MDCCCLXIII

MDCCCLXIII

В походах дают солдатам через два-три дня дневку, для того чтоб собраться с силами, исправить амуницию, осмотреть подковы, почистить ружья и пр.; время чернорабочее не самый день, а канун относительно будущего и отдых относительно прошедшего. 1862 год был дневкой для нас, отдыхом после манифеста 19 февраля, сочельником перед созванием Земского собора — поэтому, отдавая ему равнодушную справедливость, мы провожаем его в могилу без слез и радости. Много в нем «басков перелопалос»[1] у старой реакционной гитары, много староверов покривилось, пало преждевременно на ноги, но все они еще дышат; в нем также многое и зародилось, стремится обнаружиться, но не вышло еще на свет.

Между этим яровым жнитвом и озимовыми всходами набралось много любопытного и полезного со стороны правительства и много пророческого, бросающего свет вперед, со стороны народа.

Начнем, как подобает, с правительства.

Мы ему обязаны, во-первых, истиной, что когда нет поджогов, то очень трудно сыскать зажигателей и чрезвычайно легко наполнить тюрьмы невинными жертвами.

Мы ему обязаны новыми доказательствами библейской истины, что бог, отделивши при сотворении мира воду от земли, так и животных приладил, чтоб морские жили в море, а сухопутные на суше, в силу чего бобр не строит под водою, а рыба не занимается земледелием. Морская болезнь нашего правительства сделала эту истину очевидной. Моряк Путятин, моряк Константин Николаевич, моряк Головнин[2] обнаружили редкую неспособность «во всех родах различных». Один не сумел погубить просвещение, другой не сумел его восстановить, третий (по правде, ему и задача помудренее досталась) не сумел разом губить и восстановлять Польшу.

Но есть истины более черные, открытые во всем бесчеловечном ужасе отеческим правительством в Петербурге, и тут на первом плане страшная, ненужная, ничем не оправданная, чудовищная казнь Арнгольдта, Сливицкого, Ростковского и Щура. Ничего подобного не было со времен императрицы Елизаветы... ни даже при Николае, ссылавшем людей за то, что они слушали молча, но с улыбкой письмо Белинского к Гоголю. Этот нероновский поступок, сделанный лицемерно, чужими руками, под фирмой Лидерса, дает великое поучение: тупейшие люди могут понять, что в данную минуту может сделать благодушное правительство, которому дано бесконтрольное право убийства с утайкой причины. Нам остается благодарить, что оно так скромно пользуется этим невинным удовольствием.

Самодержавные аппетиты растут быстро; какой шаг они сделали от произвольного ареста Огрызки до приговора на шесть лет каторжной работы Михайлова, — приговора, намеренно прочитанного в великую годовщину 14 декабря! И какой шаг — от шести лет до шести пуль в грудь юношей пылких, горячих и ничего не сделавших выходящего из общих дисциплинарных правил!

Но так как государь еще молод и росту самодержавных аппетитов трудно предвидеть предел, то не очевидно ли, что этому росту надобно поставить земскую плотину и, подражая красноречию его величества, сказать государю: «Здравствуйте, московский помещик! Мы рады вас видеть, мы вам оставляем свободу управлять нами, но, помните, управлять по законам, а не по своеволью. Требуем затем от вас точного исполнения установленных постановлений. Мы хотим, чтоб уставная грамота между нами была немедленно составлена; затем, после составления ее к 19 февраля будущего года, не ожидать никакой новой власти и никаких новых льгот. Слышите ли? Не слушайте толков, которые ходят по передним Зимнего дворца, не верьте ни графам, ни князьям, ни Адлербергам, ни Гагариным, ни Коцебу, от Коцебу рожденным, ни нечеловеческим сынам III отделения, а верьте одним словам народа вашего, собравшегося в Земский собор. Теперь прощайте, бог с вами!»

Простившись с правительством в его высшем воплощении, нам остается опуститься в низменные сферы народной жизни. Сходя лестницу за лестницей Зимнего дворца, опускаясь от генерал-адъютантов до флигель-адъютантов, от флигель-адъютантов до свитских офицеров, от свитских офицеров до гоффурьеров, этих литераторов Зимнего дворца, издающих потаенный журнал «Его время» (вроде «Нашего времени», издаваемого Павловым), мы встречаемся, наконец, с народом в караульной.

— Ну, народ, что у тебя бродит на душе, скребет на сердце? С чем ты переходишь в 1863 год? Что ты придумал и выдумал?

— Какой же это народ? Это солдаты.

— Да солдаты разве не народ?

— Что вы! Посмотрите во Франции, в Пруссии.

— Мы говорим о России; может, в России солдат и не так далек от народа.

— Sehen Sie, — как-то заметил мне один немецкий революционер, веровавший, что из русского без палки и немца ничего не сделаешь, — was für unser einem zu ominös ist in diesem Muschik-Volke — man kann nicht klug aus ihm werden.

— Chaotische Verwirrung der Barbarei, — отвечал я ему.

— Ja, ja, eine ganz fatale Verwirrung. So ein Volk von Troglodyten des Herodotes[3].

провести свою статс-классификацию, когда табель о рангах, при помощи всевозможных поощрений, от звезд, чинов и крестов до каторжной работы и шпицрутенов, осталась, вроде Линнеевой системы растении, чем-то наружным. Сумбур да и только. Вчера человек был рабом, а землю считал своей собственностью. Аристократ, вельможа, сановник — у нас личность наиболее стертая, далеко не имеющая самобытности земского исправника или степного помещика. Генералы заведуют штатскими делами, генералы сидят за обер-прокурорским столом в синоде, зато архиереи — в кавалериях через плечо. Выслужившийся истопник царский, седой и белый, как лунь, производится за отличие в придворные арапы...

— Да это мы все знали до 1862.

Но вот что мы чуяли, подозревали, но не знали и что начал нам раскрывать 1862 год, — это что наши солдаты — народ, что наши офицеры — наши братья, что мундир, как короста, остался между пальцами, а вглубь не пошел. Кутерьма петровского разгрома сбила всех с толку; при треске барабанов и свисте шпицрутенов, при «музыке в шпорах» и с «зубами, выбитыми начальством», солдаты и офицеры потеряли голову, потеряли сердце и сделались колесом машины заготовления канцелярских бумаг и военной выправки. Гнусен был тогда русский офицер, в каждом сидел свой Аракчеев; палач был тогда русский солдат, и дивиться надобно их храбрости.

Но времена изменились: по мере того как просыпается Россия и приходит в себя, с ней вместе просыпается русский солдат, и, сверх собственной совести, его будит русский офицер — не палкой, а дружеской рукой, заповедным словом; он его будит на забвенье былого и на общее спасение от жгучих пятен мученической крови поляка и крестьянина.

Расстрелянная Хрулевым молитва в Варшаве, расстрелянное недоумение крестьян в Бездне — испугало войско, оно раскрыло ему глаза, куда эти господа его ведут. Казаку на Кавказе стало противно бить независимого черкеса. Хмель крови, забиячества, военное опьянение проходит, оставляя место неумолкаемому упреку за утраченную жизнь, горькому угрызению совести и сознанию своей вины перед народом. Солдаты и офицеры поняли теперь то, что мы им говорили в 1854 году:

— «Нелегко неволить десятки тысяч людей, с ног до головы вооруженных, если между ними будет какое-нибудь единодушие...»[4] И откуда вышли, где образовались эти благородные юноши, офицеры-граждане, офицеры-народ, эти герои Севастополя, не имеющие хрулевской храбрости бить детей и женщин, эта передовая фаланга земского дела, на которую опирается наше право на надежду, — откуда они?

Из николаевских кадетских корпусов, в которых им преподавали, что главнейшая добродетель Иисуса Христа состояла в повиновении властям, и где танцевальному учителю было поручено внушать танцами дух покорности.

(Ja, ja, ganz barbarische Verwirrung!).[5]

циркуляры[6] из милютинских прилавков, предупреждающие пуще всего сближение офицеров с солдатами.

Нет, не доживем мы до того срама, которым гордился высокомерный Рим и его дети, прижитые с всякими немками, — того срама, что целая дружина победоносных легионеров зарыдала, когда Юлий Цезарь, не зная, чем их хуже обругать, назвал их гражданами. До этого нравственного падения, до этого извращения всего человеческого мы не падем.

«Мы не солдаты, мы народ», — говорят русские офицеры.

«Мы не дворяне, мы народ», — говорит тверское дворянство.

«Я не император, я московский помещик», — говорит государь, и стоит ему купить себе именье в Тверской губернии, чтоб понять себя не первым дворянином

Не за упокой свели мы на этот раз нашу речь о новом годе. Кончим же ее заздравным кубком в хвалу и славу русских воинов, офицеров и рядовых, понявших свое кровное родство с народом. Мы с этим тостом торжественно вступаем в 1 января и поздравляем вас с Новым годом и с новым счастьем!

31 декабря 1862 г.

Примечания

К, л. 153 от 1 января 1863 г., стр. 1269 — 1270, где опубликовано впертые, с подписью: И — р. Этой статьей открывается лист «Колокола». Автограф неизвестен.

«Колоколе» (таковы статьи «1860 год» — см. т. XIV наст. изд., «На новый год» Н. П. Огарева — К, л. 89 от 1 января 1861 г., «Mortuos plango» — т. XVI наст. изд., «В вечность грядущему 1863 году» — в наст. томе, «1864», «К концу года» — т. XVIII наст. изд.). В настоящей статье Герцен, определяя своеобразие общественно-политической обстановки в России на рубеже 1862 — 1863 гг., видит его в резком усилении реакции и откровенном повороте правительства к репрессиям против революционного лагеря, а с другой стороны — в росте политического сознания в передовых слоях офицерства, пробуждении демократического протеста в армии.

Созыв бессословного Земского собора для демократического решения главных вопросов — о земле и власти — представляется Герцену в этих условиях ближайшей целью революционного движения. Это требование неоднократно высказывалось в «Колоколе» на протяжении 1862 г., в частности, оно было сформулировало в статье-прокламации Огарева «Что надо делать народу» («Общее вече», № 2 от 22 августа 1862 г.). С основными положениями этой статьи Герцен выразил полное согласие в письме к Е. В. Салиас де Турнемир от 21 августа 1862 г. Агитация за созыв бессословного Земского собора была рассчитана на принятие царем этого требования под воздействием передовой общественности и натиском революционных сил или на окончательную дискредитацию Александра II в случае его отказа (см. рукопись Огарева «Заграничные общества» — ЛН, т. 61, стр. 509). Теоретически эта тактика затем обосновывается в работе Огарева «Расчистка некоторых вопросов. Статья вторая. Конституция и Земский собор» (К, лл. 164, 166, 172, 174, 175 от 1 и 20 июня, 1 ноября, 1 и 15 декабря 1863 г.).

«земской плотиной» против самодержавной власти, Герцен, по существу, не верил в добровольный созыв его царем. Именно поэтому издатели «Колокола» все больше внимания уделяют конкретному определению путей подготовки крестьянской революции. Особенное значение приобретает для них революционизация армии как «готовой организованной силы» (см. «К офицерам» — т. XVI наст. изд., стр. 261). Именно в 1862 г. завязываются непосредственные связи издателей »Колокола» с зарождающимися революционными армейскими организациями, в частности, с комитетом русских офицеров в Польше, руководимым А. А. Потебней (см. в наст. томе заметку «А. А. Потебня» и комментарий к ней, а также «Письмо к Гарибальди» — т. XVIII наст. изд.).

В воззвании к «Русским офицерам в Польше» (см. т. XVI наст. изд.) развивается план создания в армии единой и разветвленной сети революционных организаций. Обращение к «Офицерам русских войск от комитета русских офицеров в Польше», напечатанное в К, л. 151 от 1 декабря 1862 г., перекликаясь во многом с рукописью Огарева «Цель русского движения» (см. ЛИ, т. 61, стр. 501), рисует следующую картину будущего народного «бескровного» восстания во главе с революционной армией: «От Петербурга и Бессарабии, от Урала и Дона, от Черноморья и Кавказа пойдемте спокойным строем черезо всю землю русскую, не допуская ненужного кровопролития, давая народу свободно учреждаться в волости и области и клича клич на Земский собор людей, выбранных ото всей земли русской для общего союза и разумного устройства» (К, «передовой фаланги земского дела». Отсюда исторический оптимизм в определении перспектив русского демократического движения, которым проникнута настоящая статья.

…московский помещик (как Александр Николаевич)... — В речи на торжественном приеме дворянских депутаций Московской и смежных с ней губернии 23 ноября 1862 г. Александр II сказал: «Мне особенно приятно, господа, видеть вас собранными здесь, в нашей древней столице, которая мне вдвойне дорога, как собственная моя колыбель <...> А вы, господа московские дворяне, знаете, что я за особую честь считаю принадлежать, как помещик вашей губернии, к вашей среде» (см. С. С. Татищев. Император Александр II, его жизнь и царствование, т. I, СПб., 1903, стр. 406).

... когда нет поджогов, то очень трудно сыскать зажигателей и чрезвычайно легко наполнить тюрьмы невинными жертвами. — Речь идет о пресса («Московские ведомости», «Наше время», «Отечественные записки», «Северная пчела») прибегая к темным намекам на мнимых «зажигателей» развязывала своими выступлениями руки правительству для открытого похода против революционеров. Были образованы две следственные комиссии: комиссия для обнаружения участников поджогов и комиссия для расследования источников и путей распространения прокламаций и других революционных изданий (о второй комиссии, под председательством кн. А. Ф. Голицына, см. комментарий на стр. 365). Комиссиями был сфабрикован ряд политических процессов, в частности, «процесс 32-х» (обвинявшихся «в сношениях с лондонскими пропагандистами»), процесс Чернышевского и др. Нелепые обвинения демократической молодежи в поджогах реакция связывала, в частности, с тем, что пожары начались вскоре после появления революционной прокламации «Молодая Россия», «которая объявляла кровавую борьбу всему современному строю и оправдывала всякие средства» (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 5, стр. 27). Все запросы Герцена по этому поводу в «Колоколе» в 1862 г. (см. «Отчего правительство притаилось с следствием о зажигательстве?», «Третий раз спрашиваем мы...», «Четвертый запрос от издателей „Колокола"» — т. XVI наст. изд.) оставались без ответа. См. о петербургских пожарах также в «Былом и думах» —т. XI наст. изд., стр. 310 — 311.

Моряк Путятин, моряк Константин Николаевич, моряк Головнин ~ Один не сумел погубить просвещение, другой не сумел его восстановить, третий ~ не сумел разом губить и восстановлятъ Польшу. — 20 нюня 1861 г. министром народного просвещения был назначен адмирал Е. В. Путятин. Время его деятельности ознаменовалось поворотом к реакционной политике в области просвещения: вводился строгий полицейский надзор за студентами, уничтожались зачатки студенческого самоуправления, отвоеванные в период демократического подъема. Нелепые распоряжения по введению новых университетских правил, послужившие поводом к студенческим волнениям осенью 1861 г., репрессии против студентов, закрытие Петербургского университета показали полную неспособность министра восстановить хоть малейший порядок в университетах и привели Александра II к необходимости уже 25 декабря 1861 г. заменить его А. В. Головкиным, который с 1848 по 1859 г. также служил в морском министерстве, являясь долгое время редактором ведомственного органа — «Морского сборника» и секретарем морского министра вел. князя Константина Николаевича.

«система примирения и твердости», т. е. был продолжением жестокой расправы с революционным движением при некоторых уступках польской аристократии (восстановление Государственного совета Царства Польского, назначение вице-председателем Совета и начальником гражданской администрации Польши поляка маркиза А. И. Велёпольского и т. п.).

Иные говорят, что он землеводный, ни то ни се, — нам кажется се. — А. В. Головнин стремился к поддержанию своей репутации как свободомыслящего, «передового» министра. И. С. Тургенев в письме от 11 февраля 1862 г. просил Герцена «не трогать пока Головнина», ибо «за исключением двух-трех вынужденных <...> уступок, все, что он делает. хорошо» (см. стр. 144 — 145). Ироническое замечание Герцена, намекая на долгую службу Головнина по морскому ведомству, было направлено одновременно против мнении либеральной части общества о Головнине как о «прогрессисте».

...казнь Арнгольдта, Сливицкого, Ростковского и Щура. — Поручик И. Н. Арнгольдт, подпоручик П. М. С. тавицкий, унтер-офицер Ф. Ростковский были расстреляны в крепости Новогеоргиевск (Модлин) 16 июня 1862 г. по приговору военно-полевого суда за распространение в войсках революционных брошюр и «крайне зловредных идей, имевших целью поколебать <...> дух верности и повиновения законным властям». Рядовой Л. Шур, приговоренный по этому же делу к наказанию шпицрутенами и каторге на 12 лет, был забит насмерть. Подробности о поведении их на суде см. в корреспонденции «Русские мученики и мучители в Польше» — К, л. 143 от 1 сентября 1862 г., стр. 1181 — 1182. Текст приговора был воспроизведен в статье Герцена «Выстрелы, раны и убийства» (см. т. XVI наст. изд.). О «черном дне» казни Герцен писал в заметке «Арнгольдт, Сливицкий и Ростковский» (т. XVI наст. изд.).

~ письмо Белинского к Гоголю. — Это обвинение было предъявлено в 1849 г. ряду лиц, привлеченных к суду по делу М. В. Петрашевского, в частности Ф. М. Достоевскому, который был осужден за чтение на собрании кружка письма Белинского на 4 года каторги и 6 лет службы рядовым в сибирском линейном батальоне.

Этот нероновский поступок, сделанный лицемерно, чужими руками, под фирмой Лидерса ~ убийства с утайкой причины. — Приговор Apнгольдту, Сливицкому, Ростковскому и Шуру был утвержден временно-главнокомандующим войсками в Польше генерал-адъютантом гр. А. Н. Лидерсом. В статье «Выстрелы, раны и убийства» Герцен писал о «новой методе убийств при нынешнем государе»: «Он в стороне, он скорбит душою и плачет... это все другие (...), какой-нибудь Лидерс убивает...» (см. т. XVI наст. изд., стр. 208). Жестоко подавляя проявления революционного протеста в войске, правительство и официальная пресса в то же время старались скрыть факты недовольства в армии и отказа некоторых офицеров участвовать в удушении Польши (см. ниже статью «Официальный контрадрес»). Поэтому в мотивировке приговора обходился вопрос о принадлежности обвиняемых к революционной организации в армии. Герцен писал в статье «Арнгольдт, Сливицкий и Ростковский»: «Может, что-нибудь скрыто под фразой „возбуждать к восстанию"? Разве правительство думает, что для публики приятнее знать, что оно купается в крови без достаточной причины?» (см. т. XVI наст. изд., стр. 215).

... от произвольного ареста Огрызки до npuговорa на шесть лет каторжной работы Михайлова ~ в великую годовщину 14 декабря! — И. П. Огрызко находился под арестом в Петропавловской крепости с 26 февраля по 13 марта 1859 г. за напечатание в редактировавшейся им в Петербурге газете «Slowo» (№ 15 от 21 февраля 1859 г.) статьи с отрывками из писем И. Лелевеля и сочувственным отзывом о нем (см. заметку «Лелевель и казематы» и комментарий к ней —т. XIV наст. изд.). М. Л. Михайлов был приговорен 23 ноября 1861 г. к 6 годам каторги за написание и распространение прокламации «К молодому поколению», составленной им и Н. В. Шелгуновым. Приговор был публично объявлен обвиняемому 14 декабря 1861 г. Герцен написал по этому поводу заметку «Годовщина четырнадцатого декабря в С. -Петербурге» (см. т. XVI наст. изд.). Тогда же в «Колоколе» были помешены стихи «Узнику,» приписываемые Н. И. Утину, «Михайлову» Н. П. Огарева и «Ответ» М. Л. Михайлова (см. К, л. 119 - 120 от 15 января 1862 г., стр. 1001).

«Здравствуйте, . московский помещик! ~ Теперь прощайте, бог с сами! — Герцен в своем гневном обращении к царю пародирует речь Александра II на приеме в Кремле волостных старшин и сельских старост из временнообязанных крестьян Московской губернии 25 ноября 1862 г.: «Здравствуйте, ребята! Я рад вас видеть. Я дал вам свободу, но, помните, свободу законную, а не своеволие (...) Требую от вас точного исполнения установленных повинностей. Хочу, чтобы там, где уставные грамоты не составлены, они были составлены скорее (...) затем, после составления их, т. е. после 19 февраля будущего года, не ожидать никакой иной воли и никаких новых льгот (...) Не слушайте толков, которые между вами ходят, и не верьте тем, которые вас будут уверять в другом, а верьте одним моим словам. Теперь прощайте, бог с вами!» (С. С. Татищев. Император Александр II, его жизнь и царствование, т. 1. СПб., 1903, стр. 407)

... не еерьте ~ ни Адлербергам, ни Гагариным, ни Коцебу, от Коцебу рожденным... — Имеются в виду влиятельные члены придворной камарильи и генералитета, служившие постоянным объектом разоблачений в «Колоколе». О гр. В. Ф. Адлерберге см., например, в т. XVI наст. изд. заметки «Юбилей», «Старая история», заключение к корреспонденции «Адлерберг I как хозяин, судья и золотопромышленник». О кн. П. П. Гагарине см. в статьях «Павел Гагарин» — т. XVI наст. изд., «Львов и Гагарин» — К, л. 140 от 1 августа 1862 г. Герцен упоминает также генерал-адъютанта П. Е. Коцебу (см. о нем публикацию «Генерал-губернатор Коцебу» — К,

... до геффуръеров ~ издающих потаенный журнал «Его время»... — При дворе велся «Камер-фурьерский журнал», отражавший все придворные события и регистрировавший каждый шаг императора.

Расстрелянная Хрулевым молитва в Варшаве, расстрелянное недоумение крестьян в Бездне... — Герцен говорит о расстреле по приказу генерала С. А. Хрулева патриотической манифестации на Замковой площади в Варшаве 8 апреля 1861 г. (см. об этих событиях статью «Mater dolorosa», т. XV наст. изд.) и о кровавом подавлении волнений крестьян в с. Бездна Спасского уезда Казанской губ. 12 апреля 1861 г. (см. «Русская кровь льется!» и «12 апреля 1861», т. XV наст. изд.).

«К русскому войску в Польше», Лондон, 1854. ,— Речь идет о прокламации «Вольная русская община в Лондоне. Русскому воинству в Польше», которую Герцен не вполне точно цитирует в тексте статьи (см. т. XII наст. изд., стр. 202).

... это вам говорят расстрелянные мученики, это вам говорят Обручевы, Григорьевы, Игнатьевы, Труселлеры, Красовские... — О «расстрелянных мучениках» И. И. Арнгольдте, П. М. Сливицком и Ф. Ростковском см. комментарии к стр. 8. Далее Герцен перечисляет имена офицеров, осужденных за революционную пропаганду в войсках и народе. В. А. Обручев, после исполнения над ним обряда гражданской казни 31 мая 1862 г., был за распространение прокламации «Великорус» сослан на каторгу на три года, с оставлением на поселение в Сибири (о нем см. в статье «Молодая и старая Россия» — т. XVI наст. изд., стр. 204 — 205). Подпоручик Н. А. Григорьев в 1862 г. был лишен всех прав состояния и сослан в отдаленные места Сибири «за намерение» агитировать против «верховной власти» (см. «Приказ по отдельному гвардейскому корпусу» — К, л. 151 от 1 декабря 1862 г., стр. 1256). Флотский юнкер В. В. Трувеллер был приговорен к ссылке в Сибирь за распространение лондонских изданий среди матросов фрегата «Олег» (см. о нем также в «Былом и думах», гл. «Апогей и перигей» — т. XI наст. изд., стр. 305 — 306). Подполковник А. А. Красовский, приговоренный сначала к смерти, был присужден 11 октября 1862 г. к 12 годам каторги за написание и распространение прокламации, призывавшей солдат не участвовать в карательных экспедициях «против безоружных крестьян, своих же русских» (выписки из его «дела» помещены были в К, — 1338. См. о нем также заметку «Хроника террора и прогресса» — т. XVI наст. изд.).

... секретные циркуляры из милютинских прилавков... — В К, л. 152 от 15 декабря 1862 г., в статье «Военный министр Милютин как министр просвещения» (стр. 1202 — 1263), был опубликован циркуляр Милютина от 14 июля 1862 г., № 287, разосланный полковым командирам. В нем говорилось о необходимости пресечь революционную пропаганду «между нижними чинами», закрыть воскресные школы, очистить войска от неблагонадежных офицеров и т. п. Особым пунктом было выделено требование «не допускать офицеров до фамильярного сближения с солдатами».

«Мы не дворяне, мы народ», — говорит тверское дворянство. — Речь идет об адресе тверских дворян Александру II от 2 февраля 1862 г., где они высказывались за слияние сословий, отказывались от всех своих сословных привилегий и т. д.; текст «Адреса тверского дворянства» был на печатан в К, л. 126 от 22 марта 1862 г., стр. 1045 — 1046.

... первым дворянином... — Намек на речь Александра II от 4 сентября 1859 г. «Я считал себя первым дворянином, когда был еще наследником, — сказал он, обращаясь к депутатам губернских комитетов, — я гордился этим, горжусь этим и теперь и не перестаю считать себя в вашем сословии» (С. С. Татищев. Император Александр II, его жизнь и царствование, т. I, СПб., 1903, стр. 359 — 360).

[1] Один мой знакомый, московский помещик (как Александр Николаевич), часто бывающий за границей, ездил недавно в Симбирскую и Тамбовскую губернии (у него, как у Александра Николаевича, поместья в разных губерниях), где он не был года два. Он не мог прийти в себя от перемены, произошедшей в помещичьем кругу, — 19-ое февраля иссушило их и положило в лоск. «Едва я мог узнать старых приятелей, те же люди, но баски полопались; » Полопавшиеся баски должны остаться в истории вместе с ослушным днем и желанным часом.