Дело полицмейстера г. подполковника Сечинского

ДЕЛО ПОЛИЦМЕЙСТЕРА

г. ПОДПОЛКОВНИКА СЕЧИНСКОГО 

Правительство, получив рапорт «Колокола» о том, как оный г. полицмейстер заморил «девку вольного обращения», распорядилось переследовать дело. Г-ну Сечинскому это, конечно, не понравилось, и он пустил в обращение рукопись (замечательно, что и господин Сечинский, подполковник и полицмейстер, не раз отбиравший рукописи, недозволенные цензурой, и он идет против законов о цензуре, и он пробирается в подземную литературу; как развивается у нас потребность гласности!). Рукопись эта — его оправдание перед публикой. И то дело! Наконец и полицмейстер начинает уважать общественное мнение. Она так драгоценна по слогу, содержанию и приложенному документу, что мы решаемся сохранить ее для потомства и потому целиком печатаем ее в «Колоколе», с несколькими примечаниями.

Записка из дела умершей любавской мещанки

Анны Янсон 

1855 года в феврале месяце московская мещанка, содержательница девок вольного обращения, Мария Бредау, будучи в С. -Петербурге, вывезла любавскую мещанку Анну Янсон, которая жила в С. -Петербурге у содержательницы девок вольного обращения Анны Михайловой Гейдер[102], заплатив ей 200 р. денег, перебранных Янсон. По приезде Янсон в Москву она с первых дней слишком рано стала обнаруживать не только строптивость своего буйного характера, но даже развратным разгулом своего поведения она представляла исключение между прочими девками. Не подчиняясь ни правилам, ни порядку того места, где она пребывала, вследствие необузданности своего характера. Не признавая никаких правил, она произвольно бросила заведение, где была должна, скиталась без вести по городу или переходила своевольно в другие заведения, где новым буйством, нетрезвым поведением, вредным влиянием на прочих девок возмущала их и восстановляла против всякого порядка[103] и установленного обычая. Таким образом, совершая беспрестанные переходы из одного заведения в другое, оставляя в каждом долги и разительные следы своего буйства[104], Янсон вынудила каждую из содержательниц, где она временно пребывала, жаловаться комитету, ища законной защиты я справедливого вознаграждения за все ее убытки. Жалобы приносились содержательницами на Янсон по заведенному порядку словесно, и по личной поверке полицмейстера или старшего комитетского надзирателя Янсон было сделано строгое внушение, телесному же наказанию подвергнута никогда не была. 10 мая и 25 июня 1857 года содержательницы Жихарева в Чернецкая подали сведения, содержание коих по изложенным в них обстоятельствам были предложены обсуждению частного заседания комитета, о чем последовали заключения по журналам 18 мая и 8 июля 1857 года; жалобы эти по распоряжению ближайшим начальством были подтверждены и оправданы поверкою старшего комитетского надзирателя и полицмейстера. Принимая во внимание, что развратное поведение девки Янсон, буйное и немерное сопротивление против всех мер кротости и убеждения и угроз не произвели ни малейшего влияния на Янсон, но продолжение ее поступков заставило комитет по журналу 8 июля предоставить члену комитета полицмейстеру Сечинскому войти с представлением к председателю комитета и просить законного распоряжения об отсылке Янсон на родину, а до того времени, согласно правилам комитета, в смирительный дом, и с этим вместе, чтобы прекратить буйную и пьяную жизнь Янсон, полицмейстер Сечинский предписанием на имя Рогожского частного пристава от 9 июня 1857 за № 2056 приказал задержать Янсон в частном доме в ожидании разрешения начальника губернии, которое последовало 18 июня 1857 за № 14481[105] и в тот же день исполнено; с какового времени влияние Сечинского на участь Янсон прекратилось.

Что полицмейстер Сечинский в задержании Янсон видел необходимую меру административного взыскания как единственное средство, чтобы предупредить буйный разгул девицы Янсон и оградить общественное спокойствие[106] от дальнейших последствий ее развратных действий, и что он не имел в виду ни истязания, ни притеснения, ни даже преследования Янсон, что это доказывается предписанием его рогожскому частному приставу, чтобы при задержании Янсон отведена была ей особая комната, и _СВерх того, подтверждено было частному приставу, если Янсон пожелает иметь обед или чай со стороны, то чтобы исполнять ее требования. Для большей очевидности и доказательства правды было бы весьма полезно послать благонадежное лицо в рогожский частный дом и личным осмотром комнаты, в которой содержалась Янсон, убедиться, что это содержание нисколько не возбуждает сомнения или подозрения в пристрастных действиях полицмейстера Сечинского[107].

При этом положении вопроса полицмейстер Сечинский получает отношение губернского прокурора от 25 июня за № 3103, в котором прокурор, основываясь на поданном к нему прошении сестры Янсон, тоже женщины вольного поведения[108], с жалобою на действия полицмейстера Сечинского, требует от него объяснения по этому предмету. Полицмейстер Сечинский уведомляет губернского прокурора тогда ж, что буйные действия девицы Янсон были в рассмотрении комитета, по распоряжению которого представлено начальнику губернии об отправлении Янсон в смирительный дом, и при этом полицмейстер Сечинский объяснил, что дальнейшие подробности по этому делу он не считает себя вправе объяснять, потому что по званию члена комитета, где порядок действий и заседание основаны на коллегиальном начале, следовательно, всякий член, вне заседания, по духу коллегии, не имеет никакого самостоятельного значения, и личность его совершенно исчезает[109]. Затем губернский прокурор препроводил жалобу в совестный суд. Совестный суд, имея в виду из препровожденного губернским прокурором ответа полицмейстера Сечинского, в котором полицмейстер Сечинский на основаниях, приведенных в своей бумаге, отрицает всякое юридическое значение в своем лице, вне заседания комитета. Но тем не менее совестный суд, не убеждаясь на буквальном смысле коренного закона[110], определяющего существо и начала коллегии, и не принимая во внимание сделанное полицмейстером Сечинским толкование и объяснение законного порядка, изложенные в отношении губернскому прокурору первым своим действием по этому делу, вышел из легального порядка и все-таки обратился к лицу полицмейстера Сечинского, требуя от него объяснения по этому делу и о доставлении содержащейся в смирительном доме Янсон. Полицмейстер Сечинский в ответе своем совестному суду повторяет указание, что совестный суд не в надлежащем порядке обратился к нему[111]. Между тем среди этой переписки, веденной с губернским прокурором и совестным судом, вопреки всякого порядка и форм гражданского делопроизводства[112], губернский прокурор и совестный суд в настоятельном домогательстве защитить развратную и позорную девку, уже несколько лет продолжающей постыдное ремесло, изыскивают все возможные средства, чтобы или обвинить действия полицмейстера Сечинского, или по крайней мере выставить их в весьма невыгодном свете и всему ряду распоряжений полицмейстера Сечинского дать характер двусмысленный[113].

Наконец совестный суд, в исправление своей ошибки, решился обратиться к губернскому начальству и просить его, чтобы сделать распоряжение о доставлении девки Янсон в совестный суд к давно желанному допросу Но по болезни Янсон не имела возможности прибыть в суд, что подало повод совестному суду откомандировать члена и секретаря в место содержания Янсон[114].

Смерть Янсон, последовавшая в смирительном доме, приостановила исполнение по распоряжению московского военного генерал-губернатора о высылке Янсон за дурное поведение на место родины. При таком изложении обстоятельств и при таком сближении фактов, выведенных из последовательного развития целого хода дела, дело получает очевидную достоверность[115], подтвержденную официальною перепискою, и вот юридическая сторона дела; но теперь надо перейти к вопросу в том положении, как представляется клеветою, вымыслом, бессовестным включением таких событий и обстоятельств, которые даже не существовали в деле.

Итак, развратное поведение Янсон[116], признанное положительными фактами, вызвало живое участие некоторых людей, которые во имя благородного стремления защищают невинную жертву и решились прибегнуть к постыдному вымыслу и настоящее дело представили в следующем виде: 1) Развратная девка любавская мещанка Янсон перерождается в дворянку[117], делается жертвою молодого человека, который обманом привозит ее из С. -Петербурга в Москву, наконец бросает ее без гроша, без приюта, посреди совершенно чуждого ей города. Положение женщины весьма трогательно. 2) Но чтобы еще более одраматизировать публичную женщину, изобретательный автор прибавляет, что полицмейстер Сечинский, узнавши, о юной несчастной жертве, приказал представить ее к себе и после личного с нею объяснения велел препроводить ее в дом публичных женщин[118], где конечно, она, гнушаясь по своей невинности развратом, не согласилась и бежала из дому; преследование Сечинского возобновлялось каждый раз — и, наконец, он, встретив окончательное ее сопротивление, приказал высечь розгами в частном доме и отправить ее в смирительный дом. Жестокое наказание Сечинского было причиною болезни[119], которую нежное тело Янсон не могло переносить, и через это последовала смерть. На этих двух основаниях созданы обвинения Сечинского[120].

В общей массе человеческих действий есть преступление крови, которое заставляет бледнеть человека и трепетать сердце. Но во сколько для человека, нравственно развитого, честь дороже жизни, настолько преступление против чести выше всякого кровавого злодеяния. Если бы это неблагородное обвинение против Сечинского имело вид или характер доноса, тогда Сечинский имел бы полную возможность отразить клевету и разразить клеветника, но автор лишил его и этой последней благородной защиты, он направил свой лживый донос таким путем, что, предоставляя полную гарантию недостойной своей личности, он бросил на позор целой России оклеветанное имя Сечинского, до сей минуты признаваемое и начальством и общественным мнением чистым и безукоризненным.

Этот поступок есть презренный в самом своем источнике и в своем проявлении, потому что он потрясает все начала человеческих законов, в этом поступке поднято знамя разрушения всего челоеечества, всего святого на земле[121], что противоречие духу времени, это отчаянный протест против всех принцинов современного. Вот почему Сечинский пребывает в полной вере, что подобный поступок, который так безнаказанно стремится опозорить честного человека, вызовет в каждом порядочном человеке благородное негодование с клеймом позора на главу хищника чести[122], который спасается невозможностию огласить его имя.

Приложение. Копия с сведения умершей родной сестры Янсон, вдовы-солдатки Екатерины Ясиневой, данного ею приставу Тверской части:

На требование вашего высокоблагородия во исполнение предписания полицмейстера г. подполковника Сечинского имею честь объяснить: я и сестра моя, Анна-Луиза-Шарлотта-Доротея Янсон, родились в г. Либаве от тамошнего мещанина Иоганна-Мартына Янсона и жены его Анны; сестра моя, девица Анна, во время отсутствия моего из Либавы лет пять тому назад, из дома родителей уехала в С. -Петербург для приискания себе места; в С. -Петербурге она жила года три с небольшим, где я с ней не видалась, а из одного письма ее к родителям было видно, что она живет на Большой Садовой улице, но в чьем доме — не упомню; впоследствии было получено от нее письмо, что она по приглашению какой-то госпожи переехала в Москву, у которой находится в услужении; в письме писала адрес этой госпожи, фамилии не упомню, Сретенской части, в Пильниковом переулке, но в чьем доме — тоже не упомню. По прибытии моем в Москву из Либавы осенью прошлого 1856 года для приискания какого-либо места я обратилась по вышеозначенному адресу сестры в дом, состоящий в Пильниковом переулке, где, взошедши в сени, была встречена девицею, из обращения коей я могла заметить, что тут живут девицы вольного обращения; на спрос мой о сестре она сказала, что у нас ее нет, а указала дом напротив — справиться, нет ли в том доме ее, — где, по приходе на двор, вышли две или три девицы, как заметила, такого же разряда, у которых я спросила про сестру, и они сказали, что она живет у Александрины, и одна хотела меня отвести к ней, но извозчик, который со мною приехал, сказал, что он знает квартиру Александрины; по прибытии куда нашла сестру свою Анну живущею у содержательницы; между разговорами она, Анна, объяснила мне, что в С. -Петербурге жила у содержательницы девок вольного обращения, откуда по приглашению прибывшей из Москвы такой же содержательницы Бредау отправилась с ней в Москву и жила у нее, но сколько времени и у кого жила еще у других подобных содержательниц, она мне ничего не говорила; от Александрины же, у которой я нашла ее, она перешла к другой содержательнице, Жихаревой, от оной к прежней Бредау где, проживши с неделю, по распоряжению комитета возвратилась к Жихаревой, от нее к Александрине.

Из разговоров сестры видно, что она в Москве постоянно проживала у содержательниц девок вольного обращения, занятия ее были обыкновенно как девицы такого обращения; проживала ли она под чужим именем и с присвоением не принадлежащего ей звания, мне неизвестно, только знаю, что в этих заведениях ее звали Клименсою; были какие-либо истязания или притеснения. От Александрины она была взята и содержалась в Рогожском частном доме, из оного переведена в смирительный дом, где и умерла; причем дополню, что покойною сестрою моею Анною было подаваемо прошение г. обер-полицмейстеру об освобождении ее из заведения Жихаревой по слабости ее здоровья[123].

Подлинное сведение вместо вдовы-солдатки Екатерины Иогановой Ясиневой, за неумением ее русской грамоте, по личной ее просьбе подписал старший пастор евангелической св. апостолов Петра и Павла церкви консисториальный асессор — Гейнрих Дикгоф.

Сведение отбирал пристав Тверской части Акуньков.

К, л. 13 от 15 апреля 1858 г., стр. 104—107, где опубликовано впервые, без подписи. В ОК озаглавлено: «Дело полицмейстера Сечинского (записка по делу либавской мещанки Янсон и примечания редакции)». Автограф неизвестен. Примечания к записке Сечинского в К расположены позади текста, а в К² под строкой. Для большего удобства располагаем примечания так, как они приведены в К².

томе статьи «Под спудом» и «Польза от гласности»).

[102] Из сведения Марии Бредау.