ГРАФ МУРАВЬЕВ-АМУРСКИЙ И ЕГО ПОКЛОННИКИ
Мы получили три статьи, очень умные, очень хорошо написанные и совершенно лишние, в пользу графа Муравьева. Ils prêchent des convertis[67]. Когда мы систематически нападали на сибирского Муравьева? Когда сомневались в огромных дарованьях его? Не мы ли назвали его в статье «Америка и Сибирь» историческим деятелем в противуположность историческим бездельникам, снующим около Зимнего дворца, берущим взятки, крадущим леса и пр.? Не мы ли отдали ему полнейшую справедливость в его борьбе с cabinet privé его величества?
Но неужели поклонники его не понимают, что можно быть великим государственным деятелем и пристрастно смотреть на дело беклемишевской дуэли, что можно делать огромную пользу «раю и давнуть Петрашевского за оппозицию?
— Да он этого не делал. — Тем лучше для него. Возражайте, давайте нам факты, мы готовы помещать. Вас оскорбляет, что мы осмелились вообще говорить об этих фактах, что мы дерзнули усомниться в непогрешительности Муравьева. Может, в самом деле в Сибири трудно понять значение свободной печати. В Иркутске показалось даже, что «Колокол» за это потерял влияние, что на нас смотрят как на клеветников если не всей России, то маньчжурских краев ее.
Адвокаты Муравьева, большей частию возражают на частные обвинения пользой амурской колонизации, высокой честностью Муравьева, его благородным поведением с декабристами, тем, что он для Восточной Сибири что-то вроде Петра ; все это ничего не опровергает, а последнее обвиняет его — не дай бог ни Восточной, ни Западной Сибири такого несчастия, как был Петр I для России.
Дело дуэли мы излагать не будем — оно надоело и нам, и читателям, несмотря на то что с тех пор мы получили список мастерски написанного мнения советника Ольдекопа (журнал иркутского губернского суда, 28 сентября 1859) и две еще более мастерски сказанные речи Муравьева, по возвращении из амурской экспедиции, в петровском роде, т. е. где слово граничит с зуботычиной; несмотря на то что решение сената, отдающее Ольдекопа и всех членов окружного суда под суд, вызывает на новое обличение, мы на этот раз обращаем внимание поклонников Муравьева на другое обстоятельство. Три новые статьи и прежние, полученные нами от защитников Беклемишева, согласны в одном: что весь город говорил о неправильности дуэли. Как же мы могли не напечатать того, о чем говорил весь город, весь край? Разве это дело было изложено в «Иркутских ведомостях» со всеми pro и contra? Мы, печатая, исполнили наш долг и, сверх того, дали обвиненным средство оправдаться.
Откуда же эта раздражительная обидчивость?
Единственно и исключительно от непривычки к свободному слову.
Отчего у нас все люди в силе так избалованы, отчего они грубят, кричат, ругаются, а в Англии никогда? Оттого что в Англии над ними стоглавый аргус печатной гласности, а у нас все мерзости покрыты крышкой канцелярской тайны. Эти вещи стыдно повторять — а делать нечего.
Мы знаем и уверены, что Муравьев умный человек, мы знаем и то, что у него очень сильные наклонности к манерам; пусть же он нам скажет спасибо за то, что мы спасаем его от него самого. Пусть он будет бояться общественного мнения и узнает, что можно быть государственным человеком, не употребляя крепких слов, особенно в тех случаях, когда тот, к кому они относятся, не может дать сдачи.
Молчание кругом, подобострастное исполнение, подобострастная лесть приучают у нас самых дельных людей к страшной необдуманности, к безграничной самонадеянности и в силу этого вовлекают их в большие ошибки. По несчастию, они их не боятся; кто узнает о том, что делается в канцелярской мгле между генерал-губернатором и министром?
Вот пример. Муравьев писал 2 апреля 1853 года, за № 46, министру народного просвещения:
На почтеннейшее отношение ко мне вашего сиятельства от 12 января с. г. за № 337 имею честь отозваться:
полезно для края, где ощущается ныне крайний недостаток в этом отношении и преимущественно в выборе благонадежных и грамотных волостных начальников и писарей. Местное начальство давно уже обратило внимание на предлежащий предмет и ныне озабочивается приисканием средств к учреждению подобных училищ и к распространению вообще потребного между крестьянами первоначального образования. Когда приищутся нужные к сему способы, то главное местное управление не преминет войти по сему предмету своевременно и по принадлежности с подробным представлением.
2) Что касается до существующих постановлений об учебных заведениях ведомства министерства народного просвещения в Вост. Сибири, то я полагаю преждевременным делать по ним какие-либо существенные изменения и особливо в тех видах, чтобы заведения эти образовали для Сибири чиновников из тамошних уроженцев; ибо по пятилетнему изучению местных условий я совершенно убедился в необходимости, чтобы управление тамошнее состояло не из сибирских же уроженцев, которые, имея родственные и другие там связи и получив первоначальное там воспитание, неминуемо получают то пагубное направление, которым отличается сословие местных купцов и чиновников. Гораздо полезнее присутственные места в Сибири наполнить благонамеренными людьми, рожденными и получившими надлежащее образование во внутренних губерниях России, а если даже и из сибирских уроженцев, то во всяком случае таких, которые с юных лет удалены были для воспитания с места их родины, и тем избавить от заразы, сильно распространившейся в сибирском крае.
3) В этих же самых убеждениях я нахожу пока излишним увеличивать число губернских гимназий и уездных училищ
4) Относительно изыскания средств для устройства в сем крае женских учебных заведений, то существующий там уже женский институт, сировоспитательный дом Е. Медвежниковой и детские приюты вполне удовлетворяют настоящим местным требованиям; когда же обнаружится надобность в новых учреждениях, то местное начальство не преминет войти своевременно с особым представлением, сообразив и средства, которые могут иметься к тому в виду.
5) По вопросу, не будет ли возможно, сверх Казанского университета, воспитывать сибирских уроженцев еще в других заведениях, особливо специальных для приготовления на службу в Сибирь, то на основаниях выше изложенных я не могу признать это удобным, а полагал бы более полезным назначение на службу в Сибирь из воспитавшихся в здешних (столичных?) высших учебных заведениях уроженцев внутренних российских губерний, которыми, впрочем, уже ныне замещены многие должности в Вост. Сибири.
православие, что, впрочем, производится ныне весьма успешно; затем меры к распространению между ними образования должны быть те же, как и среди госуд. крестьян, и необходимо принимать их нераздельно друг от друга. Наконец —
7) Относительно учреждения в Сибири особого учебного округа, то, не предвидя в этом особенной какой надобности по числу учебных заведений, находящихся собственно в управляемом мною крае, я не могу, впрочем, дать на сей случай какого-либо положительного мнения, ибо вопрос этот связан с положением учебных заведений в Зап. Сибири и потому разрешение оного должно зависеть уже непосредственно от благоусмотрения вашего сиятельства.
Подписали: генерал-губернатор
надв. советник Молчанов
С. -Петербург.
Нам сдается, что если б Муравьев знал, что эта бумага будет напечатана, он бы ее не написал.
Печатается по тексту К, л. 109 от 15 октября 1861 г., стр. 910—912, где опубликовано впервые, с подписью: И — р. Автограф неизвестен.
его словам, «... передал кой-какие документы по сибирскому управлению для напечатания в „Колоколе”» (Н. А. Белоголовый. Воспоминания и др. статьи, СПб., 1901, стр. 538). Целью приезда Белоголового было убедить Герцена в неправоте защитников Муравьева-Амурского и представить правдивую информацию по делу о дуэли Неклюдова с Беклемишевым, получившему широкое освещение на страницах «Колокола» (см. в т. XIV наст. изд. заметку «Дуэль Неклюдова с Беклемишевым» и комментарий к ней). Тогда же Герцен получил материалы от петрашевца Ф. Н. Львова, проживавшего в Иркутске, дискредитировавшие Муравьева-Амурского как администратора. Полностью выявлена была в письмах Львова и неприглядная роль Муравьева в деле о дуэли (сводку материалов об этой дуэли см. в ЛН, т. 60, кн. 2, стр. 74 и т. 63, стр. 228—238).
Н. А. Белоголовый сумел доказать, что правда не на стороне Муравьева, но Герцен вместе с тем уклонился от напечатания новых материалов, обличающих Муравьева, так как не желал выступать против М. А. Бакунина, который тогда всячески защищал Муравьева, просил не нападать на него, но сам лишен был возможности открыто выступать в печати. «Правда мне мать, но и Бакунин мне — Бакунин», — сказал Герцен, мотивируя в беседе с Белоголовым свою позицию (Н. А. Белоголовый. Воспоминания..., стр. 537).
_____
Не мы ли назвали его в статье «Америка и Сибирь» историческим деятелем... — «Имя Муравьева <…> внесено в историю...» — писал Герцен в этой статье, напечатанной в К, л.
Не мы ли отдали ему полнейшую справедливость в его борьбе с cabinet privé его величества? — В К, л. 87—88 от 15 декабря 1860 г. была помещена обширная статья, включавшая документальные материалы, — «Императорский кабинет и Муравьев-Амурский». В редакционном предисловии давалась краткая оценка этой «поэмы о борьбе Муравьева-Амурского с кабинетом его величества — борьбе здравого смысла с недобросовестностью и тупоумием». Далее говорилось, что «Муравьев-Амурский, положим, и не лишен своих погрешностей, например, поползновения на деспотическое преобразование Сибири à la Pierre Grand, не щадя людской жизни», но что «все же он, Муравьев-Амурский, без всякого сравнения умнее, образованнее и честнее всего кабинета совокупно...» (стр. 721).
... давнуть Петрашевского за оппозицию? — М. В. Петрашевский, выступивший в деле о «беклемишевской дуэли» в защиту убитого Неклюдова с разоблачением сторонников Н. Н. Муравьева и их злоупотреблений, был выслан 27 февраля 1860 г. из Иркутска в Минусинский край. Сообщая об этом в заметке «Тиранство сибирского Муравьева», напечатанной в К, «Неужели у графа Амурского столько ненависти? Неужели прогрессивный генерал-губернатор не понимает, что вообще теснить сосланных гнусно, но теснить политических сосланных времен Николая, т. е. невинных, преступно?» (т. XIV наст. изд., стр. 316). См. также в наст. томе редакционное примечание Герцена к публикации прошения Петрашевского о возвращении его в Иркутск (стр. 225).
— Муравьев-Амурский оказывал поддержку многим из декабристов, проживавшим в Иркутске и его окрестностях — С. Г. Волконскому, А. В. Поджио, В. Ф. Раевскому и др.
... такого несчастия, как был Петр I для России. — Характеризуя в статье «Россия и Польша» эпоху Петра I, Герцен в 1860 г. писал: «Огромные средства бюрократического и военного устройства, взятые из Германии, соединенные с восточным отрицанием всех прав человеческой личности, дали в руки правительству чудовищную, неслыханную силу на создание и разрушение. Петр I — самый полный тип эпохи, им призванной к жизни, гений-палач, для которого было все, а человек ничего; он начал нашу каторжную работу истории, продолжающуюся полтора века и достигнувшую колоссальных результатов» (т. XIV наст. изд., стр. 46). Оценку Петра I и его реформ см. также в работе Герцена «О развитии революционных идей в России», гл. III — т. VII наст. изд., стр. 170—175.
...речи Муравьева ∞ в петровском роде, т. е. где слово граничит с зуботычиной... — Вернувшись из поездки в Японию и Китай, Муравьев назначил обычный прием должностных лиц и представителей общественности. Его резкая речь произвела на большинство подавляющее впечатление. Особенное негодование Муравьев выразил при упоминании о событиях, связанных с дуэлью и погребением Неклюдова. Намекая на роль М. В. Петрашевского и Ф. Н. Львова в обличении убийц, он укорял общество в том, что его «могли смутить двое мерзавцев, которым из милости он позволил жить в Иркутске» (Б. Г. Кубалов. А. И. Герцен и общественность Сибири, Иркутск, 1958, стр. 139—140).
... мнения советника Ольдекопа ∞ решение сената, отдающее Ольдекопа и всех членов окружного суда под суд... — Губернский Иркутский суд в сентябре 1859 г. отменил решение окружного суда, приговорившего Беклемишева и других участников дуэли к 20 годам каторжных работ, и значительно снизил наказание. Советник губернского суда Ольдекоп, найдя мотивировку губернского суда неправильной, остался при особом мнении (копия «мнения» Ольдекопа и решение губернского суда хранятся в ЦГИАМ). Сенат пересмотрел дело и назначил Беклемишеву низшую меру наказания, дав указание «подвергнуть рассмотрению в Совете главного управления Восточной Сибири» действия Ольдекопа и членов окружного суда. В связи с этим H. H. Муравьев писал 7 августа 1860 г. М. С. Корсакову: «Теперь здесь рассматривается по сенатскому указу дело Ольдекопа и окружных судей. Некоторые члены Совета главного управления трусят, но справедливость, конечно, возьмет верх над страхом — все они будут преданы суду». В другом письме он сообщает о начале дела: «... возможно, что Петрашевский будет в числе виновных и, вероятно, Львов, ибо они играли немалую роль в пристрастных приговорах окружного суда и Ольдекопа» (Б. Г. Кубалов. А. И. Герцен и общественность Сибири..., стр. 143). В защиту Ольдекопа и судей выступил петрашевец Ф. Н. Львов, пославший в «Колокол» письмо, напечатанное под заголовком «Опять об иркутской дуэли» в К, л. 101 от 15 июня 1861 г. Под давлением общественного мнения правительство освободило судей, а Ольдекоп был назначен прокурором Казанского губернского суда (об Ольдекопе и его дальнейшей судьбе см. ЛН, т.
[67] Они проповедуют обращенным (франц.). — Ред.