РУССКИМ ОФИЦЕРАМ В ПОЛЬШЕ
Друзья и братья!
Долго не отвечали мы вам на два письма ваши. Труден был ваш вопрос, многое останавливало наш ответ, но время шло, обстоятельства росли, гроза становилась ближе, и медлить нельзя было больше. Удаленные от места действий, не делящие вашей опасности, мы долго отказывались от печальной роли заграничных советников. Но все личные неудобства должны замолкнуть перед общим делом, перед опасностью ошибки с вашей стороны. Не высказать нашего мнения при теперичных обстоятельствах было бы слабостью, почти предательством. Наша любовь к родине, наша религиозная преданность ее благу, наша искренность в том, что мы говорим, заслужили нам ваш повторенный вопрос; мы благодарили вас и были готовы отвечать с чистой совестью, со страхом истины и с благочестием к судьбе вашей на ваш вопрос: что должно делать русским офицерам, находящимся в Польше, в случае польского восстания?
Общий ответ прост — идти под суд, в арестантские роты, быть расстрелянным, как Сливицкий, Арнгольдт и Роетковский, быть поднятым на штыки, как вам грозил ваш дикий кондотьер Хрулев, но не подымать оружия против поляков, против людей, отыскивающих совершенно справедливо свою независимость.
Поддерживать силою оружия правительство, составляющее польское и наше несчастие, вам невозможно, не совершив сознательно преступления или не унизившись до степени бессознательных палачей. Время слепого повиновения миновало. Дисциплина не обязательна там, где она зовет па злодейство,— не верьте этой религии рабства, на ней основаны величайшие бедствия народов. Не подымать оружия против поляков заставляет вас совесть, уважение к правоте их дела, к достоинству человека и, наконец, уважение к нашему русскому земскому делу. Нельзя начинать эру свободы в своей родине, затягивая веревку на шее соседа; нельзя себе требовать прав и теснить во имя материальной силы и политических фантазий другой народ. На этих властолюбивых притязаниях, на развитии грубых страстей стяжания и захватывания держались и держатся уродства военных монархий, заслоняющих мнимым величием и победоносными знаменами внутреннее неустройство и безвыходное рабство подданных.
Клянитесь, хотели мы вам сказать, не подымать оружия против поляков, — и чувствовали, что ответ наш не полон.. чувствовали, что это ответ отрицательный, что он только говорит, чего вам не делать, а надобно подумать о том, что делать, даже для того, чтобы вы не были в необходимости погибнуть жертвами искупления. Мученичество свято и прекрасно, когда оно необходимо. Каждая капля крови вашей дорога русскому народу; перед ним вы будете отвечать не только за себя, но за каждого солдата, т. е. за каждого вооруженного крестьянина, насильственно оторванного правительством от своей земли. Исторические грехи искупаются легко и без крови, одним отрицанием от них.
Деятельный союз ваш с поляками не может ограничиться одним отторжением Польши от России; он должен стремиться к тому, чтоб это отторжение помогло в свою очередь нашему земскому переустройству, и поэтому степень вашего деятельного участия зависит от того, какой характер относительно главного земского вопроса и относительно провинций будет преобладать в польском восстании.
Тяготившее нас сомнение разрешено. Мужественный, открытый язык Варшавского комитета снял камень с нашей груди; он нам указал на основную мысль союза поляков с русскими. Отвергая всякий характер сословно-шляхетский, поземельное право крестьян и на самоправность областей устроиться по их желанию как на основные начала современного движения.
Земля крестьянам, самобытность областям — на этом основании, и только на нем, может утвердиться деятельный союз ваш с польскими братьями. Опираясь на него, вам легко обратиться к народу русскому, к русским войскам, перед которыми вы обязаны отчетом за себя и за солдат, и объяснить им, почему вы идете с вольными людьми за волю. Вы им скажете, что народ польский не враг России, а враг императорского деспотизма, что он хочет своей независимости и признает независимость других народностей, соединенных прежде с Польшей. Что Польша желает остаться в федеральном союзе со всеми народами, входившими в целость Речи Посполитой, — это совершенно естественно, и что она не может признать насильственного разделения, не отрекаясь от самобытности своей, тоже ясно. Если б это было иначе, то Варшава, как Петербург, признала бы Галицию — Австрией, Познань — Пруссией.
С своей стороны поляки должны понять, что сохранить тот же федеральный союз будет стремлением не только правительства русского, но и всего русского народа. И это факт, который не следует упускать из вида. Какой же русский не считает — и притом совершенно справедливо — Киев таким же русским городом, как Москву?
Что касается до нашего мнения, мы равно не принимаем ни материальную силу за право, ни историческое право за силу. Мы признаем не только за каждой народностью, выделившейся от других и имеющей естественные границы, право на самобытность, но за каждым географическим положением. Если б Сибирь завтра отделилась от России, мы первые приветствовали бы ее новую жизнь. Государственная целость вовсе не совпадает с народным благосостоянием.
В силу этого нам было бы очень жаль, если б Малороссия, например, призванная свободно выразить свою мысль, не умела 'бы остаться при полной независимости. Память того, что она выстрадала после Богдана Хмельницкого чрез присоединение к Москве, и память того, что заставило Хмельницкого идти в царскую кабалу, могли бы послужить ей великим уроком.
При теперичном положении знать, чего желает Литва, Белоруссия, Малороссия, очень трудно; гнет русского правительства не дает ни малейшей возможности высказаться, и тот же гнет заставляет их смешивать все русское с правительственным[137]. Из этого ясно, что и самый вопрос надобно оставить, не предрешая его без тех, кто единственно имеет право его решить... Скажем вместе с поляками: быть Литве, Белоруссии и Украине с кем они быть хотят или ни с кем, лишь бы волю их узнать — не поддельную, а действительную.
Обращаемся теперь к вашему внутреннему устройству, к пути, который, нам кажется, вам следует держать.
Вступая как русские в союз с поляками, вы должны вступить в него как самобытная организация и потому требовать участия и голоса в совещаниях. Не распуститься в польском деле должны вы, а сохранить себя в нем для русского дела; польское восстание для вас случайность, вы ее не вызывали, вам нельзя ее отклонить; вряд можно ли уклониться от участия, в этом все трагическое вашего положения, но, участвуя в нем по роковой необходимости, вы должны стремиться к тому, чтоб ваш союз с Польшей двинул бы наше земское дело. Вы частный случай его. Вы один круг целой системы кругов, которых средоточие сложится. Помните это и старайтесь соединить общим планом польское движение с движением русским. Только от этой солидарности и можно ждать действительного успеха, только тогда вы можете требовать, чтобы поляки приостановились в своем движении. А это необходимостей: преждевременный взрыв в Польше ее не освободит вас погубит и непременно остановит наше русское дело.
Причин на это много, мы укажем две главных.
У нас ничего не готово. Крепко устроенный круг офицерский существует, сколько нам известно, только у вас, успех ваш, правда, колоссален. В несколько месяцев вы бросили мост через пропасть, отделяющую дворянина в эполетах от крестьянина с ружьем в руке, вселили братское доверие в поляков и четырьмя мучениками показали миру непреодолимую мощь ваших убеждений. Казнь товарищей ваших в Модлине имеет безмерное значение для России по одному и тому же делу, по которому расстреляны два офицера, пал унтер-офицер от тех же палаческих пуль и умер засеченный солдат. Солдат и унтер-офицер погибли за то, что не выдали офицеров. Благословенна могила их, могила двойного примирения — русского воина с поляком, русского офицера — с солдатом!
Но не увлекайтесь, это только начало; офицерские круги должны учредиться везде внутри России, во всех армиях, во всех краях, везде должны они сблизиться не только с солдатом (это первая обязанность, без которой всякая пропаганда — вздор), но с народом. Полно ему смотреть на русского офицера как на враждебного опричника, полно самому офицеру смотреть на себя как на царского слугу, употребляемого в мирное время на то, чтоб быть палачом.
Но это еще не сделано: предварительный труд, обширный, неутомимый, лежит на вас и на друзьях ваших. Соединяйтесь в круги, делайте пропаганду и прислушивайтесь, что делается на великой Руси, какой гул там идет, чтоб она вас не застала врасплох.
На Руси, в сию минуту, вряд может ли быть восстание.
Помните, что мы, русские, по превосходству народ сельский и что надел землей — основной догмат нашего земского дела.
Русский народ не восстанет ни за какие фантастические идеалы, он не пойдет ни в какой крестовый поход из-за гроба; нам нужно не фантастическое царство, а царство земное, т. е. мы хотим собственную нашу землю, чужой нам не надобно.
Народ русский, мрачно молчавший столетия в своей невзгоде, два раза в наш век поднимал голову. В 1812 году, испугавшись за целость земли русской, землю. Вилять после окончания переходного состояния, т. е. весною будущего года, нельзя больше. Крестьянин землею не поступится, он, наверное, упрется; восстань тогда Польша, бросьтесь вы с вашими и с их солдатами в Литву, в Малороссию во имя крестьянского права на землю — и где найдется сила противудействовать? Волга и Днепр откликнутся вам, Дон и Урал!
Вы знаете, что земля, т. е. право на нее земледельцев, — составляет ту прочную и самобытную основу, на которой зиждутся все наши надежды на будущность России. Русским отношением крестьянина к земле, возведенным и обобщенным в закон, может только искупиться перед русским народом монгольско-московское и петербурго-немецкое пленение. Нам многие говорили, что мы поземельному вопросу даем перевес. Действительно, в русском развитии он перевешивает, но это сделали не мы. Этот перевес ему дан духом, гением русского народа изнутри и несостоятельностью всех политических революций — извне. Наше переустройство является по преимуществу с характером сельским, общинным, земским... Вызванное сверху, оно поднимается от нивы, полей и дубрав; оно идет от плуга, от надела землей, и без земли ни на шаг. Оно стремится к сочетанию, на существующих народных обычаях, общинного самоуправления — и тише, но зато им не дойдешь до вопроса «Хлеба или свинца?», ни до ответа «У кого есть свинец, у того есть хлеб!» Хлеб у нас будет, потому что надел землею
Не принимайте хлеба насущного легко, не верьте праздным риторам и пустым идеалистам.
Бедствия Европы, много выстрадавшей в своих исполинских борьбах, оправдывают вполне народ русский.
Нет освобождения без земли!
На знамени таборитов была чаша с кровью искупления душ, на нашем будет дискос с хлебом полей крестьянских, с хлебом искупления тел.
— они полнее человеческим смыслом всех хищных зверей, двуглавых птиц с когтями, нелепых драконов, окровавленных мечей и дымящихся пушек, служащих эмблемами дикой силы и кровожадного стяжания народов, которых неразвитая и испорченная фантазия их избрала.
С новой хоругвью пойдем мы на исполнение новых судеб наших. Двери прошедшего захлопнуло само правительство пошлым праздником тысячелетия и нехотя призналось, что для России настает иное время, но оно нами самими должно водвориться; теперь не явится больше Петр, просветитель с кнутом, — это вы знаете.
Вот все, что мы хотели вам сказать на первый раз в ответ на ваши письма. Вы, друзья, не скажете, что мы не имели права вам советовать, — вы вызвали наш ответ, и поляки этого не скажут — они нас избрали своими посредниками, — и совесть наша этого не говорит.
Скажут это люди, которых дух сломился от рабства, которые, привыкнув с детства к молчанию передней и фронта, все еще думают, что право говорить об общем деле принадлежит присутственному месту и квартальному надзирателю. Пожалеем об них и будем с верой продолжать наше дело.
Издатели «Колокола».
Примечания
Печатается по тексту К, л. 147 от 15 октября 1862 г., стр. 1213— 1215, где опубликовано впервые, с подписью: Издатели «Колокола».
6 «La Cloche» и № 7 «Kolokol», польский — в журнале «Przeglad Rzeczy Polskich» от 15 ноября.
Авторство Герцена устанавливается на основании хранящейся в ЛБ типографской гранки, на которой сохранилась подпись: — р.
Гранка содержит конец статьи, начиная со слов: «Нет освобождения без земли!» (см. стр. 256—257 наст. тома). Гранка наклеена на обороте двадцать пятого листа рукописи главы «М. Бакунин и польское дело» из седьмой части «Былого и дум» (см. т. XI наст. изд., стр. 353—374). На полях помета Герцена: «Поправленный текст в 147 листе „Колокола” (15 ок<тября>»).
«Варианты»). Отдельные места его, в несколько измененном виде, находятся в начале текста статьи.
В своем ответе Центральному национальному комитету издатели «Колокола» отмечали, что их письмо к русским офицерам следует рассматривать также и как ответ комитету. В письме к русским офицерам были сформулированы основные принципы поведения революционной организации русских офицеров в случае начала восстания в Царстве Польском. Только после уяснения принципов, на основе которых в Польше велась борьба за независимость, издатели «Колокола» сочли возможным ответить на вопрос, что должно делать русскому войску в период польского восстания. Говоря о вероятном участии русской революционной организации офицеров в польском восстании, издатели «Колокола» ставили это участие в зависимость от того, какой характер примет восстание «относительно главного земского вопроса и относительно провинций». Они предупреждали русских офицеров об опасности «распуститься в польском деле», о необходимости сохранить себя для «русского дела», полагая, что союз с восставшей Польшей может способствовать усилению и русского освободительного движения. Письмо к русским офицерам является важным документом, отражающим тактику издателей «Колокола» по отношению к польскому восстанию, показывающим их тесные связи с революционной организацией русских офицеров в Царстве Польском.
... не отвечали мы вам на два письма ваши. — Имеется в виду письмо русских офицеров из Польши, опубликованное в «Колоколе» 1 июня 1862 г. (л. 135), и письмо от 7 июня 1862 г. от Андрея Потебни, одного из руководителей русской офицерской организации в Варшаве, опубликованное после гибели Потебни в статье Огарева «Надгробное слово» (К, л. 162 от 1 мая 1863 г.). В этих письмах сообщалось о приближающемся восстании в Польше, о сближении революционной части русского офицерства с польской повстанческой организацией, а также ставился вопрос о том, что надлежит делать русским" офицерам в случае пачала польского восстания.
— О них см. в статьях «Выстрелы, раны и убийства», «Арнгольдт, Сливицкий и Ростковский» (наст, том, стр. 206—208 и 215—216).
... быть поднятым на штыки, как вам грозил ваш дикий кондотьер Хрулев... — См. примечание к стр. 215.
— Имеется в виду письмо Центрального национального комитета в Варшаве издателям «Колокола», опубликованное в К, л. 146 от 1 октября 1862 г. (см. комментарий к заметке «Из Варшавы», наст, том, стр. 466).
... расстреляны два офицера... — Арнгольдт и Сливицкий.
— Ростковский.
... умер засеченный солдат. — Щур.
На знамени таборитов... — Так назывался революционный крестьянско-плебейский лагерь в гуситских войнах в Чехии в 1419— 1437 гг.
— со стороны Польши: народ, селы, массы, если не против Польши, то, вероятно, и не за нее. Тут место широкому, законному влиянию польской цивилизации. Пропаганду вообще мудрено остановить полицейскими мерами, но пропаганду искупления, отречения от старых злоупотреблений, от своих прав на поземельную собственность невозможно остановить никакому правительству в мире. Это путь к завоеванию масс, против которого мы не скажем ни слова.