ОФИЦЕРСКОЕ ЁРНИЧЕСТВО НА ТВЕРСКОМ БУЛЬВАРЕ
«Русский инвалид» рассказывает (разумеется, скрывая фамильи) ряд грязных, кабацких, ухарски-ёрнических проделок каких-то офицеров и других молодцов, останавливавших женщин и девушек на Тверском бульваре, целовавших незнакомых из-за пари и пр. Все это очень мило. Но разве в Москве нет военного генерал-губернатора, ни коменданта, ни обер-полицмейстера, наконец? Неужели по бульвару, идущему мимо обер-полицмейстерского дома, нельзя безопасно ходить? Прежде чем христиан от друзов защищать, надо своих христианок взять под защиту от опричины.
Так мы еще не дальше ушли — так еще теперь ваша жена, сестра, дочь может быть оскорблена безнаказанно, если вы не принадлежите к аристократии, а ёрник защищен эполетами, аксельбантами, дядями и тетками.
Почему нет имен милых любезников, почему правительство считает себя обязанным прикрывать собою все нечистоты, прятать у себя за пазухой все гадости? Скрывать значит принимать на себя долю вины, сочувствовать — ни тени здравого смысла! Эти строки были у нас написаны, когда мы получили письмо от неизвестного господина, сомневающегося в истине происшествий, рассказанных в «Инвалиде». Но сомневается он на странном основании: «Неужели, — говорит он, — возможно предполагать, чтоб кто-либо из гг. офицеров когда-либо мог забыться до подобного бесчинства?»
доме в Москве во время коронации зарезал купца и не был наказан за это? Если мы не ошибаемся, его фамилья князь Долгоруков. Или он никогда не слыхал о проделках de la bande joyeuse[141] конногвардейцев и других офицеров у Бореля? А как полицмейстер Огарев сек купца за то, что он написал любовную цидулку танцовщице, за которой ухаживал?. Вы мало знаете Россию и мало знаете офицеров, В числе офицеров есть благороднейшая, прекраснейшая молодежь, на которую мы смотрим как на одну из самых лучших надежд России, это люди, испытавшие себя в Крыму и на Кавказе, развившие в себе человеческие понятия вопреки николаевских учебных заведений, люди энергии и деятельности, люди нравственного здоровья, спасшиеся от статской сломанности и безумных нерв, — эти не пойдут на бульвар ёрничать.
Но есть и другого рода офицеры, продолжающие традицию безумного цесаревича, стрелявшего для потехи дробью из окна в прачек, отдавшего на поруганье француженку-модистку, не склонившуюся на его предложения, каким-то одичалым разбойникам своей свиты, убившим ее.
Отправляясь от такой ложной мысли, что нет возможности, чтоб были такие офицеры, корреспондент говорит: «Неужели правительство не заступится!» — за кого, вы думаете? 'За несчастных женщин? Нет — «за обиженное звание!» Помилуйте, да вы молитесь богу, что правительство хоть во что-нибудь не мешается. Требуйте от автора фамилий, нападайте на ценсуру, что она не пропускает имен, но не зовите на помощь правительство. Своей помощью оно самое чистое дело сделает подозрительным. На статьи надобно отвечать не на гербовой, а на простой бумаге.
В заключение мы сами обращаемся, только не к правительству, а именно к тем благородным представителям военного звания, о которых говорили. Это их дело начать изгнание грубого, наглого ухарства, всех этих казарменных Алкивиадов и Дон-Жуанов из экзерциргауза. И то ли время теперь, чтоб вообще дурачиться, — туча над головой, духота!
Примечания
гот 1 августа 1860 г., Стр. 654, где опубликовано впервые, в отделе «Смесь», без подписи. Автограф неизвестен.
Заметка написана от имени издателей «Колокола». Авторство Герцена устанавливается на основании тематических и стилистических признаков, характерных для публицистики Герцена (см., например, последний абзац). Строки о том, что нависла «туча над головой, духота» — повторялись Герценом в статье «1860 год». «Мрачная туча, которую мы предчувствовали <...> заволокивала больше и больше...» и т. д. (см. Стр. 214 наст, тома). Включено М. К. Лемке в Dubia (Л X, 374—375).
Материалом для заметки Герцена послужил фельетон «Московская хроника», напечатанный в газете «Русский инвалид» от 15 июня 1860 года
Прежде чем христиан от друзов защищать— См. выше примечание к заметке «Берг, магистры и телеграф».
... полицмейстер Огарев сек купца за то, что он написал любовную цидулку танцовщице, за которой ухаживал. — О том, как Н. И. Огарев высек купца за записку, написанную им актрисе Медведевой, подробно рассказано в заметке «По делу московского полицмейстера Огарева» (см. том XIII наст. изд.).
. — Герцен. имеет в виду цесаревича Константина Павловича. Как передает Н. И. Греч, «в Петербурге жила молодая вдова португальского консула Араужо и жила немножко блудно. Однажды поехала она в гости к придворной повивальной бабушке, Моренгейм, жившей в Мраморном дворце, принадлежавшем великому князю Константину Павловичу, осталась там необыкновенно долго и, воротясь домой в самом расстроенном положении, вскоре умерла. Разнеслись слухи, что она как-то ошибкою попала на половину великого князя и что он с помощью приятелей своих адъютантов и офицеров изнасильничал ее. Слух этот был так громок и повсеместен, что правительство публичным объявлением приглашало всякого, кто имеет точные сведения об образе смерти вдовы Араужо, довести о том до сведения правительства. Разумеется, никто не явился» (Н. И. Греч. Записки о моей жизни, М.—Л., 1930, Стр. 207—208). За два дня до восстания 14 декабря, на обеде в Российско-американской компании, как свидетельствуют «Воспоминания» В. И. Штейнгеля, когда кто-то сказал, что вел. князь Константин Павлович может прибыть в Петербург для принятия престола, «Булгарин вскричал: Как ему явиться, — тень мадам Араужо остановит его да заставе» («Общественное движение в России в первую половину XIX века», т. I, СПб., 1905, Стр. 439). В К, л. 140 от 1 августа 1862 г., в заметке «Шестьдесят лет тому назад было перепечатано объявление петербургской полиции, датированное 30 марта 1802 г., по делу госпожи Араужо, в котором подробно рассказана история ее убийства.