ВИСЕЛИЦЫ И ЖУРНАЛЫ
Мы не будем больше помечать политические убийства русского правительства, ни делать выписки из русских газет. Смертные казни взошли у нас в обыденный порядок. После собственноручных упражнений Петра I в России ничего подобного не бывало ни при Бироне, ни при Павле. Мы отворачиваемся со стыдом и горестью от виселиц и от их дневников.
1863 год останется памятным в истории русской журналистики и вообще в истории нашего развития. Героическая эпоха нашей литературы прошла. С университетских историй, с петербургского пожара обличилось в ней новое направление: она сделалась официальной, официозной, в ней появились доносы, требование небывалых казней и пр. Правительство, подкупая, поощряя всеми средствами поддавшиеся ему журналы, запрещало на французский манер органы независимые. Полицейская литература воспользовалась этим, она говорила не стесняясь, возражать ей в России никто не мог. Из независимых журналов, имевших политическую мысль, удержался один «День», его великорусский патриотизм ставил его в особое положение. Направление «Дня» мы знали; но откровенно признаемся, что если б год тому назад кто-нибудь сказал, что «День» будет называть открытых противников, сражающихся за независимость своего отечества, бандитами, а польское правительство, организовавшее восстание и управляющее между жизнию и смертию всей страной, вертепом разбойников и вешателей, мы бы не поверили, так, как не поверили бы тому, что на вопрос, что делать с инсургентами в провинциях, тот же журнал отвечал: разумеется, казнить, — и это без малейшей нужды — инсургентов и без того казнят, — а из желания заявить свое сочувствие, свое одобрение.
Патриотическое остервенение вывело наружу все татарское-помещичье, сержантское, что сонно и полузабыто бродило в нас; мы знаем теперь, сколько у нас Аракчеева в жилах и Николая в мозгу. Это заставит многих призадуматься и многих приведет к смирению. Не очень, видно, далеко образованная Россия забежала перед правительством? Ни французский язык в былые времена, ни берлинская философия, ни Англия по Гнейсту ничего не сделали. Говоря чистым парижским наречием, мы секли дворовых и крестьян; рассуждая по Гнейсту, мы требуем конфискации военного управления и казней по секретному суду. Славянофилам есть чему радоваться: национальный, допетровский fond не изменился по крайней мере в дикой исключительности, в ненависти к иностранному и в неразборчивости средств суда и расправы. Усовершился один язык, все злое, прорывавшееся у Мара и у «Père Duchesne'a», перешло к нам: от каннибальских фраз до тонких намеков, ведущих прямо на виселицу или на исключение из живых. Таковы красноречивые умалчивания «Моск. вед.» об измене Константина Николаевича и графа Велепольского, это в своем роде chei-d'œuvre'ы которые наверно заслужили бы 4 на экзамене у Яго или у Don Basilio.
Человек по натуре свиреп. Толпы оставляют работу, не спят ночи, идут двадцать верст, чтоб увидеть, как вешают какого-нибудь несчастного или как сам Леотар висит на каком-нибудь мизинце. Первые всегда довольнее. Леотар когда еще сорвется и упадет, а на казни зрелище заключается всегда трагическим финалом. Из всех зверей один человек любит смотреть, как мучат ему подобного, один он из убийства делает удовольствие и называет его по преимуществу охотой. Но человек в гуманность воспитывается, он средой отучается от кровожадных инстинктов — какая же среда, в которой жили корреспондентынаших журналов? Мы не можем привыкнуть к их повествованиям. Это рассказы студентов в анатомическом театре о вивисекциях, смягчаемые иногда шутками и остротами, от которых волос становится дыбом.
Один повествует, как дрожали ноги у человека, приведенного на место казни для расстреляния. Другой — как цвет лица осужденного на виселицу был зеленый и потом бледный, как в глазах была видна тревога. Третий, сказав, что Падлевский не ожидал, что его осудят на смерть, прибавляет: «Забавник, он думал за свои злодеяния отделаться арестом..., но он забыл, что от великого до смешного один шаг». Где же во всем этом смешное? Надо иметь необыкновенную смешливость, чтоб находить забавным положение осужденного[99].
Какие же тут выписки и споры? Грустно проводивши старого знакомого в сумасшедший дом, мы станем ждать его выздоровления, навещая изредка и веря в здоровый организм, который все вынесет. Патриотическое бешенство слишком яростно, чтоб долго продержаться.
Тем, которые растлили наше слово, даром это не пройдет. Совесть пробудится — не у них, так у молодого поколения, не помеченного ни московскими профессорами, ни петербургским двором; оно с ужасом отпрянет от псалмопевцев виселицы, от клакёров Муравьева, от всех этих Коцебу православия и фельетонных Аракчеевых. Мы не сомневаемся в этом и потому оставляем их неистовствовать и оканчивать свое гнилое брожение.
5 августа 1863.
К, л. 169 от 15 августа 1863 г., стр. 1389 — 1390, где опубликовано впервые, с подписью: И — р.
С университетских историй, с петербургского пожара... — См. комментарий к стр. 7 и 8.
... требование небывалых казней ... — О статьях «Отечественных записок», содержавших такие требования, см. комментарий к стр. 59.
— Герцен приводит, в частности, слова из статьи И. С. Аксакова «Письма в редакцию „Дня” от князя Августина Голицына и г. Герцена» («День»,№ 25 от 22 июня 1863 г., стр. 20), которые он уже ранее цитировал и комментировал в статье «„День" и „Колокол"» (см. стр. 225 наст. тома). В статье М. О. Кояловича «Пора собираться домой», напечатанной в газете «День», № 28 от 13 июля 1863 г., говорилось: «Что делать с людьми, которые из-под земли управляют делами польских шаек в русской отчизне? (...) Казнить, — отвечает единогласно и государственная и народная сила».
... ни Англия по Гнейсту... — Аргументацию из работ немецкого государствоведа Р. Гнейста, поборника английской системы безвозмездных должностей в органах самоуправления, обеспечивавшей участие в них только имущих классов, использовал в своих статьях 50-х годов М. Н. Катков (см. также статью Герцена «Какое правление в России?», стр. 145 наст. тома).
... красноречивые умалчивания «Моск. вед.» об измене Константина Николаевича и графа Велеполъского... — О нападках «Московских ведомостей» на политику вел. князя Константина Николаевича в Польше Герцен упоминал неоднократно, приводя выписки из статей M. Н. Каткова (см. «Чего они так испугались?» — стр. 141 наст. тома, «„Всеобщий дневник" и „Московские ведомости"» — стр. 134 — 135 наст. тома, «Россиада» — стр. 167 наст. тома).
В передовых статьях «Московских ведомостей» Катков недвусмысленно намекал на необходимость отстранения вел. князя Константина, требовал сосредоточения всей полноты власти в Польше в руках военной администрации, намекая на измену польских гражданских властей и их главы А. Велёпольского (см., например, передовые статьи в «Московских ведомостях», № 141 от 28 июня, № 144 и 145 от 3 и4 июля 1863 г.). О дальнейших выпадах Каткова против вел. князя Константина см. статью «Ввоз нечистот в Лондон» и комментарий к ней.
Один повествует, как дрожали ноги у человека, приведенного ~ для расстреляния. — См. стр. 177 и комментарий к ней.
— См. стр. 178 и комментарий к ней.
Один мирный фельетонист ~ вот как выражается ~ тогда бы, мне кажется, это было несколько похоже». — Герцен цитирует отрывок из рассказа В. В. Крестовского «Сильные ощущения под Петербургом», входившего в цикл «Фантастические рассказы из действительного мира» и напечатанного в газете «Северная пчела», № 188 от 16 июля 1863 г.
[99] Воображение привыкло у нас до того ко всем ужасам, что страшные образы пыток и истязаний являются первыми в голову. Один мирный фельетонист, который пишет вовсе не о Муравьеве и не о Польше, а о прогулке в Кронштадте, вот как выражается о непогоде, застигнувшей его: «Это была не та буря, про которую Пушкин говорит:
То заплачет, как дитя.
»! Возьмите все литературы, от Саади и Гафиса до Диккенса и Гюго, и вы но найдете подобного сравнения.