КАПИТАН АНДРЕЕВ И МАТРОСЫ
Мы получили письмо, свидетельствующее, что капитан Андреев не был виновен в смерти двух матросов, упавших один с брам-реи, а другой с блока марсо-штока («Колок.», лист 109). Быть может, это и так, и мы поздравляем г. Андреева с тем, что двумя угрызениями у него на совести меньше.
Положим, что не сам Андреев, а лейтенант Повалишин (не разделяющий мнения Константина Николаевича насчет телесных наказаний), был причиною смерти одного матроса[42]. Ну, а кто велел вбить трехдюймовый в рот марсового Жукова, за разговор на марсе, кляп, с которым он ходил два дня, три дня и на три ночи сигнальщика за то, что он не начал бить зорю, не слыхав команды?
Кстати, в прошлом ноябре мы получили письмо, в котором рассказывается очень милая история навального
Сегодняшнее число 31 октября (12 ноября) 1861 так замечательно, что его надо запомнить. В 9 часов началось ученье, продолжавшееся до полдня; промежутки между действиями были так малы, что команда утомилась страшно. Можно судить о степени усталости людей по следующим образчикам. Бледные, покрытые потом, с посиневшими губами, они просили как величайшей милости позволения остаться на марсе после команды — «С марсов долой!» Надо было потерять всякое чувство жалости, всякое чувство сострадания к этим несчастным, чтобы отвергнуть их просьбу. Можно было надеяться; что капитан вознаградит сколько-нибудь эти ученья продолжительным отдыхом и спуском на берег. Ничуть не бывало. После обеда в 3 часа новое парусное ученье, еще более изнурительное, нежели утреннее. Несмотря на общее, всем известное правило, которое строго наблюдается во всех флотах, прекращать работы к спуску флага, капитан не прекращал их; наконец в половине 6 общее ученье кончилось, но недовольный неудачною переменою грот-марселя и медленным, по его мнению, подниманием марсо-фалов, он приказал шканечным и грот-марсовым во время ужина остальной команды, безостановочно поднимать и травить грот-марсо-фал. Мне кажется, что всякому будет понятно, что если фалы не поднимались бегом, то это произошло от совершенного изнурения, оттого что руки и ноги отказывались служить. Андреев один не понял этого; увидя двух матросов, которые не поднимали изо всей силы (была ли она у них в это время — сомнительно), он приказал дать им по 100 линьков. Не довольствуясь этим и пользуясь темнотою, встал между работающими, и, заметя еще одного, по его словам, работающего худо, бил его по щекам, и закричал: «Давайте линьков, боцманов сюда!», и, бегая взад и вперед по правому шкафуту, приказал наказывать. Ударов было дано более ста. В исходе седьмого часа он приказал кончить ученье. Нельзя при этом не упомянуть с искреннею благодарностью поступка грот-марсового начальника Рыкачева. Он по окончании работ пошел к нему и высказал, что считает своею обязанностью довести до сведения капитана о страшном изнурении людей и не только о бесполезности, но даже вреде подобных учений, что следствием их бывает только то, что команда устает, ничего не приобретая в знании и ловкости. На это капитан отвечал, что это-то и есть цель его учений, чтоб довести людей до усталости. Рыкачев возразил, что не думает, чтоб капитан усталостью хотел довести до вреда здоровье команды. «Нет-с, именно я хочу, чтобы заболевала команда, тогда по крайней мере увидят неспособность этой отвратительной команды и вернут фрегат в Россию». Что же остается делать офицерам? Неужели только внутренне возмущаться, мучиться, а наружно быть участниками такого безнравственного управления? Что может сделать каждый отдельно, чтобы препятствовать этим поступкам? На дружный отпор всего общества офицеров надеяться нечего, он невозможен, он слишком опасен для многих, чтобы быть возможным. Доводить до сведения правительства офицеры не имеют права, да и бесполезно — им не поверят.
Что же остается делать тем, которым назначено как бы в награду двух или трехгодовое плавание с командиром, употребляющим свою власть для мучения своих подчиненных, а свой ум и знание для замаскирования своего поведения пред начальством, которое ему верит? По-моему, самое благоразумное — не вступая в бесполезную борьбу, проситься списаться и уехать в Россию, освобождая себя от постоянного принуждения и невольного участия в капитанских притеснениях.
Пирей
Примечания
Печатается по тексту —1122, где опубликовано впервые, без подписи. Автограф неизвестен.
Статья написана от имени редакции «Колокола» («Мы получили письмо...» и т. д.) на основе материала, полученного в качестве возражения на заметку «”Олег” и Андреев» (см. т. XV наст. изд.). На принадлежность Герцену указывает следующее редкое словоупотребление, встречающееся как здесь («Письмо, в котором рассказывается очень милая история навального учения»), так и в «Былом и думах»: «Ну, думаю, авось, учения не дадут под моими окнами» (т. IX наст. изд., стр. 72).
В настоящем издании в текст внесено следующее исправление:
Стр. 118, строка 9: современного (по смыслу).
«Колок.», лист 109). — В л. 109, в заметке «”Олег” и Андреев» (см. т. XV наст. изд.) сообщалось о жестоком обращении капитала фрегата «Олег» Андреева с матросами и, в частности, о гибели по его вине двух матросов. Письмо неизвестного корреспондента, полученное редакцией «Колокола», опровергало это сообщение.
— О получении корреспонденции из Пирея Герцен сообщал также на страницах «Былого и дум», рассказывая о «забавной переписке», которую вел «Колокол» с офицерами «Великого адмирала»: «Мы поместили как-то в “Колоколе” несколько слов об этом <об истязаниях матросов>. Вдруг получаем из Пирея ответ от имени большинства офицеров, что это неправда... от имени, но без имени» (т. XI наст. изд., стр. 306).