За пять лет

ЗА ПЯТЬ ЛЕТ[132]

Прощайте, Александр Николаевич,

счастливого пути! Bon voyage!.. нам сюда!

«Колокол», 15 апреля 1860

Случайно предпринятое издание политических статей наших, разбросанных в «Полярной звезде» и «Колоколе» за последнее пятилетие, получает особенный смысл по угрюмым событиям, при которых является наш сборник. Обстоятельства делают из него пограничный столб. Мы опять входим в какуто-то новую область хаоса и сумерк и снова должны переменить нашу одежду и наш язык именно потому, что мы неизменно остаемся верными своим убеждениям. Известная глубина необходима для плавания, и выбор фарватера зависит не от нас, а от потока; мы пойдем по всем его изгибам — лишь бы идти вперед к нашей цели и не стать на мель... воображая, что двигаемся. Пять лет тому назад Мы в первый раз после семи страшных годов, проведенных в похоронах лиц, народов, надежд, верований, взглянули несколько светлее на будущее, вздохнули, как выздоравливающие после тяжелого недуга.

Неверная полоса бледного света занялась на русском небосклоне. Мы ее предчувствовали, предсказывали середь темной ночи, но не ждали ее так скоро — на ней-то сосредоточили мы все наши остальные упования и осколки всех надежд. Западу мы были уже настолько чужды, что его судьба не составляла больше для нас жизненного вопроса. С глубоким интересом, с сочувствующей печалью следили мы за мрачно развивавшейся трагедией его, но, укрепленные сведанным, благословляя великое прошедшее, собирались, как Фортинбрас после повести Горацио, продолжать свой путь.

На нем мы не далеко ушли — нас остановило какое-то болото без конца, которого мы не ждали и которое грозит без шума и грома неказисто утянуть мало-помалу последние силы топкой, скучной грязью, размягчая отчаяние надеждами и разводя ненависть — сожалением.

Неужели мы опять ошиблись? Может, он только не в самом деле, оно пойдет; мы снова ошиблись во времени, обрадованные бледным рассветом; мы не ввели тех стихийных, темных, непреодолимых туманов, над которыми свет не имеет власти или должен бороться с ними целые поколения.

Роковая сила современной реакции в России, — реакции бессмысленной, ненужной, — оттого так трудно сокрушима, что опирается на двух твердынях гранитной крепости — на тупоумии правительства и на неразвитости народа.

Тупость понимания — власть, сила, величайшая ирония над разумом и логикой. Неразвитие не так упрямо, но оно уступает только одному времени, долгому времени. Это-то нас и повергает в отчаяние, мы скорее готовы поступиться всем — достоянием, свободой, чем временем. «Time is money», — говорят англичане, — как можно, гораздо дороже, гораздо больше: время — мы!

Но как бы ни была естественна досада, снедающая человека, когда он видит, что «счастие было так возможно, так близко»[133] и ускользает от неловкости пальцев; как ни естественен тот ужас, овладевающий нами, когда мы кричим путнику, не замечающему пропасти под ногами, и чувствуем, что голос наш недостигает, — все же надобно смириться перед истиной и вместо упорства и траты сил в отстаивании своих путей, занесенных реакцией, идти той тропинкой, по которой можно дойти. В этой изменяемости при постоянном стремлении состоит все творчество природы, все богатое многообразие ее форм при единстве простоте начал и целей.

Надобно найтиться в новом положении. Правда, что мы выходим беднее из пятилетия добрых надежд, но зато и грузу с нами меньше на болотистый путь.

Мы думали, что самодержавие может еще в России совершить подвиг освобождения крестьян с землею. Такого рода спутанные узлы, около которых накипела старая неправда, где интересы перекрещиваются с справедливостью и нравственные понятия расходятся с положительным законодательством, громовой удар решает часто лучше всех контроверз и словопрений. Так мы и думали. Что же вышло? Самодержавие, никогда не задумывавшееся ни над чем, проливавшее кровь и слезы с бездушием локомотива, встречающего препятствия, застенчиво остановилось, произнеся слово «освобождение с землею», и стало советоваться с генералами и бюрократами, с молодыми учеными и «ветхими» невежеством стариками. Этого было мало, оно созвало каких-то нотаблей и велело им молчать свой совет. Все это вместе — невольное сознание, что у императорства нет больше веры в свою нравственную силу, в ту кровную связь с народом, по которой правительство и революционер чуют, что имеют право дерзнуть!

Статья наша 1 января 1860 была последним усилием, которым мы себе еще доказывали возможность «улучшения быта» императорского освобождением его от грубой и невежественной дворни, от тлетворной, мертвящей бюрократии.

Но уже Александр II, испуганный какими-то призраками, держался за бесконечные фалды Панина и говорил ему: «Ты меня не обманешь!»

Это своего рода отречение.

— вне его власти, это даже не зависимо от того, обманет его Панин или нет. Не есть ли это царское колебание своего рода vivos voco! Не есть ли это колокол, напоминающий меньшинству совершеннолетних, что пора свои дела делать самим, что полно надеяться всего от правительства. Оставим его при его административных занятиях и дипломатических сплетнях. Отойдемте от его плацпарадного места и займемся своими делами, пусть оно стоит, как Невская пирамида, храминой, в которой живет умерший.

Убедимтесь, что от правительства ждать нечего. Без Ахилловой ловой пяты для разума, занятое хранением старого ритуала и канцелярских форм, довольное пышным облачением и материальной властью, оно будет иной раз под влиянием современного тока идей судорожно протягивать руку к прогрессу, всякий раз пугаясь на полдороге... Все это, может, продолжится долго, по крайней мере до тех пор, пока кто-нибудь посмелее заглянет под занавес и увидит не то, что император умер, а что правительство приказало «долго жить народу!»

Кому не случалось видеть старые цитадели, мрачно стоящие целые века? С тех пор как они рассылали смерть врагам, новая жизнь обрастала их венком улиц, садов, дворцов, раздаваясь шире и шире в поле и примыкая теснее и теснее к бойницам с своими ржавыми пушками, возле которых ходит в деловом безделье часовой, а внутри воробьи вьют гнезда. Сменяются поколенья, и вдруг всем представляется вопрос: зачем эти стены, ни от кого не защищающие, зачем содержится гарнизон, о чем ходит рапортовать коменданту всякий вечер праздный шалун с седыми усами? Городу становится смешно; и вековая крепость идет на мусор, а жизнь быстро покрывает рубец своими полипниками и ячейками.

Такой грозный кремль представляет наше правительство. Все взято в реквизицию комендантом, все, как и следует в осадном положении, nolens volens служит. Россия представляет небывалое зрелище государства, в котором все, признанное человеком, состоит сплошь из чиновников, военных или гражданских.

Литература, университеты и крестьянская изба одни не участвовали положительно в утверждении и поддержании самодержавного канцелярского порядка, принятого за цель государства. На подавленную избу не обращали внимания; одни расколы гнал по временам экзекутор, как нарушение церковной формы. Литературу и университеты действительно и ненавидел знаток своего дела — Николай.

Целый народ был под опекой, как какой-нибудь недоросль. Покойный опекун дошел до того Геркулесова столба, что частным людям не позволял на свои собственные деньги строить железные дороги!

За этим оставалось народу окончательно убедиться, что он недоросль, сделаться зоологическим видом и спокойно остановиться в соседстве с хивинцами, бобрами, киргизами, лемурами. Но именно тут-то и оказывается, где жизнь в самом деле. Раб, скованный по рукам и по ногам, прошнурованный и привязанный к «делу», без речи, запутанный сетями бюрократии, отданный в солдаты и высеченный, вздрогнул от нашествия иноплеменного врага , натянул свои мышцы и на краю позора почувствовал свою силу и подозрительную крепость казенных веревок, как будто и эти заготовляются в комиссариате.

пригнанные мундиры... внизу стон, армии гибнут, раскаты пушек, зарево, корабли тонут, кровь течет... депеша из Евпатории вывалилась из рук, и он умер.

Россия дала пять лет ожидания за несколько добрых слов, за желание добра. И что же вышло? Такое же доказательство неспособности, несостоятельности в добре, какое оказалось за пять лет — в зле!

Что же следует из этого? Пора перестать играть в гарнизоны. Оставим правительство правительствовать и будемте заниматься своим делом. Для этого пойдемте в отставку, хозяйство расстроено, детей надобно воспитывать, делать их ручными из баричей.

Ослабим правительство нашим неучастием. Дела и с ним стоят, а делопроизводство не остановится. У него и без нас довольно помощников, оно развело во всех канцелярских щелях — писарей, бюрократов-немцев, бюрократов-доктринеров. Они для него возвели чиновничество в науку, оно для них низвело правительство на степень управы благочиния. Из благодарности они должны остаться с правительством, как мыши с тонущим кораблей...

А мы будемте сами собой!

Примечания

Впервые опубликовано в сборнике «За пять лет», часть первая Искандера, Лондон, 1860 г., Стр. III—XI, за подписью: И—р, под названием «Введение». Объявление овыходе сборника было помещено в л. 71 от 15 мая. Печатается по тексту К, л. 72 от 1 июня 1860 г., Стр. 599—600, где опубликовано за подписью: И—р. Этой статьей открывается лист «Колокола». Автограф неизвестен.

«Введение» к первой части сборника «За пять лет» свидетельствовало о значительных сдвигах в политических позициях Герцена и о решительном преодолении им монархических иллюзий.

Включенные в сборник статьи («Письмо к императору Александру II», «Революция в России», «Письмо к императору Александру II (по поводу книги барона Корфа)»; «Через три года», «1 июля 1858 г.», «Письмо к императрице Марии Александровне», «Америка и Сибирь», «Россия и Польша», «Ответ русской даме», «Война и мир», «Русские немцы и немецкие русские», «1860 год») говорили о том, что до марта 1860 г. у Герцена еще сохранялись надежды на возможность освобождения крестьян с землей по инициативе царя (см. «Революция в России», «Опять надежды» — т. XIII наст. изд., «Россия и Польша», «1860 год», «Письмо из провинции» — в наст. томе). Но политика Александра II наносила по этим иллюзиям удар за ударом (см. «1 июля 1858 г.» — т. XIII наст. изд.), и с начала 1860 г. Герцен все чаще и определеннее высказывал свое возмущение деятельностью государственного аппарата (см. письмо Герцена к М. А. Маркович от 26 января и письмо к И. С. Аксакову от 31 января 1860 г.). В сильной степени вера Герцена в освобождение «сверху» была подорвана назначением 11 февраля 1860 г. известного крепостника гр. В. Н. Панина на пост председателя Редакционных комиссий (вместо умершего 6 февраля Я. И. Ростовцева). По-видимому, во второй половине февраля Герцен получил неверное известие о назначении С. Г. Строганова на место Ростовцева и в заметке «Ростовцев и Строгонов» (см. Стр. 237 наст, тома) призывал нового председателя всемерно содействовать освобождению крестьян. Однако, узнав о назначении Панина, Герцен печатно заявил о своем отказе от прежней тактики (см. «Чрезвычайное прибавление», «В. Панин»). Свою новую позицию Герцен обосновал отчасти в «Письмах из России» (см. наст, том), но более подробно и четко в предисловии к сборнику «За пять лет». Не веря больше царю, Герцен обращал надежды на передовую интеллигенцию, рассчитывая, что «меньшинство» дворянства сможет все же реализовать его программу-минимум. Таким образом, и в сборнике «За пять лет» Герцен не порвал до конца с либеральными иллюзиями.

«Колокол», 15 апреля 1860. — «Письма из России» (см. наст. том).

. — Имеется в виду назначение В. Н. Панина председателем Редакционных комиссий, административная ссылка М. А. Унковского в Вятку, А. И. Европеуса в Пермь, привлечение к суду А. А. Головачева, неточные сообщения «Таймс» 9 апреля 1860 г. об обысках и арестах среди студентов и профессоров Петербургского университета.

... после семи страшных годов... —

.... как Фортинбрас после повести Горацио... — В заключительной сцене трагедии Шекспира «Гамлет» Горацио рассказывает принцу Фортинбрасу трагическую историю Гамлета. См. об этом же образе в «Концах и началах» (т. XVI наст. изд.). Упоминание персонажей трагедии Шекспира «Гамлет» (последняя сцена), видимо, было связано с публикацией в январской книжке «Современника» за 1860 г. статьи И. С. Тургенева «Гамлет и Дон Кихот» (см. комментарий к ней Ю. Г. Оксмана — И. С. Тургенев, Собр. соч., т. 11, М., 1956, Стр. 490—494).

«Time is money», — говорят англичане— «Время — деньги» — афоризм из сочинения Вениамина Франклина «Совет молодому купцу».

«Колокол», лист 68-69. — Герцен приводит слова Татьяны из «Евгения Онегина» Пушкина (гл. восьмая, строфа XLVII) и дает ссылку на статью «Письма из России», в начале которой также была приведена эта цитата (см. Стр. 256 наст. тома).

» ~ оно созвало каких-то нотаблей и велело им молчать свой совет. — Редакционные комиссии отвергли проекты безземельного освобождения крестьян. Были приняты значительно более высокие нормы наделов, чем предполагалось большинством губернских комитетов. Это нашло выражение в проекте «Положений о крестьянах», выработанном комиссиями к августу 1859 г. Вызванные в Петербург депутаты губернских комитетов (их, по-видимому, Герцен и называет «нотаблями») могли подавать письменные отзывы на проект, председатель комиссии мог приглашать отдельных депутатов на заседания. Многие из депутатов первой группы (от 21 губернии), прибывших в Петербург в сентябре 1858 года («депутаты 1-го приглашения»), выступили с резкой критикой проекта, за что получили замечания и выговоры через губернаторов. Вероятно, это и подразумевалось в словах: «и велело им молчать свой совет».

.... нашествия иноплеменного врага... — Речь идет о высадке французских войск в Крыму в 1854 г.

... депеша из Евпатории вывалилась из рук, и он умер— 17 февраля положение больного резко ухудшилось, и 18 февраля Николай умер. В России и за границей распространился слух о его самоубийстве.

[132] С этим предисловием вышла первая часть нашего сборника.