Vivat Polonia!

VIVAT POLONIA![14]

И да здравствует русский воин, который отказался стрелять в безоружных[15], несмотря на приказ какого-то спадасина Заблоцкого!

Перед этим великим гражданским подвигом мы с умилением склоняем голову.

Не думал, вероятно, Заблоцкий, совершая преступление, что он совершил историческое событие. Его залп разбудил многих, он показал, какие звериные возможности гнездятся и живут, притаившись в кавернах Зимнего дворца, и какие инструкции даны полубезумным и полутатарским наместникам и баскакам. И не это одно обличил набольший царских убийц. Он обличил, что их время миновало, что русский офицер перестал быть рабом, палкой, штыком, в руках Заблоцких и других негодяев, выслуживающихся кровию невинных жертв. Отказавшийся исполнить преступный приказ спас честь России! Ему следовал тот Георгий, который на смех общественному мнению и в поругание статута брошен экс-королю неаполитанскому не за взятие-крепости — а за сдачу ее.

Вероятно, герой этот погибнет за Польшу, как погиб Караваев за Конарского. Дайте нам его имя, чтоб мы могли святить его, чтоб мы могли записать его в наши святцы!

С бесконечной гордостью видим мы, что мы не ошиблись в уповании нашем на молодых офицеров. С гордостью видим, какой огромный успех сделало нравственное развитие с 1831 и 1849 г. Тогда офицеры не выходили из рядов, не подавали в отставку; но иногда раскаивались потом — получивши крест и чин; это легкое и дешевое раскаяние мы несколько раз сами слышали от участников в венгерской кампании.

своих и чужих; они почувствовали, что николаевские лавры вышли на нашем лбу каким-то каторжным клеймом, и хотят стереть его.

Гибнущие братья-искупители! Тяжела ваша участь; но идите в арестантские роты, в крепости, казематы, на смерть — только не убивайте ни поляка, который хочет быть самим собой, ни крестьянина, требующего свободы.

Напомните нашим воинам в Польше, что мы им говорили в 1854 году[16].

«Ваша участь всех хуже: товарищи ваши в Турции — солдаты, вы в Польше будете палачами. Ваши победы покроют вас позором, вам придется краснеть вашей храбрости. Родная кровь трудно отмывается, не берите вторично греха на душу, не берите еще раз на себя название Каина. Оно, пожалуй, останется навсегда при вас.

Знаем мы, что вы не по доброй воле пойдете на поляков, но в том-то и дело, что пора вам иметь свою волю. Нелегко неволить десятки тысяч людей, с ног до головы вооруженных, если б между ними было какое-нибудь единодушие...

Раз — не помню, в какой губернии, — когда вводили новое управление государственных имуществ, крестьяне взбунтовались, как почти во всех губерниях было. Привели войска, народ не расходился. Генерал пошумел да и велел солдатам ружья зарядить; те зарядили, думая, что это для острастки; народ все не шел. Тогда генерал дал знак полковнику, чтоб он велел стрелять, полковник скомандовал, солдаты приложились — и не выстрелили. Оторопелый генерал подскакал к фрунту: ,,... Шай, пли!” ... Солдаты опустили ружья и неподвижно остались на своем месте.

Что же вы думаете было с ними? — Ровно ничего. Генерал и начальство так перетрусились, что дело замяли.

Поглощение Польши царской Россией — нелепость, насилие, — насилие, очевидное по количеству войска, которое стоит в Польше с 1831 года. Естественное ли это дело, что через 23 года правительство не смеет вывести одного полка из Польши, не заменив его сейчас другим?

Все эти грубые, насильственные соединения ведут не к единству, а увековечивают ненависть. Что Ломбардия и Венгрия — стали австрийскими? Или Финляндия — русской? Одним балтийским немцам пришлось по вкусу голштейн-татарское управление, так что они первые послали детей своих защищать православную церковь, с лютеранской библией в кармане.

Вы не русский народ защищаете в Польше. Русский народ не просит вас об этом, при первом пробуждении своем он отречется от вас и проклянет ваши победы. Вы в Польше защищаете неправое царское притязание.

На польской земле не растут лавры для русских воинов, — вас самих, может быть; на берегах Вислы, близ Прагского кладбища и на кладбище Воли... нет боевой славы для вас. На них вас ждет иная слава — слава примирения и союза!

Что и как делать, вы узнаете, когда придет время. Исполнитесь в ожидании событий истиною наших слов и присягните во имя всего святого вам — не поднимать оружия против Польши!

Эту присягу требует не царь, а совесть народная, народное раскаяние, и если вас ждет самая гибель за это — она свята, вы падете жертвой искупления, и вашей мученической кровью запечатлеется неразрушимый, свободный союз Польши и России как начало вольного соединения всех славян в единое и раздельное Земское дело!»

великодушно. Это очень хорошо, но, по несчастию, тут нет места великодушию.

Что за рабское смешение понятий. Прощения надобно ему просить у Польши, перед лицом всего света, за кровь, пролитую в Варшаве, за то, что у него звери между генералами. Надобно быть справедливым, а не великодушным!

Быть виноватым и прощать — что за вечная ложь и лесть! Время этих фантасмагорий миновало, да и многого другого. Русские офицеры отказываются стрелять в польских братий. Польские выходцы, собравшись при первой вести о движении в Варшаве, в Виттингтонском клубе, начали с того, что еще раз засвидетельствовали не только отсутствие вражды к русскому народу, но сочувствие с нами. «Мы, — сказал в своей речи г. Беньёвский, — Нам нужно расстаться, чтобы вздохнуть свободно, чтобы расправить онемевшие члены».

Они совершенно правы, нам надобно расстаться, для того чтоб иначе посмотреть друг на друга, чтоб свободно подать друг другу руку.

на череду не этот вопрос: ближайшее будущее, наступающее историческое дело славянского мира — государственная самобытность Польши и соединение отрезанных частей ее.

И как величественно начала Польша свое новое воскрешение, в заседании «Земледельческого общества» в Варшаве польские помещики решили отдать крестьянам полный надел земли!

Первый акт восстановления Польши должен был быть актом очищения перед земледельцем, актом искупления, покаяния, справедливости. Надобно было доказать обделенному народу, что он не забыт, что на этот раз идет дело земское, дело всей Польши, а не одной шляхты.

Сила народа в земле. Мы не верим больше в перевороты — аристократические, муниципальные, военные и статские, т. е. не верим в их прочность; то только прочно, что запахано в землю, то взойдет плодотворно, что посеяно на ниве, что выросло на свежем воздухе полей и лесов. Не для народа то, что идет через голову крестьянина, что с треском и пылью проезжает мимо деревни, как курьер, не останавливаясь. Мы придаем величайшее значение решению польских помещиков. На этом святом акте справедливости и гражданского совершеннолетия мы приветствуем их.

Как правительство поступит? Трудно сказать, потому что в Петербурге нет русского правительства. Из русских там один Александр Николаевич, а известное дело — один в поле не ратник.

Беда наша в том, что вся эта богадельня эполет, чающих движения воды, несмышленых стариков Совета, сенаторов за негодность на всякую другую службу и проч. состоит из немецко-русских татар. Чисто русское в них только — невежество, привычка драться и говорить «ты».

Правительство на немецкий манер никогда не поймет, что для России сильная, независимая Польша как союзница

Познань и Галиция — это четвероугольник с другой стороны, это немецкая — одних господ... а в Австрии венгерцы шалили в 49-м, так наши господа посылали их унимать...

И вот почему у нас нет ни малейшего доверия к такту, к пониманью нравственных калек, пасущих Россию; а в их готовность наказывать, пытать, ссылать мы безусловно верим — они всю жизнь делали одно и то же.

Прения по крестьянскому вопросу, в которых Александр боролся с целой стаей жадных крепостников и кончил тем, что их побил, подняли снова его акции. И нам иной раз хочется ему сказать: «Будьте откровенно русским _, как следует поступить с Польшей и как довершить начатое вами; вам это легко, дайте волю себе. В душе вы русский — оттого вам стало жаль мужика и дворового, оттого вы хлопотали, чтоб у крестьянина осталось землицы. Старики из немцев и татар никогда не жалеют русский народ. Вы видели, как они шипели против вас в Совете, вы видели, как ваши собственные министры изменили вам. Вам мешает ложный стыд, предрассудки, воспитание, мы все это знаем... одно усилие... вы освобождаете крестьян от старых помещиков — освободите от них и себя!»

Свободная Польша исторгнет Россию из немецких объятий. Расставшись с нею, Русь пойдет мирно и вольно к своему будущему, пойдет не дипломатическими закоулками, не международными грабежами, не канцелярскими уловками Остерманов и Нессельродов — а открытой столбовой гатью развития и свободы!

Примечания

Печатается по тексту К, л 94 от 15 марта 1861 г., стр. 789—791, где опубликовано впервые, за подписью: И — р. Автограф неизвестен.

Перепечатано в польском переводе в журнале «Przegląd Rzeczy Polskich» от 6 апреля 1861 г. (Л XI, 464).

«Известен ли тебе факт, что один из офицеров в Варшаве отказался командовать „пли”?» — писал Герцен И. С. Тургеневу 12 марта 1861 г. В письме от 7 марта 1861 г. Герцен запрашивал его о возможности публикации статьи во французской прессе через Делаво, который не раз знакомил французского читателя с произведениями Герцена и его деятельностью: «Имеешь ли ты сношения с Генрихом шестым, т. е. Delaveau?

Я ему прислал бы „Колокол” (следующий), чтобы он сунул во французские журналы статью о Польше». В ответ Тургенев писал 9 марта 1861 г. из Парижа: «Присылай „Колокол” Делавойю. Он все поместит, что следует и где следует» (Письма КТГ, стр. 137).

В настоящем издании в текст внесены следующие изменения:

Стр 44, строка 13: миновало вместо: миновало (по тексту К₂)

Стр. 47, строка 27: отдать К₂)

______

15/27 февраля 1861 г. царские войска расстреляли в Варшаве мирную манифестацию, организованную в память о восстании 1830—1831 гг. Расстрелом этой демонстрации царизм начал полосу новых репрессий против польского народа. Дело национального освобождения Польши, ставшее для Герцена кровной частью общерусской революционной борьбы, нашло на страницах «Колокола» всестороннее и глубокое освещение. О кровавых варшавских событиях см. ниже статьи: «10 апреля 1861 и убийства в Варшаве» и «Mater dolorosa».

... офицер ∞  — Речь идет о полковнике Попове, отказавшемся подать команду о стрельбе по демонстрантам (см. упоминания о нем в статьях «10 апреля и убийства в Варшаве» и «Отеческий совет» — стр. 66 и 96 наст. тома, а также в письме Гарибальди к Герцену от 13 апреля 1861 г. — стр. 341). Русские газеты выступили с опровержением этого факта. В корреспонденции «Варшавские события», напечатанной в «Северной пчеле» от 20 апреля 1861 г., № 88, говорилось: «Никакой полковник Попов не ломал своей шпаги, „чтобы не осквернить ее в крови поляков”, как это говорят корреспонденты газет познанской и краковской». Это утверждение было повторено и в «Русском инвалиде» 4 мая 1861 г., № 96. В газете «Le Nord» 1 мая 1861 г. было опубликовано «Письмо из Варшавы», в котором также отрицались сообщения о благородном поступке русского офицера.

... экс-королю неаполитанскому ∞ за сдачу ее. — О неаполитанском короле Франциске II см. комментарий к стр. 35.

... как погиб Караваев за Конарского... — О подвиге Кузьмина-Караваева, пытавшегося организовать в 1838 г. побег из тюрьмы польского революционера Шимона Конарского, Герцен рассказал ранее в статье «Русский народ и социализм»: «... Все было приготовлено для бегства, когда предательство одного из товарищей польского мученика разрушило его планы. Молодого человека арестовали, отправили в Сибирь, и с тех пор об нем не было никогда слухов» (т. VII наст. изд., стр. 313).

Аглай Кузьмин-Караваев, поручик Новоингерманландского полка, будучи начальником тюремного караула в Виленском замке, связался с арестованным польским революционером Шимоном Конарским и его товарищами. Он передал записку Конарского одному из арестованных — дворянину Ожешко, который выдал Караваева властям. Вслед за Караваевым было арестовано еще около тридцати офицеров и унтер-офицеров. Под судом Караваев держался мужественно и хранил упорное молчание. Затем, чтобы положить конец затянувшемуся следствию, он открыто изложил свои взгляды. «Он сам сознался, — говорилось в донесении начальника следственной комиссии шефу жандармов, — что сделался совершенным извергом в мыслях, чувствах и даже словах против особы государя императора, против всего российского правительства, начальства. Воспламенилась в нем фанатическая приверженность к полякам». В 1842 г., после четырехлетнего заключения в крепости, Караваев был сослан на каторгу в Нерчинск. По просьбе брата, служившего в Варшаве, в штабе Паскевича, Караваев был переведен из сибирского поселения рядовым на Кавказ в Апшеронский пехотный полк. Однако неоднократные просьбы братьев его о помиловании оставались без ответа, а его личная храбрость не замечалась. Во время осады Севастополя один из братьев Караваевых, офицер флота, был смертельно ранен в бою и на смертном одре просил Меншикова возбудить ходатайство о помиловании брата. Меншиков направил соответствующее письмо с просьбой удовлетворить последнюю волю храброго офицера. Через некоторое время аналогичную просьбу направил великий князь Константин. На этом обращении рукою А. Ф. Орлова написано: «Государь император лично помнит преступление Караваева и во всех подробностях, сожалеет о брате, но помиловать виновного не может и тогда только можно будет облегчить его участь, когда о его службе и отличии подучатся от его начальства представления». Только после смерти Николая I, при возобновлении просьб о помиловании, к которым присоединены были и положительные отзывы командования Кавказской ариден, Александр II дал согласие на производство Караваева в прапорщики. Прослужив затем еще около двадцати лет в армии, Караваев вышел в отставку (ЦГИАМ, — «Об эмисаре Конарском и его соучастниках», ч. 29 — «О Кузьмине-Караваеве». — Сообщено А. Ф. Смирновым).

С бесконечной гордостью, видим мы, что не ошиблись в уповании нашем на молодых офицеров... — См. выше комментарий к заметке «Сто пятнадцать благородных офицеров», стр. 306.

«Ваша участь всех хуже ∞ «Земское дело» — Герцен приводит выдержки из своего воззвания «Русскому воинству в Польше» (см. т. XII наст. изд., стр. 202—205).

в самом деле в заседании «Земледельческого общества» в Варшаве ∞ отдать крестьянам полный надел земли! — На очередном съезде в феврале 1861 г. «Земледельческое общество» вынуждено было, под давлением крестьянских волнений и начавшегося в Царстве Польском национально-освободительного движения, принять решение о замене барщины чиншем (арендной платой за пользование землей). Изданный 20 марта 1861 г. специальный циркуляр распространялся среди крестьян через духовенство, которое со своей стороны призывало крестьян не выступать против помещиков, а объединиться с ними для борьбы с общим врагом — русским царизмом. Однако польское крестьянство не поверило демагогическим обещаниям шляхты, и с начала апреля 1861 г. происходил массовый отказ крестьян выполнять барщину (см. Н. Grunwaser. Sprawa wloscianska w Krolstwie Polskim w latach 1861—1862, Warszawa, 1938, s. 17, а также: И. Белявская. А. И. Герцен и польское национально-освободительное движение 60-х годов XIX века, М., 1954, стр. 26—27). О роспуске «Земледельческого общества» было объявлено в польской прессе 25 марта (6 апреля) 1861 г.

... четвероугольник с другой стороны... — Под названием Quadrilatere известна была территория северной Италии, ограниченная четырьмя крепостями — Пескьера, Мантуя, Верона и Легнано, — являвшаяся базой действий германских и автрийских императоров против Италии в войнах 1796—1800 гг. и 1859 г.

— Ред.