Very dangerous!!!

VERY DANGEROUS!!![55]

В последнее время в нашем журнализме стало повевать какой-то тлетворной Струей, каким-то развратом мысли; мы их вовсе не принимаем за выражение общественного мнения, а за наитие направительного и назидательного ценсурного триумвирата.

Чистым литераторам, людям звуков и форм, надоело гражданское направление нашей литературы, их стало оскорблять, что так много пишут о взятках и гласности и так мало «Обломовых» и антологических стихотворений. Если б только единственный «Обломов» не был так непроходимо скучен, то еще это мнение можно бы было им отпустить. Люди не виноваты, когда не имеют сочувствия к жизни, которая возле них ломится, рвется вперед и, сознавая свое страшное положение, начинает, положим, нескладно говорить об нем, но все-таки говорит. Мы видели в Германии всяких Жан-Полей, которые в виду, революций и реакций исходили млением, составляли лексиконы или сочиняли фантастические повести.

Но вот шаг дальше.

это не то чтоб случайно, но при большом театре ставят особые балаганчики для освистывания первых опытов свободного слова литературы, у которой еще не заросли волосы на полголове, так она недавно сидела в остроге.

Когда товарищи Поэрио, встреченные тысячами и тысячами англичан при въезде в Лондон, не знали, что им сказать, и наконец просили простить их нескладную благодарность, говоря, что они отвыкли вообще от человеческой речи в десятилетних оковах, народ не хохотал им в ответ и «Пунш», смеющийся надо всем на свете, над королевой и парламентом, не сделал карикатуры.

Смех есть вещь судорожная, и на первую минуту человек смеется всему смешному, но бывает вторая минута, в которой он краснеет и презирает и свой смех, и того, кто его вызвал. Всего гения Гейне чуть хватило, чтоб покрыть две-три отвратительные шутки над умершим Берне, над Платеном и над одной живой дамой. На время публика отшарахнулась от него, и он помирился с нею только своим необычайным талантом.

Без сомнения, смех одно из самых мощных орудий разрушения; смех Вольтера бил и жег, как молния. От смеха падают идолы, падают венки и оклады и чудотворная икона делается почернелой и дурно нарисованной картинкой. С этой революционной, нивелирующей силой смех страшно популярен и прилипчив; начавшись в скромном кабинете, он идет расширяющимися кругами до пределов грамотности. Употреблять такое орудие не против нелепой ценсурной троицы, в которой Тимашев представляет Святой слух, а ее трезубцем, значит участвовать с ней в отравлении мысли.

Мы сами очень хорошо видели промахи и ошибки обличительной литературы, неловкость первой гласности; но что же тут удивительного, что люди, которых всю жизнь грабили квартальные, судьи, губернаторы, слишком много говорят об этом теперь. Они еще больше молчали об этом!

а во-вторых, имеют то общее свойство с котлетами, что ими можно иногда наслаждаться, но говорить об них совершенно нечего.

«Да зачем же обличительные литераторы дурно рассказывают, зачем их повести похожи на дело?» — Это может относиться к лицам, а не к направлению. Тот, кто дурно и скучно передает слезы крестьянина, неистовство помещика и воровство полиции, тот, будьте уверены, еще хуже расскажет, как златокудрая дева, зачерпнувши воды в бассейне, облилась, а черноокий юноша, видя быстротекущую влагу, жалел, что она не течет по его сердцу.

В «обличительной литературе» были превосходные вещи. Вы воображаете, что все рассказы Щедрина и некоторые другие так и можно теперь гулом бросить с «Обломовым» на шее в воду? Слишком роскошничаете, господа!

Вам оттого не жаль этих статей, что мир, о котором они пишут, чужд вам; он вас интересовал только потому, что об нем запрещали писать. Столичные растения, вы вытянулись между Грязной и Мойкой, за городской чертой для вас начинаются чужие края. Суровая картина какого-нибудь «Перевоза», с телегами в грязи, с разоренными мужиками, смотрящими с отчаянием на паром и ждущими день, и другой, и третий, вас не может столько занять, как длинная Одиссея какой-нибудь полузаглохшей, ледящейся натуры, которая тянется, соловеет, рассыпается в одни бессмысленные подробности. Вы готовы сидеть за микроскопом и разбирать этот гной (лишь бы не с патологической целью, это противно чистоте искусства, искусство должно быть бесполезно, иногда может быть немного вредно, но подлая утилитарность его убивает) — это возбуждает вам нервы. Мы, совсем напротив, без зевоты и отвращения не можем следить за физиологическими описаниями каких-то невских мокриц, переживших тот героический период свой, в котором их предки — чего нет — были Онегины и Печорины.

И сверх того, Онегины и Печорины были совершенно истинны, выражали действительную скорбь и разорванность тогдашней русской жизни. Печальный рок лишнего, потерянного человека только потому, что он развился в человека, боя, над этими праздными людьми, не умевшими найтиться в той среде, в которой жили. Жаль, что они не договаривают, — я сам думаю, если б Онегин и Печорин могли, как многие, приладиться к николаевской эпохе, Онегин был бы Виктор Никитич Панин, а Печорин не пропал бы по пути в Персию, а сам управлял бы, как Клейнмихель, путями сообщения и мешал бы строить железные дороги.

Но время Онегиных и Печориных прошло. Теперь в России нет лишних людей, теперь, напротив, к этим огромным запашкам рук недостает. Кто теперь не найдет дела, тому пенять не на кого, тот в самом деле пустой человек, свищ или лентяй. И оттого очень естественно Онегины и Печорины делаются Обломовыми.

Общественное мнение, баловавшее Онегиных и Печориных потому, что чуяло в них свои страдания, отвернется от Обломовых.

Это сущий вздор, что у нас нет общественного мнения, как говорил недавно один ученый публицист, доказывая, что у нас гласность не нужна,

У нас общественное мнение показало и свой такт, и свои симпатии, и свою неумолимую строгость даже во времена общественного молчания. Откуда этот шум о чаадаевском письме, отчего этот фурор от «Ревизора» и «Мертвых душ», от рассказов Охотника, взять аккорд в похвалу Николаю. Литераторы наши скорее прощали дифирамбы бесчеловечному, казарменному деспоту, чем публика; у них совесть притупилась от изощрения эстетического нёба!

Пример Сенковского еще поразительнее. Что он взял со всем своим остроумием, семитическими языками, семью литературами, бойкой памятью, резким изложением?.. Сначала — ракеты, искры, треск, бенгальский огонь, свистки, шум, веселый тон, развязный смех привлекли всех к его журналу, — посмотрели, посмотрели, похохотали и разошлись мало-помалу по домам. Сенковский был забыт, как бывает забыт на фоминой неделе какой-нибудь покрытый блестками акробат, занимавший на святой от мала до велика весь город, в балагане которого не было места, у дверей которого была давка...

Чего ему недоставало? А вот того, что было в таком избытке у Белинского, у Грановского, — того вечно тревожащего демона любви и негодования, которого видно в слезах и смехе. Ему недоставало такого убеждения, которое было бы делом его жизни, картой, на которой все поставлено, страстью, болью. В словах, идущих от такого убеждения, остается доля магнетического демонизма, под которым работал говорящий, оттого речи его беспокоят, тревожат, будят... становятся силой, мощью и двигают иногда целыми поколениями.

é[56], смеющимся добру и злу и ничему не верующим, — точно так, как другие выбрили себе темя, сделались иезуитскими попами и поверили всему на свете... Это было все бегство от Николая — как же тогда было не бежать? Мы не прощаем только тех, которые бежали в Третье отделение.

Что же похожего на то время, когда балагурничал Сенковский под именем Брамбеуса, с нашим временем? Тогда нельзя было ничего делать; имей себе гений Пестеля и ум Муравьева — веревки, на которых Николай вешал, были крепче. Возможность мучеников, как Конарский, как Волович, была, и только. Теперь все, везде зовет живого человека, все в почине, в возникновении, и, если ничего не сделается, в этом никто не виноват — ни Александр II, ни его ценсурный терцет, ни квартальный вашего квартала, ни другие сильные мира сего, — виной будет ваша слабость, пеняйте на себя, на ложное направление и имейте самоотвержение сознать себя выморочным поколением, переходным, тем самым, которое воспел Лермонтов с такой страшной истиной!..

Вот потому-то в такое время пустое балагурство скучно, неуместно; но оно делается отвратительно и гадко, когда привешивает свои ослиные бубенчики не к той тройке из царских конюшен, которая называется Адлерберг, Тимашев и Myханов, а к той, которая, в поту и выбиваясь из сил, вытаскивает — может, иной раз оступаясь — нашу телегу из грязи!

Не лучше ли в сто раз, господа, вместо освистываний, неловких опытов, вывести на торную дорогу — самим на деле помочь и показать, как надо пользоваться гласностью?

— от ценсурной троицы до покровительства кабаков, от плантаторских комитетов до полицейских побоев. Истощая свой смех на обличительную литературу, милые паяцы наши забывают, что по этой скользкой дороге можно досвистаться не только до Булгарина? и Греча, но (чего боже сохрани) и до Станислава на шею!

Может, они об этом и не думали — пусть подумают теперь

Примечания

Печатается по тексту К, л. 44 от 1 июня 1859 г., Стр. 363—364, где опубликовано впервые, за подписью: И—р. В ОК имеется подзаголовок: (О нападках на обличительную литературу). В К₂ «Варианты»). Автограф неизвестен.

В настоящем издании в текст внесены следующие исправления: Стр. 117, строка 37: Это может относиться вместо: Это может относится (по К₂)

Стр. 121, строка 4: : кабанов (по К₂).

Статья «Very dangerous!!!» — первое развернутое полемическое выступление Герцена против систематической дискредитации так называемого «обличительного направления» и переоценки исторической и литературно-общественной значимости «лишних людей», проводившейся на страницах «Современника» и других русских журналов в 1857—1859 гг.

Начиная с 1857 г., «Современник» последовательно и неуклонно разоблачал либеральные иллюзии как в области общественно-политических и экономических вопросов (см. далее комментарий к статье «Русские немцы и немецкие русские»), так и в литературной борьбе. Либеральное прекраснодушие расценивалось вождями революционной демократии как серьезное препятствие на пути к действительному освобождению народа. В своих литературно-критических статьях и в стихотворных фельетонах Добролюбов утверждал, что обличение частных злоупотреблений без критики всего социально-политического строя только отвлекает от борьбы с настоящим злом. В этом отношении особенно характерна программная статья «Литературные мелочи прошлого года», в которой Добролюбов порицал узость либеральной практики во всех ее проявлениях, начиная от защиты «постепенных экономических улучшений» и кончая обличительной беллетристикой, черпающей «силы для восстания против чиновников и взяток из правительственных распоряжений» («Современник», 1859, кн. 1 и 4). Апрельская книжка «Современника» с окончанием «Литературных мелочей», содержавшая наиболее острые выпады против либерального «пустозвонства», и второй номер «Свистка» с язвительными, насмешками над либеральной гласностью явились непосредственным поводом для Герцена, решившего дать публичную отповедь противникам обличительства. Предположение некоторых исследователей, что в «Very dangerous!!!» Герцен полемизировал также со статьей Добролюбова «Что такое обломовщина?», опубликованной в майской книжке «Современника», лишено оснований: Герцен не мог знать об этой статье, так как пятый номер «Современника» подписан к печати 11 мая 1859 г., а статья «Very dangerous!!!» была кончена уже 8 мая по старому стилю (см. письмо Герцена к М. К. Рейхель от 20 мая 1859 г.). По свидетельству Чернышевского, Добролюбова и Антоновича «Very dangerous!!!» было вызвано прежде всего статьей «Литературные мелочи прошлого года» (см. «Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 гг.», М., 1890, Стр. 439; Н. А. Добролюбов, Полн. Собр. соч., т. II, М. 1935, Стр. 140; «Шестидесятые годы», М. А. Антонович, Воспоминания; Г. 3. Елисеев, Воспоминания, Academia, 1933, Стр. 148).

«чистых литераторов», которых «стало оскорблять, что так много пишут о взятках и гласности и так мало «Обломовых» и антологических стихотворений», были вызваны общей литературно-политической линией «Библиотеки для чтения» и особенно выступлением А. В. Дружинина в его статье о Писемском против «небывалого безобразия» и «отъявленных нелепостей сентиментально-преувеличенного обличения» («Библиотека для чтения», 1859, кн. 2, Литературная летопись, Стр. 7). Одновременно с Герценом против статей Дружинина резко протестовал и Огарев (см. «Памяти художника»— ПЗ на 1859 г., кн. V, Стр. 248—249).

«Библиотеки» к обличительной беллетристике во многом разделяли «Отечественные записки», когда они противопоставляли «желчной сатире, взявшей на себя роль нравственного опекуна и гувернера», «бальзам чистой поэзии», отмечая, что в «нашей падшей литературе» на фоне «пошлости будничной жизни» сохранились такие светлые явления, как Гончаров и Аксаков («Отечественные записки», 1858, кн. 7, Стр. 287—326).

В отличие от «Библиотеки для чтения» «Отечественные записки» упрекали обличительную литературу не только с позиций «свободного искусства», но предлагали «вспомнить, что есть у нас более животрепещущие современные общечеловеческие интересы», «убедиться, что мелкое лихоимство несчастных бедняков, не имеющих насущного хлеба, не есть исключительный и главный корень всякого зла» («Отечественные записки», 1858, кн. 10, Русская литература, Стр. 123—124). Эта непоследовательность «Отечественных записок» давала основания для сближения их точки зрения на обличительную беллетристику с позицией «Современника».

Однако, иронизируя над «чистыми литераторами», Герцен наносил основной удар «Современнику», намеренно смешивая последний с «Библиотекой для чтения», чтобы подчеркнуть, в каком неприятном соседстве оказался орган революционной демократии, «истощая свой смех на обличительную литературу» (см. Б. П. Козьмин, Выступление Герцена против «Современника» в 1859 году, К вопросу о борьбе Герцена и Огарева против сторонников чистого искусства — «Известия АН СССР, Отделение литературы и языка», т. XI, вып. 4, 1952; т. IX, вып. 2, 1950; Е. Н. Дрыжакова, Полемика «Колокола» и «Современника» в 1859—1860 гг. — «Ученые записки Ленинградского гос. пед. института, фак-т яз. и литературы», вып. 5, т. XVIII, 1956 г.).

В письме к М. К. Рейхель от 20 мая 1859 г. Герцен прямо указывал, имея в виду «Very dangerous!!!», что в 44 листе «Колокола» она найдет «головомойку «Современнику».

Различие политических программ «Колокола» и «Современника» (о задачах и внутренней его организации Герцен был хорошо осведомлен благодаря беседам с М. И. Михайловым, Н. В. Шелгуновым и А. Н. Пыпиным) привело к тому, что Герцен сурово осудил Чернышевского за отзывы о Поэрио (см. примечание к Стр. 117), а скептическое отношение Добролюбова к либеральной гласности принял за отрицание принципа демократической гласности и обличения вообще. Напоминая по поводу фельетонов «Свистка» о «развязном смехе» Сенковского в «Библ. для чтения» николаевской поры, Герцен ставил вопрос о воздействии на русскую легальную печать «направительного и назидательного ценсурного триумвирата» (см. комментарий к Стр. 116), не только не делая исключения при этом для «Современника», но прямо намекая на последний в заключительных строках своей статьи.

«превосходные вещи» Щедрина и объясняя промахи и ошибки обличительной литературы неумелостью тех, кто впервые взялся за перо, чтобы передать «слезы крестьянина, неистовство помещика и воровство полиции».

Недовольство «Современником» было тем сильнее, что Герцена не удовлетворяла общая линия журнала и в вопросе об исторической и общественной роли дворянской интеллигенции. В передовой части ее Герцен продолжал видеть наследников Белинского и Грановского и борцов за освобождение народа, в то время как Чернышевский и Добролюбов уже поняли историческую обреченность либерального дворянства и, высмеивая бездеятельность и пустое фразерство лучших его представителей — «лишних людей», указывали на новую, революционную силу в лице разночинческой молодежи (см. комментарий к статье «Лишние люди и желчевики»).

Защищая «лишних людей» николаевской поры от нападок «литературных фланкеров последнего набора», Герцен, очевидно, имел в виду не только позицию «Современника», но и критику «лишних людей» на страницах «Библиотеки для чтения» и «Отечественных записок», тем более что полемическое сближение дворянской оппозиции сороковых годов с. дворянским либерализмом конца пятидесятых годов в статьях Добролюбова могло напомнить Герцену нашумевшее выступление С. С. Дудышкина, объединившего всех «лишних людей», от Онегина до Рудина, на том основании, что они «не гармонировали с обстановкой», т. е. не трудились (см. С. С. Дудышкин, «Повести и рассказы» И. С. Тургенева — «Отечественные записки», 1857, №№ 1 и 2). Против «слабости» и «унылого-рефлектерства» «лишних людей», их «неспособности к практическому делу» и «нравственного неряшества» неоднократно выступал и Дружинин, начиная, по его собственным словам, «твердый суд над лишними существами» (А. В. Дружинин, «Повести и рассказы» И. С. Тургенева — «Библиотека для чтения», 1857, №№ 2 и 3).

Революционно-демократическая часть русской общественности и прежде всего руководители «Современника» были удивлены и возмущены установочными положениями статьи «Very dangerous!!!»

«Однако, хороши наши передовые люди! — писал Добролюбов в своем дневнике, услышав об обвинениях Герцена. — Успели уже пришибить в себе чутье, которым прежде чуяли призыв к революции <...> Теперь уж у них на уме мирный прогресс при инициативе сверху, под покровом законности! Я лично не очень убит неблаговолением Герцена <...>, но Некрасов обеспокоен, говоря, что это обстоятельство свяжет нам руки, так как значение Герцена для лучшей части нашего общества очень сильно. В особенности намек на бюро оскорбляет его, так что он чуть не решается уехать в Лондон для объяснений, говоря, что этакое дело может кончиться дуэлью. Ничего этого я не понимаю и не одобряю, но необходимость объяснения сам чувствую и для этого готов был бы сам ехать. Действительно, если намек есть, то необходимо, чтобы Герцен печатно же от нега отказался и взял назад свои слова» (Н. А. Добролюбов, Полн. Собр. соч., т. VI, 1939, Стр. 487—488; см. также «Шестидесятые годы», М. А. Антонович, Воспоминания. Г. 3. Елисеев, Воспоминания).

«Современника» направила в Лондон Н. Г. Чернышевского (об этом см. Б. П. Козьмин, Поездка Н. Г. Чернышевского в Лондон в 1859 г. и его переговоры с А. И. Герценом — «Известия АН СССР, Отделение литературы и языка», 1953, вып. 2; возражения М. В. Hечкиной — там же, 1954, вып. 1, и ответ Б. П. Козьмина — там же, 1955, вып. 2).

Резюмируя свои впечатления от объяснений с Герценом, Чернышевский писал Добролюбову в июне 1859 г.: «Разумеется, я ездил не понапрасну <...> но, боже мой, по делу надобно вести какие разговоры! <...> Кавелин в квадрате — вот вам и всё» (Н. Г. Чернышевский, Полн. Собр. соч., т. XIV, М., 1949, Стр. 379).

По свидетельству С. Г. Стахевича, Чернышевский впоследствии рассказывал: «Я нападал на Герцена за чисто обличительный характер «Колокола». Если бы, говорю ему, наше правительство было бы чуточку поумнее, оно благодарило бы вас за ваши обличения; эти обличения дают ему возможность держать своих агентов в уезде в несколько приличном виде оставляя в то же время государственный строй неприкосновенным, а суть-то дела именно в строе, а не в агентах. Вам следовало бы выставить, определенную политическую программу, скажем — конституционную, или республиканскую, или социалистическую, и затем всякое обличение являлось бы подтверждением основных требований вашей программы...» (С. Г. Стахевич, Среди политических преступников — в Сборн. «Н. Г. Чернышевский», М., 1928, Стр. 103).

Непосредственным результатом свидания Герцена с Чернышевским явилась краткая заметка в «Колоколе» от 1 августа 1859 г. «Объяснение статьи «Very dangerous!!!'». Этой информации предшествовало в июньской номере «Современника» за 1859 г. специальное разъяснение Добролюбова «Нас многие обвиняют, — писал Добролюбов, имея в виду Герцена, — что мы смеемся над обличительной литературой и над самой гласностью; но мы никому не уступим в горячей любви к обличению и гласности, и едва ли найдется кто-нибудь, кто желал бы придать им более широкие размеры, чем мы желаем. От того-то ведь и смех наш происходит: мы хотим более цельного и основательного образа действий, а нас потчуют какими-то ребяческими выходками...» (Н. А. Добролюбов, Полн. Собр. соч., т. II, М., 1935, Стр. 484). Через месяц Чернышевский, возвращаясь к герценовским упрекам в адрес «Современника», отмечал, что в «насмешке нашей слышатся стоны» (Н. г. Чернышевский, Полн. Собр. соч., т. VI, М., 1949, Стр. 281—282; см. также Стр. 323— 324),

В статье «Русская сатира в век Екатерины» («Современник», 1859, кн. X) Добролюбов, возражая автору «Very dangerous!!!», еще раз детально обосновал свою точку зрения на задачи сатиры в условиях борьбы с крепостническим строем. В 1862 г. Чернышевский в статье «Опыты открытий и изобретений» вновь вспомнил о статье «Very dangerous!!!», полемизируя с либеральной журналистикой и иронически связывая по этому случаю «пламенного г. Громеку» с «публицистом несравненно более знаменитым и гораздо более пылким, который так и крикнет «Very dangerous!» Н. Г. Чернышевский, Полн. Собр. соч., т. X, М., 1951, Стр. 71). В следственном показании, сознательно преувеличивая свою «неприязнь к Герцену», Чернышевский охарактеризовал свой выпад в адрес издателя «Колокола» как «поступок, порицаемый правилами литературной полемики», объясняя его чрезвычайно сильной привязанностью к Добролюбову: «дурных отзывов о нем Герцена, начинающихся с весны 1859 года, когда в № 45 или 47 «Колокола» была напечатана обидная для Добролюбова (и для меня, — но о себе я не говорю) статья Герцена. Very dangerous!!!), я не мог извинить Герцену никогда...» (Там же, т. XIV, М. 1949, Стр. 734-735).

«чистым литераторам», также не прошли бесследно: в ближайшей книжке «Библиотеки для чтения» Дружинин выступил с разъяснецием причины своего пренебрежительного отношения к обличительной литературе, снова подчеркнув необходимость борьбы с нею во имя «высших интересов русского искусства» («Библиотека для чтения», 1859, кн. 8, Критика, Стр. 25—27).

«Отечественные записки» после статьи Герцена коренным образом изменили свой взгляд на обличительное направление и, присоединившись к мнению автора «Very dangerous!!!», открыли полемику с «Современником», заимствуя полемические выпады из комментируемой статьи: «Всё ему смешки, забава, //Всё ругает, всё бранит, //Словно вправду Станислава //Досвистаться норовит», — писал М. Розенгейм, используя заключительные строки «Very dangerous!!!» («Отечественные записки», 1861, кн. 8, Заметки праздношатающегося, Стр. 92—93; см. также кн. 3, Политическое обозрение, Стр. 25; кн. 5, Современная хроника России, Стр. 20; кн. 6, Стр. 71).

Влиятельнейшие органы консервативной печати («Московские ведомости», «Русский вестник»), опираясь на статью Герцена, обрушились на «Современник» десятками статей с полемическими аргументами, выписанными из «Very dangerous!!!»

Выпады Герцена против «Современника» и его руководителей, как якобы легкомысленных «свистунов», позднее были подхвачены и использованы И. С. Тургеневым в его «Литературных и житейских воспоминаниях» (1869). При этом последний целиком повторил полемические приемы автора «Very dangerous!!!», нарочито сблизив сатиру «Современника» и «Свистка» с «зубоскальством», с беспринципным смехом Сенковского и противопоставив этой сатире «сарказм» Белинского.

Между тем, сам Герцен уже в 1860 г. в статье «Лишние люди и желчевики» признал справедливость отрицательного отношения «Современника» к обличительной литературе. Несколько раньше, в статье «Библиотека» — дочь Сенковского», развивая основные тезисы «Very dangerous!!!» применительно к журналу Дружинина, Герцен намеренно подчеркнул, стремясь отмежеваться от противников «Современника», что и в 1859 г. речь шла прежде всего о «Библиотеке для чтения».

— «Ценсурным триумвиратом» Герцен называет правительственный комитет по делам книгопечатания (1859—1860), учрежденный для неофициального надзора над литературой с целью «нравственного» воздействия на журналистику и использования ее «в видах правительственных»; в состав его входили граф А. В. Адлерберг, А. Е. Тимашев и Н. А. Муханов, многократно заклейменные на страницах «Колокола».

«Современника» обусловлены резко враждебным отношением издателей «Колокола» к Н. А. Некрасову в связи с якобы неблаговидной ролью последнего в так называемом «огаревском деле» (см. письмо Герцена к М. К. Рейхель от 11 апреля 1856 г., а также: Б. П. Козьмин, Выступление Герцена против «Современника» в 1859 году — «Известия АН СССР, Отделение литературы и языка», т. XI, вып. 4, 1952, Стр. 382—383). Личная неприязнь к Некрасову получила отражение и в более поздних выступлениях Герцена («Лишние люди и желчевики», «Нашим врагам»). Н. Г. Чернышевский, вспоминая впоследствии об «огаревском деле» и тяжких обвинениях по адресу Некрасова, отзывался об этом как об «ршибках Герцена» (Н. Г. Чернышевский. Полн. Собр. соч., т. I, M., 1939, Стр. 734).

... так мало «Обломовых» и антологических стихотворений. — «Бибиотека для чтения» из номера в номер нападала на сатирическое направление в литературе, противопоставляя «монотонности, лжи и кислоте» обличительной беллетристики «прелесть» антологической поэзии и романов Гончарова («Библиотека для чтения», 1859, № 1, Критика, Стр. 24; № 2, Литературная летопись, Стр. 5, 9).

. — Отзыв Герцена о Жан-Поле Рихтере очень близок суждениям В. Г. Белинского, высказанным им в 1844 г. в статье «Антология из Жана Поля Рихтера». Сознательно смешивая Рихтера и группу иенских реакционных романтиков, проповедников искусства, «свободного» от действительности и «социальных утопий», Герцен метил в Дружинина; в лице «всяких Жан-Полей» он развенчивал «Библиотеку для чтения» с ее утверждениями, что «истинная поэзия» гибнет, если вздумает «искать себе вдохновения в мире временных и преходящих интересов общества» («Библиотека для чтения», 1859, № 1, Критика, Стр. 20; см. также 1858, кн. 2, Критика, Стр. 67; № 11, Летопись, стр. 37 и др.). Полемический смысл этих сближений Герцен вновь подтвердил в статье «Библиотека» — дочь Сенковского», открыто обвинив здесь Дружинина в дурных привычках «эстетического жеманства, старонемецкого бегства от общественных вопросов».

Журналы, сделавшие себе пьедестал из благородных негодований ~ над неудачными опытами гласноcти. — «Современнике» и «Отечественных записках». Сближение «Современника» с «Отечественными записками» определено известной общностью их взглядов на обличительную литературу и тем обстоятельством, что издатели «Колокола» вплоть до 1862 г. видели в этих журналах представителей одного направления; в письме к Н. В. Альбертини Огарев даже предлагал редакции «Отечественных записок» прекратить полемику с «Современником» и «протянуть руку на серьезное действие мнимому врагу, который в сущности единомышленник» (ЛН, т. 61, Стр. 891).

... при большом театре ставят особые балаганчики... — Герцен имеет в виду «Свисток», сатирический отдел в «Современнике», созданный Добролюбовым. В момент написания «Very dangerous!!!» Герцен был знаком лишь с двумя первыми номерами «Свистка» («Современник», 1859, №№ 1, 4).

«Пунш» ~ не сделал карикатуры. — Выступление Герцена в защиту Поэрио, неаполитанского политического деятеля и эмигранта, поплатившегося за свои либеральные иллюзии десятилетним тюремным заключением, связано с политическим обозрением в мартовской книжке «Современника». В этом обозрении Чернышевский дал ироническую оценку деятельности неаполитанского изгнанника, высмеяв в его лице и итальянских и русских либералов с их склонностью к компромиссам и боязнью революции («Современник», 1859, кн. 3, Политика, Стр. 154). Эта оценка Чернышевского, подтвержденная им затем в политическом обозрении следующей, апрельской, книжки «Современника», вызвала взрыв негодования в кругах русской либеральной общественности и глубоко задела Герцена. Полемика вокруг Поэрио позднее была учтена Н. Я. Николадзе в его критике либеральных ошибок «Колокола» и, прежде всего, статьи Герцена «Письмо к императору Александру II» (см. ЛН, т. 62, Стр. 410).

Всего гения Гейне ~ две-три отвратительные шутки над умершим Берне, над Платеном и над одной живой дамой— Герцен имеет в виду нашумевший в свое время памфлет Гейне «Людвиг Берне» и его «Путевые картины», в которых он зло парировал оскорбительные выпады против него со стороны Берне и поэта Августа Платена. Под «одной живой дамой» разумеется подруга Берне Жанетта Воль-Штраус — предмет иронических выпадов Гейне в памфлете «Людвиг Берне».

... болтовню о всех петербургских камелиях и аспазиях— Герцен намекает на серию фельетонов И. И. Панаева «Петербургская жизнь». В этих фельетонах, публиковавшихся в течение ряда лет (вплоть до 1858 г.) на страницах «Современника», давались зарисовки быта и нравов столичного «полусвета». В качестве героев и героинь здесь выступали «камелии» и «аспазии», беспечные и ловкие прожигательницы жизни, тщеславные «литературные» дамы.

. — Строки о «златокудрой деве» и «чернооком юноше» пародируют штампы лирики Майкова и Фета и, прежде всего, их «этнологических» произведений. Суждение Герцена о поэтах «чистого искусства» перекликается с заключениями Добролюбова, автора рецензии на «Перепевы. Стихотворения обличительного поэта» («Современник», 1860, № 8).

Суровая картина какого-нибудь «Перевоза»... — «Перевоз», напечатанном в «Современнике», 1857, № 3

…длинная Одиссея какой-нибудь полузаглохшей, ледящейся натуры... — Имеется в виду роман И. А. Гончарова «Обломов», который публиковался в первых четырех книжках «Отечественных записок» за 1859 г. Резкие оценки «Обломова» Герцен полемически заостряет как против Дружинина, назвавшего «Обломова» в ряду произведений, призванных «расчистить» «беллетристическую атмосферу» от «зловония обличительной литературы» («Библиотека для чтения», 1859, № 2, Литературная летопись, Стр. 1,5), так и против «Современника», где роман Гончарова расценивался Добролюбовым как «первоклассное произведение», замечательное по «развитию характеров» и «художественной отделке подробностей» («Современник», 1858, № 2, Русская литература, Стр. 285). Уничтожающая критика «Обломова» во многом предопределена была и ироническим отношением Герцена к Гончарову-цензору (см. фельетон Герцена «Необыкновенная история о цензоре Гон-ча-ро из Ши-пан-ху» — т. XIII наст. изд.).

.... один ученый публицист нет буржуазии! — Герцен полемизирует с основными положениями статьи А. Поллунского «О злоупотреблениях и неспособности в администрации», формулирующей притязания буржуазии на исключительную роль в формировании общественного мнения и гласности (см. «Библиотека для чтения», 1859, № 3).

Гоголь умер от его приговора. — Имеется в виду политическая изоляция Гоголя после выхода в свет в 1847 г. его реакционной книги «Выбранные места из переписки с друзьями».

 — В работе «О развитии революционных идей в России» Герцен писал: «От Пушкина — величайшей славы России — одно время отвернулись за приветствие, обращенное им к Николаю после прекращения холеры, и за два политических стихотворения» (т. VII наст. изд., Стр. 220). Строки эти имели в виду стихотворение «Герой», посвященное приезду Николая I в Москву в 1830 г. в пору холерной эпидемии, «Бородинскую годовщину» и «Клеветникам России» (см. об этом в «Былом и думах», т. IX, Стр. 22, 136 и т. XI, Стр. 329, в статье «1831—1863»—т. XVII наст. изд.).

...сделались иезуитскими попами. — «Россия и Польша» замечание Герцена о настроениях части дворянской интеллигенции: «... в этот двенадцатый час, середь тягости, дошедшей до последней степени тиранства, в то время когда Печерины, Гагарины, Голицыны бежали в католицизм, чтоб не задохнуться...» (см. Стр. 49 наст. тома).

... выморенным поколением со которое воспел Лермонтов с такой страшной истиной!.. — Герцен имеет в виду стихотворение Лермонтова «Дума».

[55] Очень опасно!!! (англ.).