СПЛЕТНИ, КОПОТЬ, НАГАР И ПР.
Мы получили после Нового года несколько писем из России и от русских из-за границы. Общее впечатление скверное, хотя признаки перелома не только продолжаются, но явным образом усиливаются. Предусмотрительные трусы начинают покидать стан красных (т. е. палачей, слово «красных» так употреблено в одном из писем). Подробности нас просят не печатать, чтоб не испугать целомудренность раскаявшихся грешников...
Впрочем, всякого рода раскаяния в моде — видно, подходят последние времена. Не только красные раскаиваются, но раскаиваются и синие, и пегие, и совсем бесцветные, раскаиваются во всем — в помыслах и сновидениях, в давнопрошедшем и еще не наставшем, во всех многоразличных грехах, даже в таких, которых за ними никогда не было или которые вовсе невозможны.
Корреспондент наш говорит об одной седовласой Магдалине (мужского рода), писавшей государю, что она лишилась сна и аппетита, покоя, белых волос и зубов, мучась, что государь еще не знает о постигнувшем ее раскаянии, в силу которого она прервала все связи с друзьями юности».
С своей стороны красные не унывают. Отказ Суворова раздразнил их до высшей степени. Им нужно — крови, каторги, пытки, чтоб отлегло от сердца. Константина Николаевича они сильнее и громче бранят, чем когда-либо; приказ «Моск. ведом.» допекать его намеками остается неизменным. Бергом начинают быть довольными наши антропофаги. Но об Анненкове говорят, как об «умеренном» и «хладнокровном». «Он относится к Муравьеву так, как Аксаков к Каткову». Эту пропорцию поставил на днях один русский генерал с будущностью.
Террор неумолим, без этого он не был бы террором, и на полдороге останавливаться нельзя не спасут тут лирические возгласы о величине и пространстве России на манер Гоголя, не спасет постоянное ругательство поляков; тут надобно доносы, надобно себя обесчестить; не риторические схватки любви к народу нужны, народ надобно презирать во имя сильного государства и требовать казней во славу и крепость петербургского управления...
Примечания
Печатается по тексту К, л. 177 от 15 января 1864 г. стр. 1460, где опубликовано впервые, в отделе «Смесь», без подписи. В OK озаглавлено: «Сплетни». Автограф неизвестен.
Авторство Герцена определяется редакционным характером заметки и подтверждается письмами И. С. Тургенева, выражавшего свое возмущение выступлением Герцена. 2 апреля 1864 г. Тургенев писал ему по поводу этой заметки: «Бакунин <...> распространял обо мне самые пошлые и гадкие клеветы — это в порядке вещей <...> но я не полагал, что ты точно так же пустишь грязью в человека, которого знал, чуть не двадцать лет, потому только, что он разошелся с тобой в убеждениях» (см. Письма КТГ, стр. 181 — 190). Включено в издание М. К. Лемке (Л XVII, 25).
Комментируемая статья являлась прямым продолжением заметок «Один покраснел» (см. т. XVII наст. изд.) и «Поворотная линия» (см. наст. том), в которых Герцен говорил о признаках несомненного колебания среди либеральных элементов, пытавшихся отмежеваться от лагеря Каткова. Герцен предсказывал, что «с легкой руки “Дня”, у нас теперь пойдет лафа на Магдалин» (т. XVII наст. изд., стр. 302). В настоящей статье развивается та же мысль о наступающем переломе и связанных с ним «покаяниях».
«седовласой Магдалиной» за принесенные им царскому правительству покаяния в связях с Герценом, Огаревым и Бакуниным. Тургенев был привлечен к дознанию по «делу о лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами» («процесс 32-х»). 7 декабря 1862 г. статс-секретарь А. Ф. Голицын, председатель особой следственной комиссии, доложил Александру II о необходимости вызвать Тургенева, среди других лиц, из-за границы. Ссылаясь на состояние здоровья, Тургенев в письме к Александру II (февраль 1863 г.) испрашивал разрешения ответить на «запросные пункты» в письменной форме, не выезжая в Россию, и упомянул о своих верноподданнических чувствах. В марте 1863 г. в русском посольстве в Париже Тургеневу были предъявлены вопросы, на которые он дал весьма пробранные ответы, не только рассказав о своих отношениях с русскими эмигрантами, но и присоединив к ним несколько выдержек из писем Герцена и Бакунина, как свидетельство своих политических расхождений с ними (см. Мих. Лемке. Очерки освободительного движения «шестидесятых годов», СПб., 1908, стр. 160 — 174, а также И. С. Тургенев. Собр. соч., т. XI, М., 1956, стр. 452 — 468 и 558 — 565). Царское правительство, однако, не удовлетворилось этими показаниями и осенью 1863 г. вторично потребовало личной явки Тургенева в Петербург. В начале января 1864 г. Тургенев явился в Сенат и дал некоторые дополнительные показания (см. Мих. Лемке. Указ. соч., стр. 206 — 208). 28 января 1864 г. он получил разрешение возвратиться заграницу, не дожидаясь окончания процесса, с обязательством снова явиться по первому вызову.
«32-х», которое на фоне общей травли «лондонских réfugié» реакционной и либеральной прессой выглядело особенно недостойным. Ни многолетняя дружба, ни признание заслуг талантливого писателя! не остановили Герцена от разрыва с последним из оставшихся у него близких друзей, примыкавших к либеральному лагерю.
__ В начале 1864 г. получил широко» распространение также стихотворный памфлет Огарева «Новая полурыбица в русской литературе» («Жил на свете рыцарь бедный...»), в котором Огарев писал:
И тревожась о пощаде,
Сам к царю он написал,
Что он преданности ради
(см. Н. П. Огарев. Стихотворения и поэмы, Л., 1956, стр. 368 — 369). Неизвестно, дошли ли до Тургенева стихи Огарева, но заметка Герцена в «Колоколе» глубоко задела его. В письме к Герцену от 21 марта (2 арпеля) 1864 г. Тургенев пытался оправдаться перед ним, убеждая, будто в своих ответах он не думал отрекаться от друзей и ничем не оскорбил их: «Я бы почел это недостойным самого себя» (Письма КТГ, стр. 181). Но ответ Герцена (от 10 апреля 1864 г.) проводил резкую черту, отделявшую его и Огарева от недавних российских либералов. «Наше дело, может, кончено, — писал он. — Но память того, что не вся Россия стояла в разношерстном стаде Каткова, — останется. И твоя совесть тебе это скажет <...> Мы спасли честь имени русского — и за это пострадали от рабского большинства».
В статье В. И. Ленина «Памяти Герцена» эти слова из письма Герцена к Тургеневу и осуждение «седовласой Магдалины» в комментируемой заметке приводятся как показатель демократических тенденций, которые брали у Герцена верх при всех его колебаниях между демократизмом и либерализмом (см. В. И. Ленин. Сочинения, т. 18, стр. 13).
— См., например, письмо Е. В. Салиас к Огареву от 4 января 1864 г., в котором говорится о положении дел в России (ЛН, т. 61, стр. 826).
Отказ Суворова раздразнил их до высшей степени. — Речь идет об отказе С. -Петербургского генерал-губернатора князя А. А. Суворова подписаться на икону, которую поднесли Муравьеву-Вешателю в благодарность за подавление восстания 1863 г. (см. в наст. томе заметки «Нашим библиографам, библиофилам, любителям сборников и исторических документов и пр.», «Поворотная линия» и комментарии к ним).
~ остается неизменным. — См. комментарий к статье Герцена «Виселицы и журналы» — т. XVII наст. изд.
... об Анненкове говорят, как об «. умеренном» и «хладнокровном». — Имеются в виду передовые статьи Каткова в «Московских ведомостях» о русской администрации в Юго-Западном крае, которая якобы враждебна русскому населению и поддерживает польскую шляхту. Статьи были направлены против киевского генерал-губернатора H. H. Анненкова. (См. «Московские ведомости», №№ 252, 253, 267 от 19, 20 ноября и 8 декабря 1863 г.)
… не спасут тут лирические возгласы о величине и пространстве России, на манер Гоголя... — «Мертвых душ».