Из воспоминаний об Англии

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ АНГЛИИ

Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.

Пушкин

— сказал я, — а мне кажется, что вы отчасти принадлежите к людям, которые с ужасным трудом делают простые вещи, потому что не просто за них принимаются; при первом препятствии теряются, рвут себе волосы на голове, принимают крайние меры или вовсе никаких. Иногда это очень хорошие люди, даже превосходные люди — но не дай бог такого генерала или оператора! По счастию, ваше занятие не так кровопролитно.

Я помню, как, лет двадцать тому назад, я спал рядом с комнатой одного из моих друзей. Дело было в деревне, и крыша редко обитаемого дома была с течью. С вечера пошел проливной дождь — под дождь спится крепко — я уснул; но через час времени шум возле разбудил меня. Что такое? буря, воры? Я стал прислушиваться: сосед возился, у него была зажжена свеча; я вскочил и без всякого переплета бросился к нему. С насупленными бровями работал он над какой-то страшной задачей. В его горнице было две кровати: на одной он спал, на другой был непокрытый, новый замшевый тюфяк. Приятель мой достал какие-то две палки и ставил матрац как-то стоймя; пока он держал его — матрац держался дыбом; но как только он отходил — палки падали, и матрац снова лежал врастяжку.

— Что это у тебя? белая горячка? — спросил я.

— Да, горячка, точно... с проклятым тюфяком час вожусь

— Что с ним?

— Да тут, братец, капéль прямо на тюфяк, совсем испортит. Я вот хочу его поставить вкось и, черт знает что такое, как ни поставлю и ни укреплю, проклятые палки упадут; досада — не лягу же я, пока не устрою.

— Что ж ты кровать-то не подвинешь, чтоб на нее нетекло?

— Тьфу ты пропасть! Просто не догадался.

Анекдот этот я рассказал на днях одному туристу-литератору вот по какому поводу: мы, двое, обедали в «Веллингтоне», т. е. мы и один издатель журнала. Издатель, наливая туристу и себе не первую рюмку хересу, просил его прислать какого-нибудь вздору о Лондоне, Англии, Шотландии. Турист, положив тщательно нанизанные на вилку полдюжины снетков[48] в рот, отвечал:

— Ей-богу, нечего писать!

— Вы писали прежде письма из Кёнигсберга, из Штетина даже.

— Мало ли что прежде! С уменьшением цены на паспорты все на свете ездят по Европе, всё сами видят. Говорят, что опять поднимут цену — давно пора! Теперь, батюшка, не отделаешься каким-нибудь замечанием о постройке парламента или о скачке в Ипсόме; теперь давай всё extra, давай примёры, спаржу в генваре — где ее возьмешь? Жизнь становится все пошлее и пошлей. Вкус у публики страшно притупился. И в самом деле, после того как Блондин яйцы печет на канате,протянутом через Ниагару, а лев завтракает конюхом в Astley-театре, я не знаю, о чем писать.

— Вы меня простите, — сказал я, — а вы, мне кажется, немного принадлежите к людям... (см. выше).

— Очень хорошо, — отвечал турист и литератор, — но вы кровать-то научите меня отодвинуть. Вы думаете, что достаточно иметь чернильницу —

— Я думаю, что и без чернильницы даже можно писать если есть карандаш.

— Вот вам, — сказал турист издателю, — и корреспондент готов.

— Я другим делом занят; а вы вот хоть и смеетесь надо мной, а я вам сейчас двадцать, тридцать сюжетов укажу, прежде чем мы дойдем от Реджент-стрит до Лестер-сквера. Ваше дело их разрисовать, прибавить общие рассуждения, приятные и неприятные, обличающие нежное сердце и скрывающие незнание Англии.

Ваша беда, господа, в том, что вы всё в одном ряду кресел ищете и оригиналов и событий, забывая, что в этом ряду даже фраки и панталоны одинакие. Страсть к казовому концу увлекает вас, да жиденькое сибаритство. На железной дороге вы берете первые места; в трактир идете — так в «Wellington»; даже гимнастикой занимаетесь на мещанскую ногу. В газетах читаете одни политические новости — где ж из них что-нибудь узнать? Словом, вы все движетесь в бесцветной алгебре жизни, а так как ее-то именно и знают все праздношатающиеся соотчичи наши, помнящие родство в ожидании наследства и тесно связанные с родиной оброком, вам и нечего писать. Я иначе делаю: грешный человек, политикой не занимаюсь, а люблю, как черви в сыре, покопаться где поглубже да погнилее; один полицейский отдел в «Теймсе» чего стоит! Ну что тут ваш Блондин и ваш лев? Львы же всегда ели людей, только прежде люди были умнее и не подходили к ним так близко.

— в ней всего шагов двести — и ее Лестер-сквер! Недаром на нем глобус, non squarus, sed orbi[49],а в «Пунше» был представлен Пий IX, спрашивающий, приехав в Лондон: «Как пройти в Leicersera Squarra?» Чего тут нет? Начните хоть с нищего испанца, который усох до того, что оливковая кожа на нем стала трескаться, и который так загорел, поражая кристиносов, что в тридцать лет не мог выбелиться на лондонском отсутствии солнца. Вы его верно видели сто раз; а я с ним друг, мы даже раз с ним поссорились, и я заискивал его расположение — и заискал. Гверильяс междоусобных войн, он остался на углу Лестер-сквера, вернее Кабреры и Цумалакареги своему законному королю. Отчаянный легитимист, он обиделся, что я дурно отозвался о последней попытке Монтемолино, и перестал у меня просить милостыню, подергивая и щуря свои глаза старого тигра и говоря, на свободном романско-британском наречии, учтивости вроде: «Per us sed and infandos every sera, every matina at catholick church, prego» и пальцем указывая на небо с черезвычайной точностью.

Вечером вы, недалеко от испанца, непременно встретите старика селадона, разбитого на ноги и зубы, с цветочком в петлице, с цветным фуляром за пазухой. Он ходит, почти всякий вечер, наглазно наслаждаться цирцеями Геймаркета; часов в 11 он заходит в Argyle-room; ему все дамы кланяются с фамильярной улыбкой, даже посылают его за каретой; он им говорит любезности времен Бромеля и регента и провожает до кареты так, как провожал некогда приятельниц Нелсоновой Гамильтонши.

Это предметы для Рембрандта, для Гогарта, а не то чтобы фельетона, который забывается вместе с числом на другой день. Не ходить надобно, как Диоген, с фонарем, а стоять на одном месте да, ежели можно, в потемках, вы столько наглядитесь н научитесь «меж сыром лимбургским живым!»

— Вы говорите о Палмере?

— Совсем не о Палмере. Что такое Палмер? Дал яду — человек умер, с рук сошло; дал другому — тоже отравил, с рук сошло; отравил жену — ну, это с шеи не сошло; что тут нового? Это и варвары умели отравлять; тут нет ни гения, ни поэзии — нет, я вам расскажу получше историю. Вот вы, любезный турист мой, взяли бы перышко да и записали бы. Что-с? Право, не слышу...

— Да он просто всхрапнул, — заметил, смеясь, издатель.

— И хорошее дело! У него, видно, вино тихое, кроткое; мудрено ли, что никогда не откроет лимбургскую живую жилу под ногами?

— Может! А вот у меня вино внимательное — расскажите-ка.

— Вот вам, например: таскался тут один дюжий малый по кабакам, с утра пьян, отек, руки дрожат, нечисто одет, совершенно опустился. Какой-то человек, видевший его в кабаке, принял в нем участие; когда поднесет виски с теплой водой, когда джину с холодной — словом, они подружились. Только, как у того совсем денег не было, ему новый знакомый говорит: «Желаете вы приобресть честным образом и без опасности 20 фунтов?» Тот обомлел: он за 5 фунтов готов бы был подвергнуться опасности и достать их самым нечестным средством. «Условие у нас такое: месяц не пить ни капли. Не выдержите — не будет денег». — «Извольте, — говорит; только вы меня уж лучше заприте».

И вот незнакомец этот и другой еще благодетель принялись за моего пьяницу, вымыли его, вычистили, подстригли, купили превосходное платье — только из комнат ни на шаг. Кормят его на убой и вечером, для рассеяния, в театр возят. Отдох мой малый, узнать нельзя, кровь с молоком. Тогда они его представили в страховое общество; директоры улыбаются, доктор смотрит, видит: человек до ста лет проживет. Они его и застраховали в большой сумме и, когда воротились домой, отсчитали ему его двадцать фунтов. Он их и домой не приносил, и сам не приходил; он с того же дня пошел пить мертвую. Месяца через полтора он сделался опасен, того и смотри паралич. Вот его приятели едут в страховое общество и говорят: «Дело худо! Наш родственник получил из семьи страшные вести и так пьет, что спасенья нет».

όктора; доктор видит, что он непременно умрет.

Что ж делать?

Родственники говорят: «Мы не разбойники, не хотим вас грабить; давайте нам только половину денег, а мы у него возьмем все документы».

Так общество и сделало. А родственники — новый контракт. Опять моют, чистят, бреют, помадят человека, опять кормят на убой и везут его в другое страховое общество. Коротко — повторяют ту же проделку. Но слух об первой разнесся, и новая компания не хотела сделки, говорит: «Мы все под богом ходим; умереть — наше несчастие». — «Это ваше последнее слово?» — говорит изобретатель. — «Последнее». — «Ну, треть — и по рукам». — «Не хотим». — «А так заплатите всё; коли на то пошло, мы не пожалеем денег. — Любезнейший друг, — говорят они пациенту, — пейте сколько хотите spirits[50]^l — мы платим. — Вы увидите, господа, что он обопьется».

— Чем же это кончилось? — спросил издатель.

— Разумеется, он опился и общество заплатило мошенникам.

Вот вам и другое: какой-то ирландец Esq<uire>, несчастный человек, ему ничего не удавалось. Мучился он, мучился и наконец придумал фортель: изменил себе немного лицо и пошея страховать себя в пользу брата, заплатил за полис последние деньги и отправился ходить по больницам; там приискивал он, не торопясь, подходящий труп, купил его и давай хоронить с большим почетом, сам сзади идет, весь в трауре, плачет, и потом является в общество с свидетельством о кончине и похоронах родного брата; словом, уладил дело так хорошо и так хорошо его прежде подготовил, что деньги получил, да на всякий случай тотчас застраховался в другом обществе. Пока он жил на деньги, полученные после своих собственных похорон, и придумывал, как ему снова получить капитал, сама судьба помогла ему. Гуляет он в Ричмонде, на берегу Темзы; глядь — суета: полицейские, мальчишки — всплыло мертвое тело, никто не знает, кто такой. Ирландец подошел — и обомлел. «Господа,— кричит он, — это лучший друг мой, это... это...» и называет мертвого своим именем. На следствии коронера он присягнул, никто ему не возражал; оказалось, что у него было завещание его друга, и именно он ему оставлял капитал страхового общества. По несчастию, дело открылось, и его отдали под суд.

В заключение, на закуску, я прибавлю одно маленькое событие, но чрезвычайно характеристическое и необычайно германское. Какой-то немец, живший в Лондоне, застраховался и должен был, в известные сроки, взносить суммы при жизни. Денег у него не было, взносить он не мог. Общество пристало к нему; он просил отсрочку — ему отказали. Тогда он написал, что если они еще раз откажут и пришлют описывать его имение, то он застрелится и лишит их капитала.

Англичане приняли это за браваду и послали брокеров.

— и застрелился.

— Расскажите еще что-нибудь; я велю переменить бутылку.

— Согласен — на бутылку; но рассказы позвольте до другого раза.

Примечания

Печатается по тексту журнала «Искра» от 30 июня (12 июля н. ст.) 1861 г., № 24, стр. 349—354, где опубликовано впервые, с подписью: Автограф неизвестен. Журнальный текст содержит много грубых ошибок, здесь учтенных, и ряд сомнительных прочтений (см. ниже).

Авторство Герцена устанавливается на основании его письма к Н. А. Огаревой и дочерям от 6 августа 1861 г., в котором он сообщал: «В „Искре” напечатана моя статейка без малейшего изменения».

Включено в издание Лемке (Л —156) со следующей справкой: «Принадлежность установлена по указанию мне П. А. Ефремова, лично имевшего о том свидетельство издателя „Искры” В. С. Курочкина» (Л XI, 467).

В настоящем издании в текст внесены следующие изменения:

Стр. 120,  8: казовому концу вместо: носовому концу.

Стр. 121,  17—18: разных мертвых живых и живых мертвых вместо: разных мертвых, живых, и живых мертвых.

____

«Меж сыром лимбургским живым и ананасом золотым. — Строки из «Евгения Онегина» А. С. Пушкина (гл. первая, строфа XVI).

... без всякого переплета бросился к нему — так в источнике («переплета»); видимо, ошибочное прочтение рукописи.

... примёры... — Первые плоды или овощи сезона (от франц. les primeurs).

— Известный американский канатоходец Блонден (Blondin), прозванный «героем Ниагары», начиная с 1850 г. не раз переходил по канату через Ниагарский водопад, сопровождая свой переход целым рядом рискованных цирковых трюков.

Гверильяс междоусобных войн ∞ — —1830 гг. поддерживали притязания дона Карлоса Бурбонского на испанский престол, командуя войсками карлистов в их борьбе с войсками королевы Изабеллы.

... о последней попытке Монтемолино... — войсками королевы Изабеллы.

«Per us sed and infandos every sera, every matina at catholick church prego» — Нищий испанец говорит на искаженном итало-испано-английском языке: «Для нас или и для ничтожных каждый вечер, каждое утро прошу у католической церкви».

... и регента... —

... о Палмере ∞  — Процесс врача У. Пальмера происходил в мае 1856 г. Пальмера судили по подозрению в отравлении его друга Д. Кука с целью ограбления; хотя виновность Пальмера полностью доказана не была, он был приговорен к смерти И повешен.

... коронер... — Следователь по особо важным уголовным делам в Англии.

— самое гастрономическое кушанье англичан.