Письмо к Гарибальди

ПИСЬМО К ГАРИБАЛЬДИ

Любезный, глубокоуважаемый друг, maestro — все, что хотите, только позвольте мне не прибавлять к вашему имени слово генерал, оно до такой степени мелко для вас, что не переходит через мое перо, и я скорее отказался бы от удовольствия писать к вам, чем назвать вас генералом.

Я собирался посетить вас, мне хотелось еще раз пожать вашу руку с глубоким уважением и полным сочувствием. Я слышал, что вы не забыли меня. Но обстоятельства устроились иначе, я покидаю Италию раньше, чем думал, и хочу воспользоваться поездкой к вам общего друга нашего, чтоб посетить вас письменно.

При этом я имею особую цель. Мрачная и свирепая борьба с Польшей еще раз обнаружила всю бесчеловечность и жестокость петербургского правительства. Как только Зимний дворец попускает себя на резню и всякие ужасы, кровавое зарево падает на нас. Эту незаслуженную круговую поруку мы готовы сносить с горестью, но не протестуя. По несчастию, ею не ограничивается дело. Свирепости правительства, крик развратного и подлого журнализма, рукоплескания толпы, растленной или обманутой, заставляют думать, что вообще русское движение было или преднамеренным обманом или мечтой больного воображения. Этого мы вынести не можем. Мы себя чувствуем слишком живыми для того, чтобы позволить себя молча похоронить. И я пишу к вам для того, чтоб свидетельствовать, что мы вовсе не умерли, что движение русское вовсе не подавлено и вообще по сущности своей неподавляемо.

У меня страстное желание сказать это именно вам, мужу народов. Вы понимаете, вы любите массы так, как они есть, без римской тоги, без парадного цивизма, и очень естественно, что именно потому народ вас признал своим патроном, своим заступником[5], что он из вашей красной рубахи сделал свое святое облачение, свою camicia santa, и что женщина — этот другой народ, с своим ясновидением сердца, сняла почти везде корсаж и заменила его рубашкой вождя слабых, ищущих воли. После преображения римской виселицы в святыню, я не знаю полнейшего торжества. И именно потому муж красной, святой рубахи не имеет праве, не знать, что делается в темных глубинах народного моря, понимающего, с одной стороны, долины восточной Азии, и, с другой, прикасающегося Пруссии и Австрии. Что народ русский вышел из своего видимого оцепенения, что Крымская война пробудила его и что с тех пор обнаружилось в нем какое-то движение, беспокойство в полях и городах, в дворцах и хижинах, что с тех пор что-то переделывают, к чему-то стремятся — это известно всем. Но чего хочет Россия, куда идет она? Хочет ли она восстановить свою свободу, свою независимость, возвратиться, как Польша, к славному прошедшему? Нет. Народ русский никогда не был свободен и никогда не терял независимости, ему нечего восстановлять, ему нечего вызывать из угрюмой истории своей; что прошедшее завещало ему, то взошло в его плоть и кровь; это не воспоминания, не учреждения, а стихии, резко характеризованная народность, своеобразное понятие о праве на землю, — особенно если мы прибавим отвагу самонадеянности и дерзость веры в себя середь несчастий. Остальное — забор, подмостки искусственной, иностранной империи, пережившей свое время.

Социальная религия народа русского состоит в признании неотъемлемых прав каждого члена общины владеть известным паем земли. Стоит вспомнить, что пространства, составляющие собственно Россию, заселялись последовательной колонизацией и скорее поглощали, принимали в себя слабые населения аборигенов, чем побеждали их; стоит вспомнить, что поселенцы эти, осевши однажды на своих местах, никогда не были завоеваны (татарское иго не касалось ни внутренной жизни, ни народного быта), чтоб объяснить, каким образом развилось понятие о праве народа на землю. Оно пережило все судьбы государства, и едва первое дыхание жизни обнаружилось в нем, как вопрос об освобождении с землей естественно стал на черед. Отнять землю у русского крестьянина так же невозможно, как отнять море у лаццарони, потому что лаццарони так же незыблемо верит, по выражению одного нашего соотечественника, в свое право на море.

Между тем поземельная собственность в России стремится раздробиться в частное и личное владение или сосредоточиться в руках правительства. По счастью, до настоящего времени большая часть земель оставалась в неотъемлемом владении общин, но тем не меньше надобно всеми силами стараться остановить это колебание, избегая, с одной стороны, пропасть пролетариата, которая рано или поздно поглотит весь образованный мир собственников и, с другой, правительственный коммунизм, в котором погибла бы личность человека или сделалась бы приговоренной к каторжной работе. Для того чтоб найти диагональ, мы имеем два указания: самый быт и устройство нашей сельской общины и результаты экономической, социальной науки, так, как они выработались на Западе, не найдя себе там приложения. Сельская община представляет у нас ячейку, которая содержит в зародыше государственное устройство, основанное на самозаконности, на мировом сходе, с избирательной администрацией и выборным судом. Ячейка эта не остается обособленною, она составляет клетчатку или ткань с сопредельными общинами, соединение их — волость — также Управляет своими делами и на том же выборном начале. Волостью оканчивается народное устройство, ею оно касается императорской полиции и всего казенного управления. Далее волости нет свободы — но есть привилегии; нет самозаконности а царит величайший правительственный произвол. До освобождения крестьян крестьянская община билась о помещичье право, волость бьется до сих пор об нелепую власть правительства. Одна из застав, останавливавших развитие, пала. Освобождение крестьян, при всей недостаточности своей, признало личную свободу крепостного, не отрицая его права на землю. Пора раскачать столбы другой.

Освобождение крестьян было последней картой правительства; давши ее, оно в самом деле касается свободных учреждений. Реформы, о которых оно столько говорит, не делаются, потому что они для него невозможны, потому что они касаются его собственных привилегий, которые для него гораздо дороже привилегий дворянства. Правительство хочет сохранить их и делает реформы. Противуречие очевидно — оно его не могло победить и истощалось, билось в логическом кругу.

Ждать, чтоб оно износилось до последней нитки, было невозможно. Оно разоряло народ и приготовляло полнейшую реакцию, оно возвращалось к николаевским временам и снова начинало преследование каждой независимой мысли, прикрываясь своим умеренным либерализмом. Надобно было поставить пределы этому своеволью и затормозить колеса старой машины; но для этого надо было прежде всего уяснить, чего мы хотим, что можем и чего хочет в самом деле народ. Для достижения этого надобно было подвинуть правительство на созвание Собора бессословного, всенародного, без различия вероисповеданий, с предоставлением каждому избирать каждого.

Если б правительство согласилось, тем лучше — много спаслось бы крови и несчастий. Если же нет, надобно было его заставить созвать Собор или созвать его помимо правительства. Так думали многие.

Что же было бы потом? Это бы мы увидели тогда. Первый шаг был бы сделан.

Говоря о созвании Собора, я упомянул о безразличии вероисповеданий, это следует пояснить. В России считается миллионов до двадцати старообрядцев, поставленных вне закона.

Теперь их меньше преследуют, на них смотрят сквозь пальцы — этого мало, надобно, чтоб они пользовались общим правом. Старообрядцы составляют самую энергическую, здоровую часть огромного земледельческого населения России. Закаленные вековым гонением, воспитанные с ребячества в борьбе с существующим порядком вещей, они никогда ничего не уступали, а приобрели вместе с строгими нравами железную волю. Из этой среды естественно выйдут действительные представители народных стремлений. Они никогда не признавали империи, которую они презирают как немецкую и которой гнушаются как нечистой. Сбитые с толку агентами правительства, некоторые из них посылали недавно свои верноподданнические адресы, они сделали ложный поступок в надежде льгот и обманулись; правительство ничего не сделало для них.

Старообрядцы принесли бы на общий совет народную идею, народный гений, предание, быт и обычай; идея современная, наука была бы представлена другой средой — той неопределенной, смешанной средой, которую во времена Людовика-Филиппа называли способностями (capacités), в нее входит все — мелкое дворянство, офицеры, студенты, окончившие курс, дети духовною происхождения, сословие, нигде не существующее, кроме России, — сословие очень ученое, очень эманципированное и ненавидящее дворянство и власть; возле него дети разночинцев, небольших статских чиновников, бедные, презираемые сверху; страшные для народа, они многое ненавидят, многому завидуют, им многое приходится искупить и нечего терять.

Дворянство, как замкнутый класс, потеряло всякое значение, ему остается одно — низшим слоем своим распуститься в народ, предоставляя вершины печальной судьбе замиранья в величавой праздности и в придворной службе (domesticité). После освобождения крестьян русское дворянство потеряло свою почву, свою силу, причину своего существования, и оно это понимает. Дворянство целых губерний (например, тверское) просило государя как милости право сложить с себя нелепые привилегии, которые, не принося никакой выгоды, мешают простым отношениям с другими сословиями. Государь отказал. Почему? Вероятно, он сам не знает причины. Иметь дворянство — застарелая привычка дворца.

Желая остановить возникшее движение во что б ни стало, правительство выдумало историю политических пожаров и додразнило студентов до манифестаций, давших ему тень права сбросить с себя поддельный либерализм и прямо перейти в реакцию. С этого времени оно начинает гуртовой подкуп журналистов и писателей, и постоянно распускает слух о реформах, находящихся в работе и которые наградят Россию почти французской свободой и дадут ей почти австрийские учреждения. Одни слабые люди, — люди, ищущие приличного предлога, чтоб стать со стороны власти, сохраняя вид либерализма, дались в обман. Тайно печатные и распространяемые листы обличали, в чем дело, и, как зарницы, пророчили бурю., свидетельствуя об электрическом напряжении среды.

— мы хотели и хотим расширения выборного начала на весь административный и судебный порядок, за пределами волости и провинции, мы хотим облегчить ликвидацию дворянства чужеядного и вредного, мы хотим уничтожение правительства противународного и противучеловеческого.

Меньшинство людей независимых, без обязательных преданий, без наследий, достойных уважения, без всех достопочтенностей (venerabilia), связывающих старую цивилизацию, мы смело берем, без сожаления и пощады, все, что западная революция нам дает, и принимаем как драгоценное наследие социальную идею ее и ее мечту о нравственной свободе.

Мы вместе с крестьянином говорим: «Нет воли без земли» и прибавляем только, что «земля не крепка без воли».

Наше знамя очень прозаическое. Души чувствительные, умы превыспренние находят его материальным. Мы это знаем, да знаем и то, по печальному примеру Запада, чего стоит свобода, которая, как воздушный шар, имеет над собой прелестную лазурь, без всякой материальной точки опоры... Год тому назад я говорил нашим друзьям русским офицерам в Польше: «Первые восставшие славяне, табориты, имели на знамени своем чашу с вином. Мы возьмем другую часть эвхаристии — дискос с хлебом!» — поэт, но вовсе не идеалист.

Середь этого процесса выработывания и разложения, середь брожения, поднимавшегося с самого дна жизни народной, под влиянием освобождения крепостных крестьян с одной стороны и начала организации, сосредоточения сил меньшинства — с другой, середь величайшего правительственного смятения и колебания Зимнего дворца между либерализмом и самовластием, между реформами и консерватизмом — застало нас польское восстание.

Для нас оно было скорее несчастием, и только правительством подкупленный журнализм обвиняет нас в том, что мы подстрекали поляков, уверяя их, что Россия готова восстать. Мы очень хорошо знали, что ничего не было готово, что были только зародыши, что офицерские общества только что начали слагаться[7]. Кровь нашу дали бы мы за то, чтоб остановить на год или на два польское восстание.

Но что мы могли сделать? Разумеется, не рекрутский набор произвел восстание, — набор был той каплей, после которой вода течет через край, шляпа Геслера, оскорбление, вызвавшее сицилийскую вечерню. Действительно, не было человеческой возможности вынести эту травлю на людей. Во всяком случае определить время восстания, его необходимость принадлежало полякам. Нам предстояло принять их решение и стать со стороны справедливости и свободы.

Так мы и поступили. И когда благородное меньшинство русских офицеров обратилось к нам за советом, что им делать в случае польского восстания, мы не обинуясь сказали им, что лучше оставить ряды, перейти в противный стан, быть убитым, чем сражаться против Польши, которая для нас имеет больше чем историческое право, больше чем право героизма — право на наше С своей стороны мы не предъявляли ничего, кроме желания, чтоб польская революция приняла за основу наше аграрное начало, чтоб война, начинающаяся. за независимость одного народа, признала волю областей.

В начале восстания общественное мнение в России вовсе не было враждебно Польше, народ, с своей стороны, был безучастен. Правительство старалось всеми средствами возбудить народную ненависть, пускало в ход клеветы и преувеличения, посылало вереницы агентов министерства внутренних дел для вызова верноподданнических адресов, пугало народ европейской войной и пр. В этом почетном деле правительство нашло себе отличного и не слишком дорогого помощника — явилась целая литература, целая журналистика, писанная продажными негодяями и заслоненная ценсурой от ответов и возражений. Они-то и принялись за обработывание мнения образованных сословий, в то время как агенты правительства действовали на народ.

Мы знали, а правительство знало это лучше нас, что трудно возбудить в русском народе деятельное ожесточение против Польши, и очень хорошо избрало свою почву. На вымыслах вроде Варфоломеевой ночи трудно было далеко уйти. Это годилось для солдат, и то при дозволении грабежа. Для народа этого было мало. Правительство стало выдавать польское восстание за враждебное крестьянам и греческой церкви, за восстание исключительно шляхетское и католическое — таким образом, оно становилось защитником масс и греческого православия, придавая себе вид более революционный и демократический, чем революция. Император Александр II, бывши в Нижнем, молился коленопреклоненный у могилы Минина, доблестного гражданина, поднявшего в 1612 г. государство против поляков, прося бога поддержать его против врага, т. е. против «нескольких сотен повстанцев без оружия и уже давно побежденных», как постоянно печатали об них в русских журналах.

русского правительства, чтоб признать землю крестьянской, и прибавить, что несмотря на его желание воссоединения областей, — желание, основанное на том, что поляки никогда не принимали факта раздела, оно предоставляет судьбу их — свободной воле народа (народа в самом деле, а не представленного русскими агентами, само собою разумеется).

Великая интрига улетучилась бы, и весь этот разожженный ужасом дикий, кровожадный патриотизм выдохся бы, не успевши отравить ум и сердце простых и честных людей.

Вызывая чувство ненависти и свирепого озлобления, убивая противников с монгольским бесчеловечием, отбирая имущества у помещиков Западного края, правительство не имело другой цели, как усмирение восстания и сохранение власти в областях. Но если петербургское правительство предполагает, то иная сила

Когда развивается сильный организм, все ему служит, даже болезни. Возбуждение против Польши пройдет, но движение, им вызванное, останется. Для того чтоб иметь адресы, правительство допустило политические сходки; в городах и деревнях люди собирались, чтоб обсуживать об опасностях отечества, о мире и войне. В Литве правительство проповедовало против дворян и отдавало крестьянам конфискованную землю; первым последствием этого был отказ киевских крестьян работать на русских помещиков. Правительство разбудило силы, которые оно не так легко усыпит, и сообщило движение массам, которое трудно остановить. То, чего не могло сделать ни потаенное книгопечатание, ни пропаганда из-за моря, делает против своей воли само правительство. Похожее на японца, который в припадке бешенства распарывает свой живот, чтоб отомстить врагу, петербургское правительство делается революционно-террористическим из ненависти к Польше. Где оно остановится? Кто знает, но во всяком случае оно накладывает на себя руки!

Людям независимым, группам, выделяющимся из масс и соединяющимся около одной идеи, около общего стремления, — группам, начинающим тяготеть к одному средоточию деятельности, следует воспользоваться движением, вызванным рукою дерзкой и нечистой.

На сию минуту наша деятельность заторможена. Патриотическое безумие, полицейская пропаганда, военное положение, нелепость, глупость, страх перед этой доброй, мирной, благоразумной Европой — все нам мешает...

... О, если б вы знали, с каким страстным нетерпением мы ждем окончания этой проклятой борьбы. Независимость Польши — наше освобождение! Наши головы клонятся под тяжестью преступлений, совершаемых руками нашими, и будьте уверены, что мы не меньше желаем освободиться от Польши, чем Польша желает освободиться от России.

кумиры, — твердым шагом пойдем осуществлять наше будущее, разрушая по дороге эту империю, составляющую бедствие шестой части земного шара, раздирая этот камзол каторжного, надетый на плечи исполину, пока он спал.

Проснулся ли он в самом деле? Если вы мне сделаете этот вопрос, любезный и уважаемый друг, или всякий другой, я охотно буду отвечать в другом письме.

Теперь примите еще и еще уверение в моем сочувствии, уважении, удивлении к вам.

И ‑ р

Примечания

Печатается по тексту К, л. 177 от 15 января 1864 г., стр. 1453 — 1456, где опубликовано впервые, с подписью: — р. Этой статьей открывается лист «Колокола». Автограф неизвестен.

«Письмо к Гарибальди», как и ранее написанная статья «В вечность грядущему 1863 году» (см. т. XVII наст. изд.), посвящено анализу основных политических событий русской жизни 1863 г., программы и деятельности революционных организаций и настроений народных масс, также перспектив дальнейшего развития демократического движения в России. На общность темы и главной мысли этих статей указывал сам Герцен в письме к Н. А. Огаревой от 25 ноября 1863 г.: «Письмо мое к Гарибальди начерно готово. Оно в роде моей последней статьи, но для иностранцев. Для меня впереди становится светлее: для нас ничего не прошло — eppur si muove! <И все-таки вертится!>»

Герцен обращает свое письмо к Гарибальди, так как видит в нем не только подлинного вождя итальянского народа, воплощение его революционной энергии, но также истинного представителя международной демократии. При этом, однако, Герцен сознавал и политическую наивно«Гарибальди — «Дон Кихота революции», как назвал он его в «Концах и началах» (см. т. XVI наст. изд., стр. 166). Общая оценка Герценом деятельности Гарибальди дана в «Былом и думах», в главе «Camicia rossa» (см. т. XI наст. изд.).

Обращаясь к этому «мужу народов» в момент временного спада деятельности русских революционных организаций, Герцен пишет о том, что «движение русское вовсе не подавлено и, вообще, по сущности своей ». Он указывает далее, что социальная основа его неистребимости — в стремлении многомиллионной крестьянской массы к освобождению с землей, в «брожении, поднимавшемся с самого дна жизни народной».

Опираясь на крестьянскую идею «права на землю», он вновь формулирует утопическую теорию общинного социализма — панацея от зол капиталистической частной собственности и «пропасти пролетариата». Но исходя из иллюзорных представлений о сельской, общине, как «ячейке свободных учреждений, Герцен обосновывает в статье программу революционной борьбы за свержение самодержавия, за коренную демократизацию общественного строя и разъясняет европейскому читателю тактические основы деятельности тайных обществ в России, в частности «Земли и воли». «Письмо к Гарибальди» отражает решительный отказ Герцена от дореформенных надежд на образованное меньшинство дворянства как передовую силу в борьбе за демократизацию страны. Наряду с такими статьями, как «MDCCCLXIII», «1853 — 1863», «1831 — 1863», «Земля и Воля», «Волжский манифест и Россия в осадном положении» и другими (см. т. XVII наст. изд.), оно свидетельствовало о преодолении им либеральных колебаний в важнейшем вопросе о путях и социальных силах преобразования жизни.

С позиций последовательной революционной демократии характеризует далее Герцен польское восстание 1863 г. Отдавая должное справедливости и величию неравной борьбы польских революционеров за национальное освобождение их родины от власти российского самодержавия, всемерно поддерживая демократические тенденции в этой борьбе, Герцен считает необходимым указать в «Письме» и на основную ошибку руководства польским восстанием — нерешительность и непоследовательность в решении крестьянского и национального вопросов. Лишь проведение в жизнь декларированного Польским Центральным национальным комитетом во время переговоров с Герценом в сентябре 1862 г. лозунга «Земля крестьянам, воля областям» обеспечило бы поддержку восстания со стороны польского и русского народов, объединение с русским революционным движением и возможность победы над общим врагом. Герцен, однако, ясно понимал, что эта ошибка не была случайной, а вытекала из шляхетской ограниченности большинства руководителей восстания. Как и в статье «В вечность грядущему 1863 году», Герцен раскрывает в письме к Гарибальди все отрицательное значение победы националистических «предрассудков» в руководстве восстанием: благодаря ей царскому правительству удалось использовать оружие социальной и казенно-патриотической демагогии для подавления восстания, а также для борьбы с русским революционно-демократическим движением. То сложное положение, в котором оказались русские революционеры, поддерживавшие польскую революцию, когда определилось преобладание в ее руководстве «белых» (представителей польской аристократии и буржуазии), еще полнее обрисовано в письме Герцена к М. А. Бакунину от 1 сентября 1863 г.: «польское дело <...> — не наше дело, <...> наш принцип социальный, — заявляет Герцен. — А с чьей стороны социальные начала? Со сторон<ы> Демонт<овича> или пет<ербургских> сатрапов, отдающих крестьянам помещичьи земли? “Да нам нельзя же идти с Муравьевым”. Без сомнения, нельзя. Но можно иногда и эклипсироваться <скрыться — франц.> и поработать в тиши».

Характеризуя в «Письме к Гарибальди», «заторможенность деятельности» революционных организаций в России к концу 1863 г., Герцен, однако, выражает уверенность ą близости нового демократического подъема, связывая свои надежды с продолжающимися выступлениями крестьян. В подготовке этого подъема Герцен отводит «Колоколу» деятельную роль «центра», идейно собирающего разгромленные силы революционного движения и вселяющего бодрость в молодых борцов (см. его письмо к Н. П. и Н. А. Огаревым от 1 декабря 1863 г.).

Имея в виду настоящее письмо, а также статьи «В вечность грядущему году», «1864», Герцен писал А. А. Серно-Соловьевичу 26 декабря 1863 г.: «Аккуратно ли вы получаете „Колокол”? Обращаю ваше внимание на № 15 декабря, будущий 1 января и 2 — 15 января. Мы там взяли иную боевую позицию».

— В 1859 г. король Пьемонта Виктор Эммануил II присвоил Гарибальди чин генерал-майора. Впоследствии, в «Былом и думах», Герцен писал по этому поводу: «Гарибальди <...> был пожалован генералом королем, которому он пожаловал два королевства...» (см. т. XI наст. изд., стр. 261).

Лодочник отвечал ~ что во время бури образок Гарибальди очень помогает. — «Былом и думах», в главе «Camicia(т. XI наст. изд., стр. 278).

В «Материалах к истории освобождения крестьян в России» автор рассказывает ~ придет господин Галибардов». — Имеются в виду анонимно опубликованные в Берлине в 1862 г. «Материалы для истории упразднения крепостного состояния помещичьих крестьян в России в царствование императора Александра II», т. III. Сборник был составлен сенатором Д. П. Хрущовым (см. т. XV наст. изд., стр. 424, и т. XVI, стр. 280 и 454 — 455). Автор сборника писал о настроениях в Петербурге в феврале 1861 г.: «... Народ не верил скорому объявлению манифеста. Один легковой извозчик (это истинное происшествие) на вопрос ездока, скоро ли будет манифест, отвечал: „нет, должно быть, нескоро, разве Гарибалдов не придет ли пособить!” — Народ очень хорошо знал Гарибальди с его портретов, вывешенных в магазинах на Невском проспекте» (стр. 178 указ. изд.).

... Monier замечает, что возвратись Франческуло, народ и его встретит криком: «Viva Garibaldi/». — Герцен приводит замечание из книги: Marc Mоnnier. Histoire du Brigandage dans l'Italie Méridionale, Paris, 1862, гл. IV, стр. 68 — 69. Речь идет о последнем короле Обеих Сицилий Франциске II, получившем в народе пренебрежительное прозвище Franceschiello. Он бежал из Неаполя 6 сентября 1860 г., перед вступлением в город революционно-освободительной армии Гарибальди. С февраля 1861 г. Франциск II находился в папском Риме, откуда вел борьбу против объединенной Италии.

 — Красная рубаха (camicia rossa) — одежда добровольцев армии Гарибальди. Camicia santa — святая рубаха.

... моря, понимающего ~ долины восточной Азии... — То есть заливающего, наводняющего.

Сбитые с толку агентами правительства, некоторые из них посылали недавно свои верноподданнические адресы...  — Шовинистическая кампания верноподданнических адресов, в том числе от крестьян и раскольников, была инспирирована правительством в 1863 — 1864 гг. в связи с подавлением польского восстания. Герцен разоблачал в «Колоколе» механику фабрикации этих адресов и их непосредственного вдохновителя — министра внутренних дел П. А. Валуева (см. т. XVII наст. изд., статьи: «Россиада», «Финляндия и. адрес», «Два образчика, циркулярно разосланные Валуевым», «Победа!» и др.).

Дворянство целых губерний (например, тверское) просило ~ сложить с себя нелепые привилегии, которые ~ мешают простым отношениям с другими сословиями. — В адресе тверского дворянства на имя Александра II от 2 февраля 1862 г. было сказано: «Государь! Мы считаем кровным грехом жить и пользоваться благами общественного порядка за счет других сословий». В протоколе чрезвычайного тверского губернского собрания в тот же день эта мысль формулировалась еще определеннее: «Уничтожение антагонизма сословий может быть произведено не иначе как их полным слиянием. Дворянство, будучи глубоко проникнуто сознанием безотлагательной необходимости выйти из этого антагонизма и желая уничтожить всякую возможность упрека в том, что оно составляет преграду на пути общего блага, объявляет перед лицом всей России, что оно отказывается от всех своих сословных привилегий...» (см. публикацию адреса _я К, л. 126 от 2 марта 1862 г.).

... правительство выдумало историю политических пожаров и додразнило студентов до манифестаций... — Имеются в виду известные пожары в Петербурге в мае 1862 г. Они были использованы правительством как предлог для организации жестокого террора против революционно-демократического движения (см. в т. XVI наст. изд. запросы Герцена в «Колоколе» о «зажигателях»: «Отчего правительство притаилось с следствием о зажигательстве?», «Третий раз спрашиваем мы…», «Четвертый запрос от издателей “Колокола”»). Далее Герцен упоминает о студенческих волнениях осенью 1861 г. (см. «Петербургский университет закрыт!», «Исполин просыпается!», «Третья кровь!» — в т. XV наст. изд., «Студентское дело» — в т. XVI наст. изд. и другие статьи).

 — Правительственная тактика открытого подкупа журналистов, введенная министром народного просвещения А. В. Головниным, стала объектом язвительных разоблачений «Колокола» (см. «В этапе» — т. XVII наст. изд.). Е. М. Феоктистов, служивший в 1863 г. чиновником особых поручений при Головнине, передает в своих мемуарах слова последнего, в связи с переходом цензуры в ведомство министерства внутренних дел: «В прежнее время министерство народного просвещения преследовало печать, с этой же минуты оно обязано покровительствовать ей, не щадить средств для ее поощрения <...> я испросил у государя известную сумму денег, которую мне хотелось бы ежегодно распределять между нашими учеными в пособие на приготовляемые к печати их издания, а также между редакторами педагогических журналов...». Феоктистову и было поручено распределение этих денег (см. Е. М. Феоктистов. Воспоминания. За кулисами политики и литературы. 1848 — 1896. Л., 1929, стр. 134 — 135).

Тайно печатные и распространяемые листы обличали, в чем дело, и ~ пророчили бурю... — Имеются в виду прокламации подпольных революционных организаций, отпечатанные в русских тайных типографиях в 1862 г. («Молодая Россия» П. Г. Заичневского; «К образованным классам» Н. И. Утина; «Земская дума» и др.), а также издания «Земли и воли» 1863 г. («Свобода», №№ 1, 2 и др.).

~ Мы возьмем другую часть эвхаристии — дискос с хлебом!» — Герцен неточно цитирует свою статью «Русским офицерам в Польше» от 10 октября 1862 г., опубликованную в К, л. 147 от 15 октября 1862 г. (см. т. XVI наст. изд., стр. 256).

 — Туника, украшенная широкой пурпурной каймой, которую носили римские сенаторы.

Для нас оно было скорее несчастием, и только правительством подкупленный журнализм обвиняет нас в том, что мы подстрекали поляков, Уверяя их, что Россия готова восстать. — Эти обвинения содержались в передовой статье «Московских ведомостей»; № 225 от 17 октября 1863 г. Герцен отвечал на эти инсинуации в статье «В вечность грядущему 1863 году»; «Пусть укажут хоть одну строку ”Колокола”, “Полярной звезды” или чего бы то ни было из наших изданий, в которой бы мы себя выдавали “вождями могущественной революционной партии”, в которой мы говорили, что Россия готова восстать, подстрекали поляков и пр.» (см. т. XVII наст. изд., стр. 293).

... расстрелявши Арнгольдта Сливицкого и пр., сославши в каторжную работу полковника Красовского, Обручева, двадцать других... — О поручике И. Н. Арнгольдте, подпоручике П. М. Сливицком, унтер-офицере Ф. Ростковском, расстрелянных 16 июля 1862 г. по приговору военно-полевого суда за революционную пропаганду в войсках, — см. в т. XVI наст. изд. статью «Арнгольд, Сливицкий и Ростовский». О подполковнике А. А. Красовском, приговоренном 11 октября 1862 г. к двенадцати годам каторги, см. в т. XVI заметку «Хроника террора и прогресса», а также публикацию материалов его «Дела» в К, л. 162 от 1 мая 1863 г., стр. 1336 — 1388. В. А. Обручев после исполнения над ним обряда гражданской казни 31 мая 1862 г. был сослан на каторгу, на 3 года, с оставлением на поселение в Сибири. См. о нем в т. XVI в статье «Молодая и старая Россия»; о жестоких репрессиях в войске см. также статью «MDCCCLXIII» в т. XVII наст. изд.

Русское правительство ~ продолжает отрицать ~ «Колоколе»... — Имеются, в виду адрес «Великому князю Константину Николаевичу от русских офицеров, стоящих в Польше», опубликованный в К, л. 148 от 22 октября 1862 г., и адрес «Офицерам русских войск от Комитета русских офицеров в Польше», напечатанный в К, л. 1 всей русской армии для подготовки общенародного восстания. Военные власти в Варшаве инспирировали офицерское опровержение этих документов через газету «The Times», где адрес Константину Николаевичу объявлялся подложным, авторство же его, а следователь и второго, приписывалось Герцену. См. об этом статьи «Официальный контрадрес», «О якобы офицерском письме в „Теймс”», «По делу адреса офицеров», «История адреса и контрадреса продолжается» и комментарии к ним в т. XVII наст. изд.

... когда член офицерского комитета, привозивший к нам в Лонадон адрес, Потебня, погиб, под Песчаной Скалой... — Руководитель комитета русских офицеров в Польше подпоручик А. А. Потебня, установивший письменную связь с Герценом и Огаревым, а также трижды приезжавший Лондон для личных переговоров с ними — в июле, октябре-ноябре 1862 г. и в феврале 1863 г., во главе созданного им повстанческого отряда принял участие в польском восстании и погиб в бою у местечка Скала 4 марта 1863 г. (см. статьи «Письмо офицеров» — т. XVI наст. изд., «А. А.. Потебня» — т. XVII наст. изд., а также «Былое и думы» — т. XI наст. изд., стр. 365, 368, 372 — 373).

По возвращении в Лондон я прочитал в «русских газетах» о 40 русских офицерах, перешедших к восстанию. — Герцен вернулся из Женевы в Лондон 6 декабря 1863 г. (см. письмо его к дочерям от 7 декабря 1863 г.). «Московские ведомости» (№ 217 от 8 октября 1863 г.) в корреспонденции «Из Царства Польского», а вслед за ними и газета «Северная почта», в № 221 от 10 октября перепечатавшая эту корреспонденцию, сообщали, что «собственно из войск Царства Польского оставили ряды и изменили присяге не более 40 офицеров...» Автор корреспонденции, однако, далее замечает: «Из Петербурга бежало гораздо более офицеров».

польское восстание. — Еще -в сентябре 1862 г. Герцен убеждал приехавших из Варшавы членов Центрального национального комитета А. Гиллера, 3. Падлевского и В. Миловича в несвоевременности восстания (см. «Былое и думы», т. XI наст. изд., стр. 368 — 372). В статье «Русским офицерам в Польше» от 10 октября 1862 г. издатели «Колокола» излагали план объединения революционного движения в России и Польше, считая его единственным условием успеха польского восстания (см. т. XVI наст. изд.). 22 октября 1862 г., уже после объявления рекрутского набора, Герцен в письме к И. Цверцякевичу приводил решительные доводы против немедленного восстания. Об этих усилиях удержать поляков от несвоевременного выступления см. также статью «Resurrexit!» (т. XVII наст. изд.).

... набор был ~ шляпа Геслера, оскорбление, вызвавшее сицилийскую вечерню. — «Подтасованный набор» в т. XVI наст. изд.). Герцен сравнивает проведение этого рекрутского набора в Польше в январе 1863 г. с событиями, которые послужили поводом к революционным восстаниям в истории других народов. По народной легенде, наместник австрийского императора в Швейцарии в начале XIV в. Гесслер приказал на площади г. Альторфа вывесить на шесте шляпу герцога, символизирующую австрийскую власть. Жестокие репрессии за отказ кланяться шляпе и вызванное ими убийство Гесслера крестьянином Вильгельмом Теллем послужили сигналом к освободительной войне крестьян и горцев Швейцарии против австрийского владычества. Герцен вспоминает в этой связи и восстание на о. Сицилия в 1282 г., направленное против гнета французских феодалов-завоевателей. Поводом к нему послужили бесчинства французских солдат. Ссылаясь на приказ губернатора острова, запрещавший населению носить оружие, они пытались подвергнуть, оскорбительному осмотру молодежь, танцевавшую 31 марта 1282 г. у церкви Сан-Спирито близ Палермо. По преданию, восстание началось по звону колокола, призывавшего к вечерней молитве.

И когда благородное меньшинство русских офицеров обратилось к нам aa советом ~ мы не обинуясь сказали им, что лучше ~ быть убитым, чем сражаться против Польши... — Имеются в виду письма и посещения А. А. Потебни (см. «Надгробное, слово» Огарева в К, л. 1«Колокола» в открытом письме «Русским офицерам в Польше» ( т. XVI паст. изд.).

... мы не. предъявляли ничего, кроме желания, чтоб польская революция приняла за основу наше аграрное начало ~ волю областей. — Эти условия были выдвинуты Герценом и Огаревым во время переговорив в Лондоне с представителями Центрального национального комитета в сентябре 1862 г. и приняты ими. См. письмо «От Центрального народного польского комитета в Варшаве издателям „Колокола”» в К, л. 146 от 1 октября 1862 г., стр. 1205 — 1206, а также «Былое и думы», т. XI наст. изд., стр. 368 — 372.

На вымыслах в роде Варфоломеевской ночи... — В начале польского восстания русские газеты были полны измышлениями о зверствах повстанцев над русскими солдатами, которые были захвачены врасплох внезапным нападением. И. С. Аксаков в статье «Из Парижа», напечатанной в газете «День», № 19 от 11 мая 1853 г., за подписью: писал о «Варфоломеевской ночи Польши, где несколько тысяч русских людей были умерщвлены самым предательским образом...»

Тогда следовало бы ему стать во весь рост и громко объяснить то, что ~ оно предоставляет судьбу их — свободной воле народа... — о письме «От Центрального народного польского комитета в Варшаве издателям “Колокола”» было сказано: «Основная мысль, с которой Польша восстает теперь, совершенно признает <...> Основные идеи польского движения — чисто народные, в них нет ни тени шляхетского консерватизма, <...> они стремятся к уничтожению сословных различий и к обеспечению крестьян землею» (см. К, л. 146,стр. 1205). Первые акты Временного национального правительства — манифест и декрет от 22 января 1863 г. — конкретизировали эту декларацию, объявляя обрабатываемую крестьянами землю их собственностью с компенсацией для помещиков от правительства (см. «Wydawnictwo materyalów do powstania 1863 — 1864», Lwów, 1888 — 1894, t. I, s. 33 — 35). Ho даже это компромиссное решение крестьянского вопроса не было проведено в жизнь, ввиду противодействия «белых». Лишь 27 декабря 1863 г. последний диктатор Р. Траугутт, пытаясь опереться на поддержку народных масс, издал декрет, направленный к осуществлению, январского манифеста и угрожавший смертной казнью за принуждение крестьян к уплате денежных сборов и барщинных отработок. Но выполнение этого декрета было вновь сорвано шляхтой. Герцен с горечью писал о непоследовательности польских революционеров в аграрном и национальном вопросе в письме к гр. Е. В. Салиас от 24 декабря 1863 г.: «Теперь, т. е. в декабре месяце, в Лемберге печатается ряд статей, в которых поляки говорят с полной ширью о необходимости признать русинскую народность и аутономию русинов. Теперь — остатки народ<ного> правит<ельства> говорят положительно о разделе, т. е. о наделе землей крестьян. Виноваты ли мы, что это говорится в декабре 1863. а не в декабре 1862? Ведь мы этого требовали в октябре 62 г. Тогда ждали выручки от Европы теперь, когда все мечты пали, они начинают говорить то, что мы говорили<...> Трагический элемент — трагическим <...> но ведь и объективной истине надо отдать долю».

«Колокол», л. 146 (1862). — Герцен имеет в виду письмо «От Центрального народного польского комитета в Варшаве издателям “Колокола”» 46 от 1 октября 1862 г.).

В Литве правительство проповедовало против дворян ~ первым последствием этого был отказ киевских крестьян работать на русских помещиков. — Об использовании русским правительством при подавлении польского восстания противоречий между крестьянством и шляхтой см. статьи «... А дело идет споим чередом» и «Вывод из владения» (т. ХVII наст. изд.). В ряду подобных мер был издан 30 июля 1863 г. указ о прекращении обязательных отношений между крестьянами и помещиками украинских губерний и выкупе ими наделов через казну. В некоторых местностях за этим последовал отказ крестьян не только от работы на помещиков, но и от выкупных платежей (см. «Отчет о действиях III отделения за 1863 г.» в сборнике «Крестьянское движение 1827 — 1869», вып. II, М. — Л., 1931, стр. 55 — 56). Этим известиям, подтверждавшим прогнозы Герцена, издатели «Колокола» придавали большое значение. См. письмо Герцена М. А. Бакунину от 1 сентября 1863 г. и письмо Огарева к гр. Е. В. Салиас от 2 октября 1863 г. (ЛН, т. 61, стр. 820).

я охотно буду отвечать в другом письме. — См. в наст. томе статью «Ответ Гарибальди».

[5] До какой степени это справедливо, я был свидетелем в Неаполе. Лодочники носят там часто вместе с медным медальончиком богородицы другой — с изображением какого-нибудь святого или Гарибальди. во время бури образок Гарибальди очень помогает.

В Украине, в Польше, в Сербии народ ждал Гарибальди. В «Материалах к истории освобождения крестьян в России» автор рассказывает о своем разговоре с извозчиком в Петербурге, который сомневался в действительности освобождения и говорил: «разве уж когда придет господин Галибардов». Популярность Гарибальди так велика в Италии, что неаполитанская чернь по всякому поводу кричит «Viva Garibaldi!» Monier замечает, что возвратись Франческуло, народ и его встретит криком: «Viva Garibaldi!»