободиться от него; тревожась вопросами, оно может остаться, не разрешая их. Появляются люди, которые из этих страданий, стремлений делают свой жизненный вопрос; они действуют словом как пропагандисты, делом как революционеры — но в обоих случаях настоящая почва тех и других — большинство и степень их сочувствия к нему.

своего народа. Они остановились и вспоминали, народы шли в другую сторону. И в то самое время, как угасал последний французский листок демократической партии в Лондоне, четыре издания прудоновской книги «Manuel de spéculateur à la bourse» были расхватаны в Париже.

Конечно, строгость и свирепые меры очень затрудняли ввоз запрещенных книг в Россию. Но разве простая контрабанда не шла своим чередом вопреки всем мерам? Разве строгость Николая остановила воровство чиновников? На взятки, на обкрадывание солдат, на контрабанду — была отвага; на распространение свободного слова — нет; стало быть, нет еще на него и истинной потребности. Я с ужасом сознавался в этом. Но внутри была живая вера, которая заставляла надеяться вопреки собственных доводов; я, выжидая, продолжал свои труд.

Вдруг телеграфическая депеша о смерти Николая.

Теперь или никогда!

Под влиянием великой, благодатной вести я написал программу «Полярной звезды». В ней я говорил:

«Россия сильно потрясена последними событиями. Что бы ни было, она не может возвратиться к застою; мысль будет деятельнее, новые вопросы возникнут — неужели и они должны затеряться, заглохнуть? — Мы не думаем. Казенная Россия имеет язык и находит защитников даже в Лондоне. А юная Россия, Россия будущего и надежд, не имеет ни одного органа.

Мы предлагаем его ей.

Четырнадцатое декабря родилось тоже в минуту одушевления, когда народ в первый раз после Пожарского шел рука в руку с правительством. Мысль русского освобождения явилась на свет в тот день, когда русский солдат, усталый после боев и длинных походов, бросился, наконец, отдохнуть в Елисейских Полях.

Севастопольский солдат, израненный и твердый, как гранит испытавший свою силу, так же подставит свою спину палке, как и прежде? Ополченный крестьянин воротится на барщину так же покойно, как кочевой всадник с берегов каспийских, стороживший балтийскую границу, пропадет в своих степях? — Не может быть. Все в движении, все потрясено, натянуто... и чтоб страна, так круто разбуженная, снова заснула непробудным сном?

Лучше пусть погибнет Россия!

Но этого не будет. Нам здесь вдали слышна другая жизнь; из России потянуло весенним воздухом. Мы и прежде не сомневались в народе русском, все написанное и сказанное нами с 1849 года свидетельствует об этом. Основание типографии еще больше свидетельствует. Вопрос шел о времени, он разрешился в нашу пользу».

В день казни наших мучеников — через 29 лет — вышла в Лондоне первая «Полярная звезда». С бьющимся сердцем ожидал я последствий.

Я стал вскоре получать письма, исполненные симпатии — юной, горячей, тетради стихов и разных статей. Началась продажа, сначала туго и медленно возрастая, потом, с выхода второй книжки (в апреле 1856), количество требований увеличилось до того, что иных изданий уже совсем нет, другие изданы во второй раз, третьих остается по нескольку экземпляров[3]. От выхода второй книжки «Полярной звезды» и до начала «Колокола» все расходы по типографии

Сильнее доказательства на действительную потребность свободного слова в России быть не может, особенно вспомнив таможенные препятствия.

Итак, труд наш не был напрасен. Наша речь, свободное русское слово раздается в России, будит одних, стращает других, грозит гласностью третьим.

Свободное русское слово наше раздается в Зимнем дворце — напоминая, что сдавленный пар взрывает машину, если не умеют его направить.

Оно раздается среди юного поколения, которому мы передаем наш труд. Пусть оно, более счастливое, нежели мы, увидит на деле мы зовем живых на похороны всего дряхлого, отжившего, безобразного, рабского, невежественного в России!

Примечания

Печатается по тексту К—3, где опубликовано впервые, за подписью: Искандер. Этой статьей открывается лист «Колокола». Автограф неизвестен.

Перепечатано (с сокращением цитат) в сборнике «Десятилетие Вольной русской типографии в Лондоне. Сборник ее первых листов, составленный и изданный Л. Чернецким», Лондон, 1863, стр. 139—150, под названием «Объявление о „Колоколе"».

Стихотворение, которым открывается «Предисловие», принадлежит Н. П. Огареву. В обоих изданиях оно помещено над текстом статьи Герцена. Общее заглавие «Предисловие» относится и к нему и к статье Герцена. В ОК «Предисловие Огарева». Являясь эмоциональным введением к статье Герцена и образуя с нею единое целое, стихотворение Огарева не может быть от нее отделено без нарушения авторского замысла Герцена. Печатается по тексту К, так как есть все основания предполагать, что купюры в сборнике «Десятилетие Вольной русской типографии» (других существенных разночтений между этим изданием и К нет) были вызваны исключительно соображениями экономии места (см. раздел «Варианты»).

____

Эта первая статья «Колокола» открывает ряд программно-политических выступлений Герцена, имеющих существенно важное значение для понимания линии созданной им и Огаревым газеты, сыгравшей большую роль в общественной жизни России, в подготовке русской революции.

Для этой линии были характерны колебания, которые отражали не только все большее обострение классовой борьбы, но и либеральные иллюзии самого Герцена, его отступления в сторону либерализма. Вместе с тем в линии «Колокола» и в деятельности Герцена наблюдается постепенное, хотя и подвергавшееся значительным отклонениям, развитие и укрепление революционно-демократических и социалистических тенденций.

«Предисловие» свидетельствует прежде всего о стремлении придать «Колоколу», как раньше «Полярной звезде», направление, приемлемое для возможно более широких общественных кругов и даже для царя Александра II (в этом особенно резко отражались либеральные иллюзии Герцена), в котором издатель «Колокола» тогда еще надеялся увидеть искреннего сторонника демократических реформ.

Правда, между программными статьями первой книжки «Полярной звезды» и первого листа «Колокола» заметна некоторая разница в отношении к Александру II: в 1855 г. в «Полярной звезде» Герцен прямо апеллировал к царю и даже формулировал свои требования именно в письме, обращенном к Александру II. В то время Герцен, ликуя по поводу смерти Николая I, надеялся самим обращением своим повлиять на молодого монарха, только что вступившего на престол в обстановке острого военного кризиса.

Ко времени же выхода первого листа «Колокола» издатели его вынуждены были признать что «с вступления на престол Александра II, несмотря на все ожидания и надежды, правительство ничего не сделало для освобождения крепостного сословия и не подвинуло ни на шаг решение этого вопроса» (см. статью Н. П. Огарева «Что сделано для освобождения крепостных людей?», опубликованную в л. 1 «Колокола»). Аналогичные, но более резкие по форме, оценки деятельности Александра II встречаются и в письмах Герцена того времени, например, в письме к Н. М. Щепкину от 8 января и к И. С. Тургеневу от 11 января 1857 г.

Однако такого рода настороженность Герцена вовсе еще не означала отказа от проникнутых либеральными иллюзиями апелляций к верхам. Наоборот, эти иллюзии усилились после опубликования рескрипта царя В. И. Назимову от 20 ноября 1857 г. и привели редакцию «Колокола» к «приветствию Александру II» (в статье Н. П. Огарева в л. 7 от 1 января 1858 г.), а Герцена (в том же листе в статье «Что значит суд без гласности»; см. наст. том, стр. 181—187) к заявлению, что он с «сердечным упованием» смотрит на «усилия» Александра II освободить крестьян против воли дворянства.

В статье Герцена «Через три года», написанной по поводу упомянутого царского рескрипта и помещенной в л. 9 «Колокола» (наст том, стр. 195—197), мы читаем обращенную к царю фразу. «Ты победил, Галилеянин!». И лишь статья «1 июля 1858» (наст. том, стр. 293—298) знаменует начало открыто заявленного более требовательно-критического отношения к Александру II, сочетающегося, однако, с попытками «извинить» царя тем, что его обманывают, попытками, отражающими все те же либеральные иллюзии.

«Колокола», рассматриваемая с точки зрения совокупности содержавшихся в ней требований, а тем более политическая агитация, проводившаяся газетой, были неприемлемы не только для царского правительства (ответственность за действия которого Герцен длительное время наивно пытался снять с царя), но и для либерализма в целом. Хотя это до поры до времени и не сознавалось многими представителями либерализма, но уже вполне отчетливо обнаружилось в связи с письмом Б. Н. Чичерина, опубликованном в л. 29 «Колокола» (см. об этом в наст. томе, стр. 597—599).

Герцен выступал в «Предисловии» только с самыми неотложными политическими требованиями, которые отнюдь не исчерпывали его пpoграммы. Он требовал свободы слова, освобождения крестьян от крепостной зависимости и уничтожения тех крепостнических порядков, при которых каждый непринадлежащий к дворянству и верхушке купечества оказывался в совершенно бесправном положении; в лозунге, провозглашенном Герценом, — «освобождение податного состояния от побоев» — отразилось самое острое и унизительное проявление этого бесправия.

Эти требования сами по себе, казалось, не выходили за рамки умеренного просветительства (хотя в требование освобождения крестьянства Герцен уже тогда вкладывал содержание, существеннейшим образом отличавшееся от истолкования этого лозунга либеральными помещиками) и во всяком случае были как будто далеки от тех или иных революционно-демократических и социалистических тенденций. Однако подлинное содержание их может быть уяснено лишь в связи с последующими программными выступлениями «Колокола».

Прежде всего существенно было то, что Герцен ни в коей мере не отказывался от тех социалистических идеалов, которые он пропагандировал в течение ряда лет. Содержащаяся в «Предисловии» ссылка на программу «Полярной звезды» означала, в частности, и то, что Герцен по-прежнему поддерживал свое заявление в письме к Александру II о том, что он «неисправимый социалист», готовый, однако, во имя непосредственных народных интересов «ждать, стереться, говорить о другом, лишь бы у меня была живая надежда, что вы что-нибудь сделаете для России» (т. XII наст. изд., стр. 273).

Хотя революционные действия или социалистические идеалы не пропагандировались «Колоколом» в качестве непосредственных лозунгов и задач, тем не менее выступления самого Герцена никак не могли скрыть органически присущие его мировоззрению и деятельности peволюционно-демократические и социалистические тенденции, которые нередко особенно явно прорывались не в программных заявлениях, а в тех страстных комментариях, которыми Герцен сопровождал публикуемые им корреспонденции о диких злодеяниях помещиков-крепостников и царских чиновников. К тому же некоторые материалы, печатавшиеся в «Колоколе», непосредственно отражали взгляды революционно-демократической интеллигенции, хотя и сопровождались теми или иными оговорками Герцена.

«1 июля 1858» Герцен более подробно, нежели в «Предисловии», развивает последнее из трех основных программных положений, сформулированных здесь. Он говорит о чиновнике как о «втором (после помещика — Ред.) биче русского народа», поясняя, что имеет в виду прежде всего «полицию и суд» (см. наст. том, стр. 297).

С первого взгляда может показаться, что Герцен и в этом отношении выходил за рамки намеченных самим правительством реформ. Однако это, разумеется, не так. Если правительство Александра II и провело в 1864 году реформу суда, подвергшуюся вскоре ограничениям и урезкам, то это правительство, как и вообще царизм вплоть до своего конца в 1917 г., не пошло на какую-либо реформу полиции — важнейшей опоры своего деспотизма. Пламенный же призыв Герцена против всевластия чиновничества, поддержанный огромным количеством обличительных материалов, печатавшихся в газете, воспринимался как обвинение царского правительства от лица народных масс России, как «крик русского народа, битого полицией, засекаемого помещиками» (наст. том, стр. 80).

Недаром либералы, некоторое время тешившиеся надеждой на то, что «Колокол» окажется орудием давления на правительство в их собственных интересах, средством выторговывания у последнего уступок, уже к концу 1858 года — в лице Б. Н. Чичерина — поняли, что им с Герценом не по пути. Чичерин готов был приветствовать обличения «Колокола» лишь в той мере, в какой они не становились обвинением господствующего строя в целом.

С этой точки зрения особенно показательны заметки «Тамбовское дворянство не хотело освободить крестьян...» (наст. том, стр. 194) и «Нас упрекают» (наст. том, стр. 301—363). И хотя такого рода заявления издателя «Колокола» неизменно сопровождались теми или иными оговорками, а порой и призывом к крестьянству простить «свирепых врагов твоих», т. е. помещиков («Секущее православие», наст. том, стр. 365), тем не менее они подчеркивали демократический характер проводившейся газетой политической линии.

Необходимо также иметь в виду, что стремление Герцена к мирному исходу назревавшего в России социального кризиса объяснялось и его глубочайшим разочарованием, как революционера и социалиста, в революции 1848 года, поражением последней. Не видя еще революционного народа в России, хотя и чувствуя его духовный рост, Герцен опасался революционного взрыва, хотя и готов был его приветствовать как необходимость, способную разорвать вековые путы. Выход из духовного краха, испытанного им после июньских дней 1848 г., Герцен искал в то время главным образом в обладавшей величайшим историческим значением борьбе за политическое освобождение России, но крах этот накладывал свой отпечаток и на эту борьбу.

Наконец, надо иметь в виду, что и в первые годы существования «Колокола» в нем помещались такие статьи Герцена, в которых революционно-демократические и социалистические тенденции его мировоззрения получали теоретическое обоснование.

Такова, в частности, статья «Революция в России» (наст. том, стр. 21—29). В ней на основе сопоставления с историческими судьбами французского народа и с опытом Великой французской революции проводится революционно-демократическая, общая для всех революционных просветителей мысль о неминуемости быстрого и мощного роста исторической активности народных масс. С другой стороны, Герцен, пусть в очень лаконичной форме, выражает здесь как социалистическую неудовлетворенность западноевропейским буржуазным порядком и его культурой, так и свои народнические упования на «будущую Русь», основанную на «крестьянском быте», т. е. общине. Герцен верит в то, что Россия сумеет перейти «от военного деспотизма и немецкой бюрократии» к «народным началам государственного строения» (наст. том, стр. 29), т. е. к демократическому порядку, коренным образом отличающемуся от существовавшего тогда. Социалистическая критика буржуазного общества содержится и в статье «Западные книги» (наст. том, стр. 92—102). Так обнаруживается сложное единство демократических и социалистических устремлений Герцена.

«Колоколе» в 1857—1858 годах, начало которым положило «Предисловие».

____

... ежемесячно издавать один лист, иногда два, под заглавием «Колокол». — До февраля 1858 г. «Колокол» выходил раз в месяц, по первым числам, затем, как правило, начал выходить два раза в месяц, 1 и 15 числа.

Программа «Полярной звезды». — Герцен имеет в виду изложенные им в «Объявлении о „Полярной звезде” 1855», «Письме к императору Александру Второму» и статье «К нашим» (ПЗ

Полярная звезда» выходит слишком редко ~ но и самим звонить в него! — Этот текст почти дословно повторяет текст отдельного листка об издании «Колокола», приложенного к ПЗ на 1857 г., кн. III (см. т. XII наст. изд., стр. 357—358).

...я обратился к нашим соотечественникам с призывом, из которого повторяю следующие строки... — Далее Герцен цитирует отрывки из листовки «Вольное русское книгопечатание в Лондоне. Братьям на Руси» (см. т. XII наст. изд., стр. 62—63).

Пришла война. — Крымская война 1853—1856 гг. между Россией и коалицией Англии, Франции, Турции и Сардинии.

... раскупала целые издания моих французских брошюр... — В 1854—1857 гг. были изданы на французском языке отдельными брошюрами произведения Герцена «Старый мир и Россия», «Народный сход в память февральской революции», «Смерть Станислава Ворцеля», а также листовки «Русская типография в Лондоне» и «Полярная звезда» («Объявление о „Полярной звезде”») — см. комментарий к соответствующим статьям в т. XII наст. изд.

«Le Vieux Monde et la Russie» ~ потом было отпечатано в Жерсее особо... — Цикл писем Герцена «Старый мир и Россия» был впервые опубликован на английском языке в журнале В. Линтона «The English Republic», 1854, т. III, затем, в марте—апреле 1854 г., на французском языке, в газете «L’Homme» (№ 18—20), позднее в том же году на острове Джерси было выпущено отдельное французское издание (см. т. XII наст. изд.).

... перевод моих «Записок» на английском и немецком языках... — «Былого и дум» — «Тюрьмы и ссылки» («Aus den Memoiren eines Russen. 1m Staatsgefängniß und in Sibirien», Hamburg, 1855) и двухтомное английское издание, охватывающее вторую и четвертую части мемуаров Герцена («My Exil. By Alexander Herżen. In two volumes», London, 1855).

... как угасал последний французский листок демократической партии в Лондоне... — Вероятно, речь идет о газете французских революционных эмигрантов «L’Homme», издававшейся в 1853—1856 гг. вначале на острове Джерси, а позднее в Лондоне.

... четыре издания прудоновской книги ~ были расхватаны в Париже. — «Manuel du spéculateur a la bourse» («Справочник биржевого игрока») впервые вышла анонимно в Париже в 1853 г. Ее авторами были Прудон и Дюшеню. Отзыв Герцена об этой книге, очевидно, в связи с ее третьим изданием (Paris, 1857), см. в письме к Мишле от 25 мая 1857 г.

...я написал программу «Полярной звезды». — «Объявление о „Полярной звезде” 1855», изданное сначала отдельными листками на русском и французском языках и потом вошедшее в ПЗ на 1855, кн. I (см. т. XII наст. изд., стр. 265—271). Далее Герцен приводит два отрывка из этого текста.

В день казни наших мучеников ~ «Полярная звезда». — Герцен предполагал издать первую книгу ПЗ (1855) к 29-й годовщине казни декабристов — 13/25 июля 1855 г., но ошибочно принимал за дату казни 25 июля/6 августа (см. т. XII наст. изд., стр. 318); книга вышла в свет в первых числах августа 1855 г. (см. письмо к М. К. Рейхель, начало августа 1855 г.).

... с выхода второй книжки (в апреле 1856)... — Вторая книга ПЗ

«Прерванные рассказы», «Тюрьма и ссылка» ~ Вторым изданием вышла «Крещеная собственность». — Сборник «Прерванные рассказы Искандера» и первая публикация второй части «Былого и дум» — книга «Тюрьма и ссылка. Из записок Искандера» — вышли в Лондоне в 1854 г. (второе изд. «Прерванных рассказов» вышло в августе 1857 г., второе изд. «Тюрьмы и ссылки» — в 1858 г.). Второе издание «Крещеной собственности» вышло в 1857 г., третье издание — в 1858 г.

[1] Программа «Полярной звезды».