П. А. МАРТЬЯНОВ И ЗЕМСКИЙ ЦАРЬ
Мартьянов приговорен на ссылку в каторжную работу на пять лет и потом на пожизненное поселение в Сибири. Этот варварский приговор, утвержденный государем, сенат и совет мотивировали так: «Признав его — по собственному сознанию, подтверждаемому и обстоятельствами дела, виновным в сочинении и распространении, чрез напечатание в „Колоколе”, письма к государю императору, заключающего в себе дерзостное порицание установленного в России порядка управления» и пр.
Ссылка Мартьянова в каторжную работу — новое доказательство бестактности, узкости и просто тупости петербургского правительства. Если кто-нибудь заслужил от диких судей, толкующих теперь о патриотизме и демократической империи, иного суда, то это, без сомнения, Мартьянов.
Мы знали П. А. Мартьянова. История его коротка, чисто русская история. Мартьянов родился крепостным человеком графа Гурьева. С молодых лет он показал необыкновенную способность к торговым делам и вел большой хлебный промысел. Граф Гурьев, оторвав его от дела, разорил, т. е. взял с него большую сумму денег, почти накануне освобождения. Мартьянов, получив отпускную, попытался поправить свои дела, ему не удалось, и он года два тому назад уехал в чужие края.
Человек, испытанный всеми горями и бедствиями русской жизни, одаренный необыкновенным умом, энергический, глубоко страстный, Мартьянов сосредоточился весь на вопросе о судьбах русского народа; тут была его поэзия, его религия, любовь и ненависть. Строгий по жизни, без уступок себе и другим, без слабых непоследовательностей — в нем элемент негодующего Спартака как-то сочетавался с угрюмым типом нашего сектатора. Много читая, Мартьянов нисколько не утратил ни своей собственной оригинальности, ни чисто русского народного склада ума. В одну беседу с ним можно было глубже заглянуть в дух русского народа, чем изучая ворохи анатомико-патриотических препаратов, приготовляемых нашими славянофилами.
В мнениях Мартьянова была та оконченность, которую мы встречаем в глубоко религиозных людях, которой мы не раз дивились в Петре Васильевиче Киреевском. Тут нет больше колебаний, сомнений.
Мартьянов ненавидел крепостное право и крепостников, — ненавидел, как Михаил Семенович Щепкин, как Шевченко, но у него это была страсть, и между тем она шла рядом с восторженной благодарностью к царю, снявшему цепи с народа. Для него петербургский император, сын Николая, лейб-гвардии офицер, терялся в какой-то мифически великой фигуре земского царя. Словом освобождения царь искупил в глазах Мартьянова все прошлые и будущие грехи свои. И мы убеждены, что Мартьянов, идущий в цепях в Сибирь, давно простил несчастного, утвердившего приговор десятка Гурьевых, обрадовавшихся случаю в нем отомстить за освобождение.
Вина Мартьянова состояла в его письме (мы его перепечатаем в следующем листе, пусть забывшие его проверят, читая, наши слова) к своему земскому царю. Он писал к нему с любовью, с доверием, он хотел, чтоб оно явилось в «Колоколе» с его подписью. Он не думал скрываться, потому что не верил, что царь может его наказать за открытое слово, за любовь. Он предполагал у них обоих один интерес; он ему говорил о скорбях дома, как сын отцу... Бедный Мартьянов!
Мартьянов скоро устал на чужбине и, натура цельная и фанатическая, пошел домой. В его возвращении было столько простоты, мужества, доверия, скажем не обинуясь — столько трогательного величия, что действительно надобно не иметь следа человеческого сердца, чтоб его послать на каторгу. Все останавливали Мартьянова, он не послушался. Он не верил, что откровенное слово, обращенное к представителю народной правды и народной боли, может быть наказано хуже воровства…
Пять тяжелых лет научат его не смешивать идеального земского царя что-то, что его делало таким русским, близким по крови, несмотря на рознь мысли. Ему мы прощали даже гордый, исключительный национализм, с которым он оставлял в прошедшем году Англию. А земский царь не простил ему его любовь, его веру... Рабы бессловесные нужны этим земским монголам, солдаты, молчащие во фрунте, нужны этим немецким кейзерам.
новые проповедники русско-царской демократии, особенно уж потому, что они за свои фантазии идут не в каторжную работу, а вверх по службе.
В самый разгар польского вопроса у нас укоренилось в обществе и журналистике мнение совершенно ложное, сбивающее все понятия, парализующее всякую деятельность, бездушное в отношении к Польше и лицемерное в отношении к России. Взгляд этот, одна из выродившихся отраслей славянофильства, состоит в том, чтоб принимать цели за достигнутое, зародыши — за совершенных людей, идеалы — за существующее и задачи — за их решения.
дочь , которую она будет воспитывать, а племянница родила сына. Старая барыня сначала приняла это за личность, обиделась, разбранила мать, доктора, служанку; но потом сама поправила дело, что несуществующая девочка существует и наделяя ее всеми достоинствами своей фантазии.
То, что может быть очень мило в пятнадцатилетней институтке, мечтающей о счастье пастушков, живущих цветочками, и бабочек, порхающих по ним, и очень достолюбезно — как говаривали во время оно — в старой тетке Копперфилда, вовсе не мило и не достолюбезно в публицистах, делающих из этих фантасмагорий полицейские кистени против Польши.
Схвативши там-сям какие-то неясные понятия о социальном призвании России, об отсутствии в ней крепкого аристократического начала, наши милейшие мечтатели проповедуют, что Россия представляет какую-то демократическую империю, какое-то царство равенства она борется с Польшей во имя крестьянской свободы против помещиков и пр.
Не ошибайтесь — они говорят не о той России, которая составляет цель наших стремлений, к которой все двигается и идет, но до которой ничего еще не дошло, а об России настоящей, чиновничьей, казарменной, петербургской, аракчеевской, николаевской, муравьевской.
Да где же жили все эти институтки с бородами или давно ли же они родились, что не видали ни крепостного состояния, ни помещичьего житья, ни положенья солдат, ни вельможничества, ни начальнического ты, ни засеченных дворовых, ни изнасилованных женщин? Как это у них память так коротка? состраданье, негодованье так коротко?
за этим ни в Ковно, ни в Гродно, а возле Москвы и Петербурга. Или они так прямо из Смольного монастыря да и по казенной надобности в Ковно?
Это отвратительнейшая демагогия, под которой скрывается не только ложь, но и вызов на восстание, одобренный высшим начальством и демократическим шефом жандармского братства.
Мы верим и верили всю жизнь в великую будущность русского народа, видим в нем стихии широкого социального развития (мы не говорим демократического, потому что для нас это слово неясно), мы чувствуем не меньше севернопчельских Бабёфов и «дневных» Гракхов, как вся эта скорлупа, короста, паршивость дворянского чиновничества, немецкого бюрократизма, доктринаризма, экзерциргаузизма и пр. остается на поверхности, не идет в глубь; но чувствуем, с другой стороны, что за гнет, что за гниль, что за боль она производит на всем теле и что за помеху делает всякому внутренному развитию. Не преступление ли уверять тяжко больного, что он здоров?
Говорить человеку, которого дуют палками, что это только поверхностно и что, в сущности, он вольнее своего соседа, — последняя степень презрения к нему и к истине.
Между Россией, едва отирающей кровавый пот свой, Россией «Положений» и Россией есть еще Россия гербовой бумаги, русских немцев, военных и штатских генералов, сенаторов, приговаривающих за честную речь к каторге, и государя, утверждающего их приговоры[3]. И она еще постоит за себя!
Примечания
Печатается по тексту К, л. 1— 1450, где опубликовано впервые, с подписью: И — р. Автограф неизвестен.
П. А. Мартьянов, бывший крепостной графа А. Д. Гурьева, осенью 1861 г. приехал в Лондон, где познакомился с Герценом. В эмиграции Мартьянов занялся изучением вопросов политического и государственного устройства России. Свои политические взгляды он изложил в письме к Александру II, написанном 3 — 15 апреля 1862 г., и в брошюре «Народ и государство», напечатанной в Вольной русской типографии в конце того же года. Письмо, отправленное по почте на имя царя и опубликованное в «Колоколе» (л. 132 от 8 мая 1862 г. и вторично в л. 178 от 1 февраля 1864 г.), содержало резкую критику русского государственного строя и развивало идею внесословной народной монархии во главе с земским царем. Эта идея в утопической форме отражала демократические чаяния крестьянства с его царистскими иллюзиями. В брошюре «Народ и государство» Мартьянов писал: «Народ, это — то, что эксплуатируют, это земство, государством» (стр. 8). Свою брошюру Мартьянов заключал выводом о необходимости уничтожения (вернее самоуничтожения) «государственного стана» и превращения государственной власти во власть правительственную, «сообразную с духом, ростом и потребностями народа, самоуправляющегося посредством представительной формы правления с Великой Всенародной Земской Думой во главе, как выражением союза и неразрывного единства всего мира славянского» (стр. 67).
При возвращении в Россию в апреле 1863 г. Мартьянив был арестован и приговорен Сенатом к каторжным работам сроком на пять лет. Приго,ор вынесенный Мартьянову, был настолько чудовищным, что даже Ю. Ф. Самарин, резко осудивший письмо Мартьянова, не мог поверить, что такое письмо могло повлечь за собой ссылку в каторжные работы. Годно из двух, — писал он Герцену 3 августа 1864 г., — или Мартьянов не на каторге, или он сослан не за это письмо, а за другое дело, и вам и мне неизвестное» («Русь»,№ 1 от 3 января 1883 г.).
Статья Герцена, раскрывая новое преступление самодержавия, одновременно была направлена и против славянофилов — «проповедников русско-царской демократии». В идее «земского царя» Герцен видел тем более вредную фантазию, что, в противовес Мартьянову, ее легальные сторонники шли «не в каторжную работу, а вверх по службе». Он разоблачил как «отвратительнейшую демагогию» славянофильскую проповедь о том, что «Россия представляет какую-то демократическую империю, какое-то царство и масс», что она «борется с Польшей во имя крестьянской свободы против помещиков и пр.». Реакционная ложь этой проповеди становилась особенно наглядной в свете трагической судьбы, которая постигла Мартьянова за его наивную веру в «земского царя».
«Признав его ~ порядка управления»... — Герцен цитирует определение Сената по делу Мартьянова от 5 мая 1863 г. Определение частично опубликовано в книге Мих. Лемке. Очерки освободительного движения «шестидесятых годов», СПб., 1908, стр. 354 — 356.
— Бетси Тротвуд — персонаж романа Диккенса «Давид Копперфильд».
Человек едет где-нибудь в Ковенской, Минской губернии ~ пышных панских палат... — Намек на «Дорожные заметки» М. Ковальского («Русский вестник», 1863, № 7, стр. 191 — 206), в которых автор описывал впечатления от своей поездки по белорусским губерниям в 1863 г.
... севернопчельских Бабёфов и «дневных» Гракхов... — Имеется в виду издатель реакционной петербургской газеты «Северная пчела» П. С. Усов; «дневной» Гракх — издатель московской славянофильской газеты «День» — И. С. Аксаков.
Вот еще приговор ~ подробности дела г. Муравского. — Дело М. Д. Муравского было изложено в корреспонденции, помещенной в следующем, 177 листе «Колокола» (см. в наст. томе вступление к заметке «М. Муравский»). В 1855 г., будучи студентом Харьковского университета. М. Д. Муравский принял участие в организации тайного студенческого общества (затем действовавшего в Киеве), был исключен из университета и выслан в Оренбургскую губернию. В 1862 г. был арестован в связи с «процессом 32-х», так как при аресте Н. А. Серно-Соловьевича и П. В. Завадского были найдены письма Муравского. За действия, имевшие Целью «возбудить к бунту против власти верховной», и «выраженные им в данных следственной комиссии показаниях дерзкие отзывы о личных качествах государя императора и об управлении его государством» Муравский был сослан в Александровский завод Нерчинского горного округа (Мих. Лемке. Очерки освободительного движения «шестидесятых годов», стр. 277 — 331).
[3] Вот еще приговор: «4 декабря, в 8½ часов утра, было публичное объявление на Мытнинской площади в Рождественской части бывшему отставному канцелярскому служителю из дворян Митрофану Муравскому (25 лет) высоч. утвержденного мнения Государ. совета, которым определено: Муравского, виновного в произнесении дерзких оскорбительных слов против священной особы и в приготовлении к возбуждению бунта, лишив всех прав состояния, сослать в каторжную работу на заводах на восемь лет и потом поселить в Сибири навсегда».
Очень просим прислать нам подробности дела г. Муравского.