1864
«Пять лет мы без устали сзывали живых. Теперь, благо мертвые ушли и никто от мертвых не остался, будем звонить к самой обедне, звать к сознательному делу!»
«Колокол» 15 декабря 1863.
... И это середь мрачной ночи, из которой Россия не выходила, середь общего оподленья, измены вчерашних друзей, распутства мысли, бесстыдства слова, при виде целого общества, лобызающего руки палачам, целой литературы духовно-светских доносов...
Да, середь этой ночи мы начинаем наш новый звон, внутренний голос говорит нам, что ночь переломилась и что теперь каждый размах маятника — шаг к выходу из нее.
Слишком рано радовались казенные враги наши — нашему отчаянию. Их слизистое сердце не могло понять ни жгучей скорби, которую мы вынесли, ни того, что мы выйдем из нее. Мы и не думали скрывать ни нашей боли, ни нашего стыда, ни наших слез. Многое умерло возле нас; но мы возвращаемся с кладбища упорнее и неисправимее, чем когда-нибудь; мы не только не утратили прежнюю веру, а удесятерили ее всеми лишениями, очищеньями, всем вынесенным горем, всей чудовищной силой того гниения, которое грозит сгубить всходы — а кончит удобрением почвы.
Тот, кто не чует этого, кому не ясно, что наше общее дело продолжается под землей, продолжается в воздухе, продолжается середь оргии крови и раболепья, для того слова наши, как для полицейского содержателя публичного листа в Москве, будут «бредом помешанных».
Но есть другие люди, их голос доходит до нас, они поймут наши упованья. Наши слова ободрят их так, как их слова ободряли нас.
— Да много ли их?
— Нет, не много, по крайней мере сколько мы знаем, особенно с тех пор, как слабые, шаткие, мелкие, робкие ушли, одни от испуга, другие по глупости; оставшиеся тем меньше заметны, что они должны молчать под тройным надзором — явной, тайной и литературной полиции.
Много веры, много преданности, много истины святых безумцев, с которыми не могло совладать ни дикое варварство одного мира, ни маститая цивилизация другого. И это несмотря на то, что они шли на прямое ниспровержение всякого государственного строя и искали не исполнения судеб, приготовленных целым развитием, а замену их судьбами новыми, небывалыми и вообще неосуществимыми.
Русская задача вовсе не так колоссальна, она гораздо проще, соизмеримее, это задача не другого мира, а мира сего, и потому в ней вера не противуречит логике, совсем напротив. Никто не хочет у нас ломать ничего народного, основного, никто — ничего создавать по отвлеченному идеалу, все это старая консервативная болтовня. Хотят устранить препятствия, снять ненужные преграды, хотят развязать руки, развязать мысль, отрицают собственно отрицательное, мешающее, искажающее, гнетущее, полумертвое. Хотят дать волю народному складу и мысли, искусившейся опытом других. Все это вовсе не утопия; элементы, основания у нас даны: народный русский быт и наука Запада, в их сочетании наша сила, наша будущность, наше преимущество. Без предрасположенного народного быта общественная наука теряется в социальном бреде, без всеобобщающей науки народный русский быт возводится в бред славянофильства[1].
Народный быт и наука — Земля и Воля. Что может быть проще и яснее? Но до этой простоты и ясности мы доходим вековыми страданиями нашего народа и вековыми усилиями западной истории. Перед нами светло и дорога пряма. Европейские народы искали в теми своего пути, сбивались с него, обливали его кровью и постоянно. встречали врага, останавливавшего всякое стремление и лишавшего плодородия всякий посев. Перед нами тоже сильный враг, но умного врага нет; против нас борется не великое предание, не относительная правда, не веками освященные предрассудки, а палисады без корней, стены под гранит, империя «фасад», империя с иголочки, иностранная и до того бессмысленная, что ей нужен Катков, чтоб объяснить ей самой, что ей надобно отстаивать и что беречь. Против нас овдовевшее дворянство, крепостники, не умевшие ни отстоять рабовладение, ни поступиться им. Ненавидимое народом, не уважаемое правительством, оно чувствует свое бессилие, заискивает милости, подличая перед палачами и оплакивая плачем Рогнеды в «Московских ведомостях» утрату «материка» рабства и грабежа... Нам ли унывать с такими врагами?
Не так поставлены задачи будущего у других народов. Да днях два ветерана, два уважаемых всей Англией бойца слегка, издали коснулись одного вопроса в Рочделе, едва намекнули, где зло, — как настороживший уши цербер капитала и монополии поднял сторожевой лай, и все испугалось, оцепенело, отреклось... Правда, Кобден ударил, и больно ударил, цербера, но не в основном вопросе.
Что же за ужас сказал старик Кобден, этот испытанный вождь торговой свободы, этот атлет, вынесший на своих плечах тридцать лет тому назад Corn law?
И что за страшную Медузу показал ему, Брайту, Англии «Теймс»?
Кобден и Брайт догадались наконец, что — нелепость и что для английского пролетария-работника нет ни воли, ни конституции так, как ему нет голоса, ни представительства. Они заметили и, главное, дерзнули намекнуть на митинге, составленном не из аристократов мещанства, что у английского работника не только нет воли, но нет и выхода, потому что законы, делаемые собственниками, скорее стремятся сосредоточивать большие поземельные собственности в одних руках, чем их раздроблять и способствовать к приобретению их работниками.
— Так вы указываете на антагонизм собственников и работников, сказал «Теймс», бледный от злобы, да вы не хотите ли аграрных законов?
И все отпрянуло с ужасом от Кобдена и Брайта — и Кобден, не дожидаясь петушьего крика, стал защищаться в том, что он невинен в agrarian outrage...[2]
У нас ничего подобного. У нас консервативная партия — такая же нелепость без корней, как табель о рангах, как дворянская грамота. Сегодня сила — завтра следа нет. Наш настоящий консерватизм начинается там, где оканчивается правительство.
Нас не застращаешь Медузиной головой, какие бы змеи у нее ни были вместо кудрей. То, что может у нас погибнуть, того нам не жаль... Пусть рухнется эта империя, выработавшая свой тип в Аракчееве, пусть пойдет по миру дворянство, отбивавшее два века кусок хлеба у народа, пусть пропадет, наконец, это мишурное образование, ложное, безнравственное, умевшее прежде ужиться с крепостным правом, а теперь с палачами и доносчиками... Народ русский не погибнет ни с петербургской династией, ни с Английским клубом в Москве... не нужно ему хранить школы, из которых учители-рабы посылают адресы Бергу и Муравьеву.
На этом глубоком сознании нашей свободы и соответствии наших стремлений с бытом народным незыблемо основана наша вера, наша надежда. И вот почему, середь скорби и негодования, мы далеки от отчаяния и протягиваем вам, друзья, нашу руку на общий труд и зовем нашим звоном к делу и борьбе!
26/14 декабря 1863.
Примечания
Печатается по тексту К, л. 176 от 1 января 1864 г., стр. 1445 — 1446, где опубликовано впервые, с подписью: И — р. Этой статьей открывается лист «Колокола». Автограф неизвестен.
Статья, намечавшая, в условиях победившей реакции, «середь мрачной ночи», программу «Колокола» на 1864 год, находится в прямой связи со статьей Герцена «В вечность грядущему 1863 году» (см. т. XVII наст. изд.). Характеризуя новый этап в развитии освободительной борьбы в России, обусловленный политическим размежеванием двух лагерей, Герцен пришел к выводу, что отход «мертвых», т. е. деятелей либерально-монархического фланга, не ослабил, а укрепил освободительное движение, очистил его от «слабых, шатких, мелких, робких». Изменившиеся условия определили главную задачу «Колокола» в отношении к демократическим кругам передового русского общества — призыв к «общему труду», «к делу и борьбе». Этот призыв означал поддержку прежде всего революционной деятельности русской разночинной интеллигенции.
С ориентацией на молодое поколение революционеров-разночинцев особое значение приобрела старая социальная теория Герцена — «русский социализм». Она стала открытой программой «Колокола». Это определялось, прежде всего, тем, что круг передовых читателей, к которому обращался Герцен, в значительной мере опирался на ту же самую веру в крестьянскую общину как в зародыш социализма, что и сам Герцен. Сохранение общинного строя после реформы 1861 г. казалось верной гарантией дальнейшего развития общины по социалистическому пути, «На этом глубоком сознании нашей свободы и соответствии наших стремлений с бытом народным, — пишет Герцен, — незыблемо основана наша вера, наша надежда».
«перед нами светло и дорога пряма». Ср. слова Герцена о «началах, глубоко заключенных в быте народном, на которых основано наше упование», в написанной через год статье «1865» (стр. 313 наст. тома)
«Пять лет мы без устали ~ делу!» — «Колокола», л. 175 от 15 декабря 1863 г., — «В вечность грядущему 1863 году» (см. т. XVII наст. изд., стр. 296).
... полицейского содержателя публичного листа в Москве... — Герцен имеет в виду M. H. Каткова, издателя «Московских ведомостей».
... общины святых безумцев... — О «великих безумцах», «святых Дон Кихотах революции» см. в «Концах и началах» Герцена, т. XVI наст. изд.
«фасад»... — «Империей фасадов» назвал Россию маркиз де Кюстин в книге «La Russie en 1839» («Россия в 1839 году») Ср. запись Герцена в дневнике от 26 октября 1843 г.: «Всего лучше он <Кюстин> схватил искусственность, поражающую на каждом шагу, и хвастовство теми элементами европейской жизни, которые только и есть у нас для показа. Есть выражение поразительной верности: „Un empire dé fasades... la Russie est policée, nou civiéisée”» (т. II наст. изд., стр. 311).
... два уважаемых всей Англией бойца ~ сторожевой лай... — 1863 г. в одном из центров манчестерского промышленного района Рочделе состоялся митинг, на котором выступили основатели «Лиги борьбы против хлебных законов» Ричард Кобден и фабрикант Брайт, коснувшиеся многих вопросов внутренней и внешней политики Англии. Под «Цербером капитала и монополии» подразумевается правительственный официоз «The Times».
... Кобден, amom испытанный вождь торговой свободы ~ Сот law? — Кобден возглавлял движение сторонников свободы торговли — «фритредеров», в котором участвовали и чартисты. В конце 1847 — начале 1848 г. в Брюсселе состоялся интернациональный конгресс фритредереров, на котором выступил Карл Маркс с «Речью о свободе торговли» (9 января 1848 г.). Вскрыв буржуазный характер борьбы за отмену хлебных законов (высоких пошлин на ввозной хлеб) и показав, что удешевление хлеба преследует интересы промышленной буржуазии, но не улучшает положения рабочих, Маркс вместе с тем подчеркнул, что «система свободной торговли ускоряет социальную революцию», так как «доводит до крайности, антагонизм между пролетариатом и буржуазией» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, изд. 2-е, т. 4, М., 1955, стр. 418). Corn law — хлебный закон (англ.).
воля, что для него есть сокровища дороже ее, например, в ужас приводящее своей силой Московское государство. Оттого честные, но сбитые умы жалеют о том, что у правительства нет людей. Как же они не понимают, что у него не могут быть люди, не должны быть, — величайшее бедствие, которое может постигнуть Россию.
— Ред.