Es reiten drei Reiter

ES REITEN DREI REITER

Es reiten drei Reiter Nach Warsehau binein!

Juchhe!

Aus Warsehau drei Reiter Sie reiten hinausl

Juchhe![162]

И это самое лучшее, что они могли сделать, три всадника, то есть, — уехать из Варшавы. Приезжать-то незачем было.

«Варшава опустела!» — говорит «Nord», все видящий при северном сиянии, — и на душе стало как-то легче. Слава богу, разъехались!

Чем же это кончилось? Что вышло из этого?

Разве тем, что Unter den Linden какой-нибудь прусский офицер, бывший в Варшаве, встречая другого прусского офицера, не бывшего в Варшаве, раздавленным голосом скажет: «Die Manefren auf dem Povonskischen Felde — allerehrenwert, Prince Prusse sehr zufrieden, russische Majestat aucb. —Magniperbe, Bruder, Magnjperbe!»

А сверх того? Ну, уже больше ничего.

Варшавский съезд действительно один из самых замечательных, он сделает эпоху в международном праве. Люди явились без ясной мысли, без плана, заявили перед всем светом свое поползновение преступного вмешательства в чужие дела и разъехались, ничего не сделавши, но каждый головою ниже.

Прусский регент, der liberale, показал своим участием, что он друг конституции, друг гражданских прав, но еще более друг прав самодержавия.

Александр II обидел Россию возможностью австрийского союза, обидел Польшу, созвавши в дом повешенного толковать о веревке, обидел Италию, забывшую, что он сын Николая; и это не все — букет в том, что пуще их всех он обидел австрийского императора. Призвал молодого человека, словно затем, чтоб ему показать, что его и в Польше так же ненавидят, как в Италии; что в Варшаве, как некогда в Милане, все бегут от него, как от появления смертоносной заразы, дамы отказываются от бала, мужчины отказываются от передней — и за все это ни Суворова на выручку, ни Паскевича на выкупку. «Да ведь это прекрасно!» — Нисколько. Мы не знаем, что просил государь у Австрии за братскую помощь. Мы знаем, что торг не сладился; но он мог сладиться, а тогда что? Наши бедные солдаты, наши бедные офицеры опять пошли бы душить Венгрию, или Познань, или Венецию, или вообще кого-нибудь душить, приготовляя мягкое stufato[163] человеческое для Австрии. За неудачу мы не отпустим греха, так, как и нам, во время оно, он не был отпущен, — мы пять лет прожили в ссылке за намерение составить общество с безнравственной целью.

Об австрийском императоре и говорить нечего, жалче роли после Святополка Окаянного в Червонной Руси не видали и не было ; я нисколько не удивляюсь, что Киселев, тронутый его судьбой, приласкал его у Горчакова на мужском бале. Так, бедный, и проехал в Шенбрунн, не заезжая в Вену.

Уж не нарочно ли пряжка провидения спасла его от ножа Лебени, чтоб в нем с библейской злобой казнить габсбургский дом?

А ведь это по-японски: чтоб отмстить освобождающейся Италии, наши самодержцы взяли да и нанесли сами себе раны в свой тройной живот. Какой Джузеппе, называйся он Гарибальди или Маццини, мог бы им сделать такую операцию! Помазанники божии пришли с севера, с юга, с запада, посмотрели друг на друга, сглазили друг друга и разошлись, ничего не сделав!

Не значит ли и это свиданье белого царя с белым императором, как сон Сквозника-Дмухановского, что ревизор скоро будет? Чего доброго!

Хлестаков-то у нас в Европе давно готов и берет себе в лавочке на пробу вместо балыка то кусочек Италии, то кусочек Швейцарии, но ведь за Хлестаковым приехал же и настоящий ревизор.

— все газ да телеграф — видно; слышно. Каких ни вымышляй пружин, даже допотопных буйволов или представителей допотопных идей — все эти величественные съезды с их пародиальными mise en scène[164] секретными пунктами и явной ложью не действуют на грубые нервы современного человека или, хуже, возбуждают его смех. Время дипломатических перешептываний, международных плясок, попоек с государственною целью, переодеваний из мундира в мундир прошло вместе с верой в дипломатические тайны, в гаданье по кофею, в «жизненный эликсир» и слабительное Леруа. Люди догадались, что история вовсе не такая аристократка, и что она делается и не на бале, и не в канцелярии, и что пиши какой хочешь важный вздор, а Гарибальди придет, и история пойдет с ним под руку.

А все гласность, проклятая гласность все загубила, все разболтала. Бывало, народы, ничего не зная, смотрят с ужасом на какую-нибудь конференцию как на таинственную лабораторию народных судеб, где какие-то золотом шитые старцы, покрытые звездами, как и следует астрологам, кашляя диктуют будущее, все цифрами да шифрами, и всемирная история нарождается под скрып канцелярских перьев, — а теперь — теперь никого не надуешь.

Всякая сволочь часа через два по проволоке знает всю подноготную. Вот от этого, когда случится опростоволоситься, как в Варшаве, fiasco-то скрыть и нельзя; а народы сдуру, не понимая, что это все-таки помазанники божии, и поднимают грубый, гомерический смех, смех проклято-здоровых легких. Выйдите на английскую набережную, я уверен, что из-за Балтийского моря к вам донесется британский хохот, old merry England[165] удержаться не может на старости лет, так и катается со смеху, как вспомнит о варшавском свидании.

О Немезида, Немезида! ты одна осталась от всего Олимпа, потому что ты умеешь свои жертвы не только колоть кинжалом и покрывать саваном, но и колоть иронией и покрывать смехом. Разве это не Немезида-ирония устроила, что все собственники и обладатели благоприобретенной Польши, все ее вотчимы в кои-то веки собрались вместе в Варшаве для того, чтоб с каким-то аристофановским комизмом показать свои дурные намерения и безграничную неспособность исполнить их.

новое русло, которое пробило себе народное освобождение, отшествовали в свои мавзолеи.

Читаешь подробности об этих казенных праздниках и обязательных иллюминациях, об охотах и театрах, о смотрах и балах — и еще больше и больше не веришь, чтоб в их руках в самом деле были судьбы мира. Нравы народов стали серьезнее, понятия, обычаи — все изменилось; а они все еще в тех временах, когда конгрессы плясали, и вахтпарады были нечто вроде военной литургии. Нет, уже если непременно надобно вредить какому-нибудь народу, то легче это делать втихомолку да в тени, чем при освещении плошками и шкаликами, со всеми старинными агрементами и орнаментами, которые теперь только смешны и карикатурны.

Представьте себе трех ученых, трех докторов, желающих совещаться о каком-нибудь важном деле, о труднобольном. Люди занятые, они бросают практику и едут дня на два в какой-нибудь город. Что бы вы об них сказали, если б вы услышали, что они только что приехали и загуляли? Сначала, в доказательство задушевной дружбы, доктор А. явился бы в пальто доктора В. и оба в штанах С., на другой день С. в пальто В., и, по известной математической формуле переложений и сочетаний, так и рядились бы три раза в день. Одевшись в чужое платье — на кутеж, с кутежа в театр, из театра на бал, с бала в постель, — хорошо день потерян, зато на другой день, если голова не болит, можно и делом заняться. Ничуть не бывало, доктор А. будит «ранехонько товарищей, скорей одеваться в чужое платье. Что случилось? «Поедемте за город, я покажу, какие у меня цепные собаки; дружба моя дружбой, а коли когда не поладим, посмотрите, мол, что за зубы!»... и опять кутеж.

Что за пустота или что за угрызение совести должно быть у людей, которые так бегут сосредоточения и всякой серьезной мысли!

Но довольно о неудачном конгрессе. Еще одно слово, и это слово в утешение.

молчания и затаенного отвращения, от которых монархи бледнеют. Перед позором австрийского союза, перед глупостью союза против Италии Россия и Польша соединились в одно чувство порицанья и осужденья!

И если венценосцы уехали из Варшавы головою ниже, Россия и Польша выросли на голову!

Примечания

Печатается по тексту К, л. 85 от 15 ноября 1860 г., Стр. 705—706, где опубликовано впервые, за подписью: И—р. Этой статьей открывается лист «Колокола». Польский перевод статьи был напечатан в «Przegląd Rzeczy Polskich» от 15 декабря 1860 г. Автограф неизвестен.

В письме от 20 ноября 1860 г. И. С. Тургенев писал Герцену: «Drei Reiter — очень хороши; есть несколько удачнейших загвоздок, но вообще статья мне показалась напряженной...» («Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева к Ал. Ив. Герцену», Женева, 1892, Стр. 132).

октября 1860 г. и было созвано по инициативе министра иностранных дел А. М. Горчакова в связи с опасностью австро-итальянской войны.

В деле итальянского освобождения русское правительство занимало двойственную позицию. В 1859 г. оно позволило Франции и Сардинии разгромить Австрию и тем самым способствовало в какой-то мере объединению Италии. Но когда вслед за эгимна Апеннинском полуострове усилилось революционное движение, Александр II стал демонстрировать враждебность делу объединения Италии. После присоединения Неаполитанского королевства к Пьемонту русский посол был отозван из Турина. Австрийское правительство, весьма ободренное этим, во второй половине 1859 г. продвинуло свои войска к Ломбардо-Венецианской границе, объявило досрочный 100-тысячный набор в армию. Опасность итало-австрийского вооруженного столкновения стала весьма реальной. Русские правящие круги опасались, что этот конфликт может перерасти в войну с Францией, поддерживавшей Пьемонт, и вызвать восстание в Венгрии; которое могло бы перекинуться в Польшу. Варшавское свидание трех монархов организовано было с целью предотвращения военных действий в Италии, а не для сговора об интервенции.

Герцен всего этого не знал. Он судил о Варшавском свидании на основе газетных сообщений, далеко не всегда точных, противоречивых, подчас тенденциозно инспирированных. Многие газеты писали о возможности русско-австрийского военного соглашения против Италии и восстановлении Священного союза. Другие, хотя и не допускали мысли о реставрации Священного союза, тем не менее признавали реальность вмешательства России и Австрии в дело итальянского освобождения. 6/18 сентября 1860 г. в «Times» была напечатана депеша из Вены, в которой сообщалось: «Россия желает искреннего примирения с Австрией... Принимаются уже меры для свидания между императорами. Оно прекратит нынешнее положение дел». 11 сентября в той же газете была помещена другая депеша из Вены: «Союз между Австрией и Россией заставляет предполагать, что он заключен на случай восстания в Венгрии». И далее газета предупреждала Россию о нежелательности для Англии восстановления Священного союза и каких бы то ни было коалиций, которые «поставили бы Францию во главе либерализма против абсолютизма». 16 сентября берлинская «National Zeitung» писала: «Известие, сообщенное «Times» о восстановлении Священного союза, возбудило живейшие опасения. Приписывают этот политический переворот последним действиям Сардинского правительства, заставившим сблизиться три северные кабинета. Говорят, что подобно решению, принятому на Лайбахском конгрессе, Австрия уполномочена будет на защиту законности». 13 сентября «Kôlnische Zeitung» сообщала: «В Вене стараются распространить известие о восстановлении доброго согласия между Австрией и Россией и восстановлении Священного союза в Варшаве». 22 сентября в той же газете писалось: «Предстоящее свидание монархов сильно волнует общественное мнение. Опасение о восстановлении Священного союза, конечно, неосновательно. О совокупном вмешательстве во внутренние дела других держав теперь уже не может быть речи, но мы полагаем, что дела Италии будут обсуждаться на этом свидании». Венская «Ostdeutsche Post» писала в номере от 5 октября: «Мы желаем только возможного соглашения с нею (с Россией) насчет общих действий в случае каких-либо европейских переворотов, надеясь, что нам будут содействовать Пруссия и Англия». Разговоры о Священном союзе шли и в русской печати. «Русский инвалид» 3/15 сентября утверждал, что причиной всех революций после 1815 г., в том числе и итальянской, является отказ от принципов Священного Союза.

Все эти сообщения не могли не встревожить Герцена, выступление которого по поводу Варшавского свидания трех монархов имело в виду прежде всего разоблачение козней реакционной дипломатии, враждебных будущему Италии, Венгрии и Польши.

Es reiten drei Reiter— «Die drei Reiter» — название немецкой народной песни. Первая ее строфа — «Es reiten drei Reiter zum Thore hinaus, adeb Подражанием этой песне является юношеское стихотворение Лермонтова «Баллада» («Из ворот выезжают три витязя в ряд»), впервые опубликованное в 1891 г.

 — Одна из главных улиц Берлина. Буквально: Под липами (нем.).

«Die Manefren auf dem Povonskischen Felde ~ Magniperbe!»— Прусский офицер говорит на берлинском диалекте, употребляя искаженные французские слова: «Маневры на Повонском поле — достойно всякого уважения, принц прусский чрезвычайно доволен, русский царь — также, — колоссально, брат, колоссально!» (Вовремя Варшавского свидания три монарха увлекались маневрами, парадами и смотрами, о чем сообщалось в русской и европейской прессе).

Александр II обидел Россию возможностью австрийского союза... — В дневниковой записи В. Ф. Одоевского от 16 октября 1860 г. сказано об этом: «Сильные толки о варшавском свидании. Боятся, чтобы не попасть в лапки австрийских иезуитов. Народное мнение так сильно, что в газетах не печатают даже ничего о приезде императора австрийского, а только о принце регенте» (ЛН, т. 22-24, Стр. 114).

. — См. об этом в «Былом и думах», часть II, гл. XII (т. VIII наст. изд.).

... спасла его от ножа Лебени... —

.... как сон Сквозника-Дмухановского, что ревизор скоро будет? — Используя слова городничего о «вещем сне» в комедии Гоголя «Ревизор» (действие первое, явл. 1), Герцен высказывает мнение, что Варшавское свидание вызовет осуждение реакционной политики трех монархов со стороны общественного мнения Европы и прежде всего — России и Польши.

.... когда конгрессы плясали— Намек на Венский конгресс 1815 г., про который принц де Линь сказал, что он танцует, но не движется.

[162] Едут три всадника в Варшаву! Ура! Из Варшавы уезжают три всадника! Ура! (нем.).