КОНСТАНТИН СЕРГЕЕВИЧ АКСАКОВ
Вслед за сильным бойцом славянизма в России, за А. С. Хомяковым, угас один из сподвижников его, один из ближайших друзей его — Константин Сергеевич Аксаков скончался в прошлом месяце.
Рано умер Хомяков, еще раньше Аксаков; больно людям, любившим их, знать, что нет больше этих деятелей благородных, неутомимых, что нет этих противников, которые были ближе нам многих своих. С нелепой силой случайности спорить нечего, у ней нет ни ушей, ни глаз, ее даже и обидеть нельзя, а потому, со слезой и благочестием закрывая крышку их гроба, перейдем к тому, что живо и после них.
Киреевские, Хомяков и Аксаков — сделали свое дело; долго ли, коротко ли они жили, но, закрывая глаза, они могли сказать себе с полным сознанием, что они сделали то, что хотели сделать, и если они не могли остановить фельдъегерской тройки, посланной Петром и в которой сидит Бирон и колотит ямщика, чтоб тот скакал по нивам и давил людей, — то они остановили увлеченное общественное мнение и заставили призадуматься всех серьезных людей.
перелом русской мысли. И когда мы это говорим, кажется, нас нельзя заподозрить в пристрастии.
Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна
У них и у нас запало с ранних лет одно сильное безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы за пророчество, — чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно.
Они всю любовь, всю нежность перенесли на угнетенную мать. У нас, воспитанных вне дома, эта связь ослабла. Мы были на руках французской гувернантки, поздно узнали, что мать наша не она, а загнанная крестьянка, и то мы сами догадались по сходству в чертах да потому, что ее песни были нам роднее водевилей; мы сильно полюбили ее, но жизнь ее была слишком тесна. В ее комнатке было нам душно; всё почернелые лица из-за серебряных окладов, всё попы с причетом, пугавшие несчастную, забитую солдатами и писарями женщину; даже ее вечный плач об утраченном счастье раздирал наше сердце; мы знали, что у ней нет светлых воспоминаний, мы знали и другое — что ее счастье впереди, что под ее сердцем бьется зародыш, — это наш меньший брат, которому мы без чечевицы уступим старшинство. А пока —
ß mich gehen,
Schweifen auf den wilden Höhen!
Такова была наша семейная разладица, лет пятнадцать тому назад. Много воды утекло с тех пор, и мы встретили горный дух, остановивший наш бег, и они, вместо мира мощей, натолкнулись на живые русские вопросы. Считаться нам странно, патентов на пониманье нет; время, история, опыт сблизили нас не потому, чтоб они нас перетянули к себе или мы их, а потому, что и они и мы ближе к истинному воззрению теперь, чем были тогда, когда беспощадно терзали друг друга в журнальных статьях, хотя и тогда я не помню, чтобы мы сомневались в их горячей любви к России или они в нашей[3].
— расцвела сильно и широко молодая Русь!
1/13 января 1861.
Примечания
Печатается по тексту К, л. 90 от 15 января 1861 г., стр. 753, где опубликовано впервые, с подписью: <сканде>р. Этим некрологом открывается лист «Колокола». Автограф неизвестен.
«О смерти Аксакова писал мне Иван Сергеев<ич Аксаков>, — сообщал Герцен И. С. Тургеневу в начале января 1861 г. — Он умер на острове Занде, куда его послал Шкода для леченья. Ив. Серг. его перевез в Триест и теперь поехал в Россию с ним. Письмо его ужасно gloomy, даже фризирует отчаяние. Я написал от души несколько строк ему в память». Еще ранее, 25 (13) сентября I860 г. И. Аксаков писал Герцену о болезни брата (см. «Вольное слово», от 1 мая 1883 г., № 60, стр. 7). В письме от 5 января 1861 г. Герцен просил И. С. Тургенева: «Напиши мне твое мнение <...> о статье в 15 янв. на смерть Константина Аксакова». «Я должен довести до твоего сведения, — отвечал ему Тургенев 12 февраля, — что твои статьи в «Колоколе» о смерти К. С. А<ксакова> и об Академии — прелесть, особенно первая, про которую я знаю, что она произвела глубокое впечатление в Москве и Роcсии» (Письма КТГ, стр. 135).
Через несколько месяцев откликнулся на статью Герцена И. Аксаков, который благодарил его за память о брате: «Любезнейший Александр Иванович, — писал он. — Нынче ровно полгода как брат скончался, и почти полгода, как мы в последний раз перекликнулись за границей. Вы на мое письмо отвечали такой статьей в «Колоколе», за которую я Вас еще крепче полюбил и которая бесконечно лучше всего, что было сказано и написано о брате и Хомякове у нас в России, друзьями» («Вольное слово», 1 мая 1883 г., «№ 60, стр. 7; см. также письмо Ю. Ф. Самарина к Герцену от 11 июля 1864 г. — «Русь», 1883, №°1, стр. 30—31).
«Былого и дум», Герцен включил в текст гл. XXX отрывки из некролога Аксакова и строки из него использовал для эпиграфа к главе (см. т. IX наст. изд., стр. 133, 163, 169—171).
_____
В борьбе за широкий антикрепостнический фронт в годы подготовки крестьянской реформы Герцен, не прекращая своей критики реакционных сторон славянофильской доктрины (см. «Лобное место», «Еще вариация на старую тему» — тт. ХII—XIII наст. изд.), открыто протянул руку передовым представителям славянофильства (см. письма Н. А. Мельгунова к Герцену от 15 мая и 1 сентября 1857 г.— ЛН, т 62, стр. 358, 365). В период обострения полемики с московскими буржуазными либералами (см. «Нас упрекают», «Обвинительный акт» — т. XIII наст. изд., «Русские немцы и немецкие русские» — т. XIV наст. изд.) и углубления разногласий с «Современником» (см. «Very dangerous!!!», «Лишние люди и желчевики» — т. XIV наст. изд.) Герцен печатно заявлял: «Мы <...> стали гораздо ближе к московским славянам, чем к западным старообрядцам» (т. XIV наст. изд., стр. 60; см. также письма Герцена к И. С. Аксакову от 1/13 января 1858 г. и 31 января 1860 г.).
Смерть К. С. Аксакова (7 декабря 1860 г.) вызвала многочисленные отклики в русских журналах и газетах. «К. С. Аксаков, — говорилось в «Современнике», — носил в себе несокрушимую веру в светлую будущность России. Он любил свою родину с энтузиазмом» («Современник», 1861, № 1, стр. 141). «Русский народ, — писала об Аксакове «Русская беседа», — любил он от всего сердца; он благоговел перед ним...» («Русская беседа», 1860, кн. 2, стр. II; см. также «Русский вестник», 1861, № 1, стр. 23; «СПб. ведомости», 1861, № 19). Эти же качества привлекали к Аксакову и Герцена, который, иронизируя над крайностями его славянофильских убеждений, восхищался безупречной личной честностью и нравственным благородством К. С. Аксакова даже в момент самой острой своей полемики со славянофилами (см. дневниковую запись от 10 января 1845 г. — т. II наст. изд., стр. 403). Герцен не мог не ценить также откровенной неприязни Аксакова к петербургской государственности, его борьбы за освобождение крестьян с землей и сохранение общины, за «гласность». Подробнее о К. С. Аксакове см. в «Былом и думах», гл. XXX — т. IX наст. изд.
невозможным, как писал сам Герцен, «чтобы в <Петербургском> университете профессор публично похвалил человека, о котором «Колокол» хорошо отозвался» (стр. 73 наст. тома).
_____
Вслед sa сильным бойцом славянизма, за А. С. Хомяковым... —А. С. Хомяков умер 23 сентября 1860 г. См. о нем в «Былом и думах», гл. XXX (т. IX) и заметку-некролог «А. С. Хомяков» (т. XIV наст. изд.).
— О них см. также в «Былом и думах», гл. XXX — «Не наши» (т. IX наст. изд.).
... меньший брат, которому мы без чечевицы уступим старшинство. — Намек на библейский рассказ о двух сыновьях Исаака— старшем Исаве и младшем Иакове. Мучимый голодом, Исав согласился уступить брату свое первородство за хлеб и кушанье из чечевицы (Первая книга Моисеева, Бытие, гл. XXV, 29—34).
«Mutter, Mutter ∞ öhen! — Цитата из стихотворения Шиллера «Der Alpenjäger» («Альпийский стрелок»): «Мать, мать, отпусти меня, позволь бродить по диким вершинам!».
... семейная разладица, лет пятнадцать тому назад. — О полемике со славянофилами в 1844—1847 гг. см. в книге «О развитии революционных идей в России», глава VI (т. VII наст. изд.) и в «Былом и думах», гл. XXX.
Раз только Н. Языков ∞ резкими стихами в нашу защиту (V «Пол. зв», стр. 137). — Речь идет о стихотворных памфлетах H. M. Языкова «Константину Аксакову», «К Чаадаеву», «К не нашим». На выпады Языкова К. Аксаков ответил посланием «Союзникам», упоминаемым в отрывке из «Былого и дум», опубликованном в IV кн. «Полярной звезды» (а не в V, как ошибочно указывает Герцен); подробнее см. об этой в т. IX, стр. 167, 322.
[3] Раз только Н. Языков «стегнул» оскорбительно Чаадаева, Грановского и меня. К. Аксаков не вынес этого, он отвечал поэту своей партии резкими стихами в нашу защиту (V «Пол. зв.», стр. 137). Аксаков так и остался вечным восторженным и беспредельно благородным юношей, он увлекался, был увлекаем, но всегда был чист сердцем. В 1844 году, когда наши споры дошли до того, что ни славяне, ни мы не хотели больше встречаться, я как-то шел по улице, К. Аксаков ехал в санях. Я дружески поклонился ему. Он было проехал, но вдруг остановил кучера, вышел из саней и подошел ко мне. «Мне было слишком больно, —
— проехать мимо вас и не проститься с вами. Вы понимаете, что после всего, что было между вашими друзьями и моими, я не буду к вам ездить; жаль, жаль, но делать нечего. Я хотел пожать вам руку и проститься». Он быстро пошел к саням, но вдруг воротился; я стоял на том же месте, мне было грустно; он бросился ко мне, обнял меня и крепко поцеловал. У меня были слезы на глазах. Как я любил его в эту минуту ссоры!