Прививка конституционной оспы

ПРИВИВКА КОНСТИТУЦИОННОЙ ОСПЫ

Она, как роза, жила один день, утром распустилась и увяла к вечеру! Magna Charta и coup d'état, гордые норманны жмудского происхождения и Бисмарки петербургского, нотабли и 18-е Брюмера — все это поднялось и исчезло ровно в столько времени, сколько нужно писарю настрочить лист от заголовка до министерской подписи и вагону допариться от Петербурга до Москвы.

Царь земщины отделался на первый случай удачнее безземельного царя.

Мы вовсе не против попытки звенигородских, можайских я всяких других лордов бархатной книги и сенатской геральдии. Вреда они сделать не могут, олигархическая конституция была возможна, да и то на несколько дней, при воцарении Анны Иоанновны, а конечно не теперь. Если же всякому народу, развивающемуся на западный манер, надо пройти дворянской конституцией, хорошо, что мы так скоро отделались от нее. Остается поберечься несколько дней, как после коровьей оспы, да и в путь по своим делам.

Тип нашей цивилизации вообще — прививная оспа. Мы проделываем понемногу и в тесно очерченной сфере воспаленья те великие лихорадки истории, те страшные болезни ее роста, от которых государства обливались кровью, делались уродами, дробились, останавливались, умирали. У нас после петровской прививки шла собственно не история, а какой-то особенный курс ее в лицах; форсированным маршем догоняя Запад, мы проделывали маневры цивилизаций и революций.

... Потешные войска, образцовые полки, учебные батальоны, учреждения, вводимые «в виде опыта», опыты, вводимые «в виде учреждений», так же натуральны петербургскому управлению, как быстрое усвоенье себе наук и идей, воззрений в систем, Вольтеров и Гегелей, Гёте и Байронов натурально нашему всеедному обществу. Все это как-то и в самом деле и не в самом деле, все это «еще не служба, а службишка, служба, мол, еще впереди». Мы от всего сердца и от всего помышления верим этому.

Да, это не служба, а ученье, и долею прескверное и претяжелое, так что поневоле вспоминаешь,» думая о дидактической империи нашей, известные стихи солдатской песни:

Нам ученье ничего,
Впрочем, очень тяжело.

С самого начала петербургской эпохи правительство, видя, что с такой огромной массой, как Русь, не сорудуешь, начало отделять от живого великана небольшой кусок филейного мяса и его приняло за государство деятельное, учебное, экспериментальное, за образцовую ферму и военно-гражданский экзерциргауз. Эта вырезанная среда, это «очищенное» государство было неразрывно связано с правительством, долею находилось у него на содержании, долею содержало себя по его милости. Остальное народонаселение, т. е. весь народ, без филейного куска, был отдан ему на прокормление, отопление, одежду и обувь в награду за хорошее учение и послушанье. Правительство, верное своему цивилизующему призванию, стоит во главе школы и лаборатории и с утра до ночи делает штатские и военные опыты и, главное, учит — учит всему, беспрестанно учит, прививает все, беспрестанно прививает: шведские законы, немецкие кафтаны, бранденбургский артикул, гольштинские пукли, французские министерства, прусские каски. Империя всероссийская начинается собственно с парикмахерского урока, где носить волосы и где не носить, с высочайше утвержденной выкройки спинок и талий и оканчивается замечанием министра Панина, говорившего, что он молодых сенаторов не любит пускать за границу, зная, что юнейшему отроку из них все же было за пятьдесят лет. Ничего не оставлено произволу самобытности, даже преданию. Старого и малого ровно посылали в ассамблеи и в церкви, заставляли плясать и говеть, одеваться по-немецки и говорить по-французски. Если курс не всегда оканчивался, то, конечно, не от недостатка учебных пособий. Кто виноват, что в главной школе, например в армии, половина рекрут умирала, не кончив пространного курса военного столбняка и метанья ружьем. Были неудачные опыты и в других сферах. Правительство, не ограничиваясь одними государственно-патологическими и государственно-хирургическими опытами над людьми, хотело распространить свое воспитание на растительный и минеральный мир, но тут оно встретило, неожиданную оппозицию. Как ни старался, например, граф Аракчеев, чтоб на всех полосах у поселенцев рожь была одной, вышины, цель не была достигнута. Геология оказалась еще упорнее, и, несмотря на высочайшую волю Николая, сам Мурчисон не мог найти каменного угля в той части, в которой государю было угодно, чтоб он был[125].

Состав педагогической конференции, окружавшей главного-педагога империи, был чрезвычайно разнообразен и состоял, разумеется, большей частью из немцев, но также и из своих. Тут были и дети лютеранских пасторов, и дети русских попов, были и Канкрины из евреев, и Бироны из конюшни, и Клейнмихели совсем из ничего. Космополитический характер этих учителей особенно хорошо выразился в канцлере Нессельроде, родившемся в Лиссабонском порту, на английском корабле, от немецких родителей, находившихся в петербургской службе, — так что ученый министр иностранных дел был своею личностию до некоторой степени кратким руководством к географии. Участвовали, конечно, и столбовые русские дворяне в общем государственном поучении, но их глубокое незнание делало их мало способными к самобытной педагогии, они больше играли роль крепостных бурмистров при немце-управляющем, т. е. били не на живот, а на смерть кого Иван Иванович или Карл Иванович прикажет. Зато на более скромном поприще — передней, конюшни и гумна каждый из них сам становился Петром I, отцом-просветителем. Сколько свежих и здоровых людей, поколений легло в могилу, было искалечено, прежде чем приватное дворянство дворни обучилось артистически подавать шубу, эстетически священнодействовать с тарелкой в руке и не хуже Вателя приготовлять артишоки à la Barigoule! Сколько деревень, сел, волостей было вконец разорено на заведение «в виде опыта» невозможного хозяйства и ненужных фабрик!

учением других и сами были поучаемы до гробовой доски. «Сладкого плода» науки, о котором говорит пословица, никто не вкушал. Семидесятипятилетний лакей моего отца — Яков Игнатьевич Бакай, о котором я уже имел случай говорить, в преклонных летах своих с утра до ночи учил, т. е. таскал за волосы и бил двух мальчиков, взятых во двор, и одну ньюфаундлендскую собаку, жившую на дворе, несмотря на то, что воспитанье мальчиков и собаки ему вовсе не было поручено; это все в силу петровского толчка. В. к. Михаил Павлович с нежного возраста восьми лет учил солдат. Раз сбился с дороги, вздумал в самом деле взять крепость, положил свое войско под подорванными стенами Браилова, махнул рукой, отказался от пустых лавров и пошел опять учить и выправлять солдат, и учил и выправлял до дня своей кончины.

ученью. Последствия 1812 года были плачевны в смысле педагогическом. Весь современный беспорядок идет оттуда. Пожар Москвы был страшной прорухой в дисциплинарном порядке: сожги ее Наполеон — было бы очень хорошо, сожги ее Ростопчин по форме, по высочайшему приказу — все было бы порядке вещей. Но правительство не приняло на себя ответственности, а французов, кроме Шишкова, никто в пожаре серьезно не обвинял. Укрепилась пагубная мысль — что жители сами сожгли свои дома и что это геройский подвиг... как будто город не казенное добро и не государственное имущество? Результат самовольного поджога и ряда побед был тот, что лучшие ученики захотели учиться по своим книжкам, а не по казенным, им казалось, что они не маленькие, если делают такие огромные дела.

на одних формах, фасадах, покроях, а изучали внутреннее устройство жилья, быстро усвоивали себе сущность западного воззрения. Эта усвояемость несомненно свидетельствует о шири пониманья и ловкости соображения, но не надобно забывать, что в этом усвоении и состоял весь их подвиг. Труднейшая часть всякой теории — ее приложение, ее фактическое, а не диалектическое развитие, ее практическое применение. Ее прикладная, т. е. жизненная сторона вопроса, — она была вне их возможности. При первом опыте непокорных учеников выйти на свет и волю ученое правительство раздавило их, т. е. перевешало, посадило на снег и руду, заперло их в петропавловский карцер. На первое время все казалось ладным, так что незабвенный больше из роскоши и шалости забрил нескольким московским студентам лоб и послал других в ссылку. Но в сущности правительство раздавило только людей, мысли остались, взошли внутрь и бродили... Николай Павлович подозревал это и держал тридцать лет кого-то за горло, чтоб тот не сказал чего-то, кто-то закричал во все горло и на всю Россию: «Теперь баста!»

Сотней голов мы проделывали в тридцатилетнем загоне вековые драмы западного развития, жили ими, страстно принимали их к сердцу, страдали их прошедшими страданиями — надеялись их надеждами... отдавались им беззаветно, откровенно и быстро изнашивали их знамена самой стремительностью и преувеличением. Догнавши старших, мы вместе с ними хоронили одну фазу их развития за другой и, не оставаясь на могиле, торопились навстречу наследнику. Мы пережили в темную, глухую ночь, рядом сновидений, всю западную эпопею. Пасхаль говорит, что царь, спящий полсуток и видящий во сне, что он пастух, и такой же сонливый пастух, также видящий во сне, что он царь, — равны. К нашему меньшинству это совершенно идет, тем больше что сны наши не были простые. Мы дремали — слыша сквозь сон какой-то стон, разлитой в воздухе, дремали — придавленные свинцовой гирей» и притом сны были так ярки, так ясны, что их можно назвать временным переселением душ. Так, как древние ходили в преисподнюю, так мы отступали в прошедшее, становились на время предками и жили, например, всю революцию от ослепительного утра ее в 1789 — до «закладки», которую судьба положила в ней, как сам себя назвал Наполеон... Кто из нас не слыхал громовых речей Мирабо и Дантона, кто не был якобинцем, террористом, другом и врагом Робеспьера, даже солдатом республики у Гоша, у Марсо?.. Даже сумеречные времена и неясные фигуры времен Реставрации и Людвига-Филиппа отражались в нас со всеми своими вопросами и гневами. Мы обижались, что посадили Бурбонов на трон, и плакали с Беранже о утраченном знамени, забывая, что победители мы и что наше знамя было твердо и высоко в руках какого-то Преображенского троглодита...

... Все эти сны — сны революции, сны философии, сны поэзии — были долею наяву, и в этом-то их важность. Прививная оспа все же действительная оспа, несмотря на то, что она слаба, снята с другого организма и не заставляет сильно страдать. Если б этого не было, она не предохраняла бы от натуральной, она не имела бы смысла.

Прошедши в лунатизме по стремнинам и утесам, нам возвращаться не нужно, дорогу мы все же сделали. Мы так же пережили Руссо и Робеспьера, как французы, Шеллинга и Гегеля, как немцы. Но все выжитое нами, все приобретенное было в сфере мысли и сознания, в практический мир новых оспопрививателей не пускали, генерал штаб-доктор в ботфортах стоял у дверей.

От этого мы в прикладном мире сильно отстали, там нам следует протверживать «зады», читать по складам, да и то азбуку. Дивиться нечему; мы, резко и смело критиковавшие немецкую философию, французскую республику, английскую конституцию, не смели явно усомниться ни в святости крепостного права, ни в пользе телесных наказаний.

попытка жмудских норманнов и татарских баронов, сто лет тому назад избавленных Петром Федоровичем от телесных наказаний и выросших теперь до требований времен крестовых походов, — ограничить белой, дворянской костью царский произвол. Беды нет, успех невозможен, а за почин им спасибо. Оспа, снятая с торизма, оказалась очень кроткой и доброкачественной (benigna, как выражались старинные врачи), от нее едва останется рябина на нежном плечике московского дворянства, вот и все. Словом, вреда никакого, а путь указан, слово произнесено, печать молчания сломана — не в главном заведении, в котором все подпечатывают, а всенародно, в дворянском собрании.

Вот существенное, субстанция, как выражался в Иегове почивший Спиноза, остальное — «атрибуты, аксиденции».

éra...[126] Тут комизм так перемешан с отвратительным, Офроеимов с Катковым, молодое желание свободы с старыми заступниками крепостного права, что человек равно чувствует невозможность смеха и плача, гулового осуждения и откровенного сочувствия.

«Indépendance»), неоцененна. Революция, начинающаяся с фальша, с лубочной арлекинады, должна была окончиться в чернильнице валуевского писаря или в применении черкасских розог к шалунам, обманувшим безграмотного старика.

Хорош также и à propos[127]... мы долго думали, что за муха укусила Английский клуб и лордов его... Отчего вдруг Безобразову стало уж так моркотно жить без ограничения царской власти, а Орлову-Давыдову — так невмочь терпеть l'arbitraire?[128] Мы все искали Чацкого, который произвел всю эту кутерьму. И вышло, что этот Чацкий — Константин Николаевич — l'impénétrable[129], ничего не делающий после приезда в Петербург, как ничего не делал в Варшаве. Видите, испугались, что его назначение остановит палачей в Литве и в «Моск. ведом.», что не всю Польшу вывешают и ушлют в Сибирь, что не весь Катков будет печататься. Неукротимые бароны и мирзы, дети степной воли и Английского клуба, этого не могли вынести. Они-то встрепенулись и кликнули клич по всем уездам московским: «Постоим-де, братцы, за Иверскую божию матерь, не дадим в обиду наших. Пойдем за свободу действий Муравьева и за вольное катковское слово!»

Нет, господа, этим путем до свободы не дойдете и не доедете ни даже с двумя форейторами и одним гайдуком.

Примечания

Печатается по тексту К, — 1599, где опубликовано впервые, с подписью: И — р. Автограф неизвестен.

Замысел этой статьи относится, очевидно, к концу января — началу февраля 1865 г., когда из «Indépendance belge», № 31 от 31 января 1865 г., Герцен узнал об адресе московского дворянства, речах в Дворянском собрании и пр. 1 февраля 1865 г. он писал Н. А. Огаревой: «Опять могу я по старому до 2-х заниматься, — попробую написать небольшую статью для „Кол.”». На другой день, 2 февраля, Герцен писал Огареву: «Если ты не читал „Indép. belge” от 31 янв., то сейчас пошли за ней к Долгорукову. Жаль, что все это поздно для февральского листа. Катков надул Офросимова, тот заврался в своей речи, и безобразовская партия потребовала конституцию. Это все клад. N „Ind.“ оставь до меня. Карты мешаются, — пойдет новая талия... Офросимовская речь почище всего, этим надобно воспользоваться».

Непосредственным поводом к написанию статьи послужило обращение московского дворянства в начале 1865 г. к царю с адресом, содержавшим просьбу олигархической конституции. Общий смысл статьи несравненно шире оценки этого единичного факта. Своеобразие исторического развития России, Россия и Европа, пути и перспективы революционного движения — все эти вопросы вновь поднимаются Герценом в статье «Прививка конституционной оспы».

Составленный тогда всеподданнейший адрес содержал весьма умеренное требование местного самоуправления и реформы старого суда. Посланный министру внутренних дел, адрес был возвращен с указанием царя на незаконность дворянских претензий. Тем не менее правительство было Обеспокоено настроениями поместного дворянства и поторопилось с проведением земской реформы.

Новому выступлению московских дворян способствовало усиление, начиная с 1862 г., реакционной политики правительства; дворянство почувствовало свою силу, видя, с какой жестокостью подавляется революционное движение в России и национально-освободительное — в Польше. В январе 1865 г. в Московском дворянском собрании был поднят вопрос о центральном представительстве в дополнение к местному земскому, существовавшему с 1864 г. в соответствии с Положением о земстве. Прикрываясь декларацией общесословных выборов, московское дворянство придавало, конечно, особенное значение представительству аристократических верхов. Почин этого предложения принадлежал давнему противнику освобождения крестьян Н. А. Безобразову, о котором даже Александр II еще в 1859 г. сказал: «... он меня вполне убедил в желании подобных ему учредить у нас олигархическое правление» (Н. А. Любимов. Михаил Никифорович Катков и его историческая заслуга, СПб., 1889, стр. 293). Предложение Безобразова было поддержано предводителем дворянства Звенигородского уезда Д. Д. Голохвастовым и графом В. П. Орловым-Давыдовым.

Несмотря на некоторое расхождение в мнениях различных групп дворянства, 11 января большинством голосов (270 против 36) собрание приняло адрес на высочайшее имя, где содержался следующий призыв: «Довершите же, государь, основанное Вами государственное здание созванием общего собрания выборных людей от земли русской, для обсуждения нужд, общих всему государству. Повелите Вашему верному дворянству, с этой же целью, избрать из среды себя лучших людей. Дворянство было всегда твердою опорою русского престола». В адресе указывалось, что именно дворянские представители «будут призваны охранять драгоценные для народа и необходимые для истинного благоустройства нравственные и политические начала, на которых зиждется государственный строй». «Адрес московского дворянства» был напечатан в газете «Весть», № 4 от 14 января 1865 г., и оттуда перепечатан в К, л. 195 от 1 марта 1865 г., стр. 1597.

Правительство враждебно встретило это выступление московского дворянства. Сенат признал состав собрания не удовлетворяющим требованиям закона и кассировал все его решения. Петербургская газета «Весть», издававшаяся Скарятиным и напечатавшая отчеты о заседаниях, речь В. П. Орлова-Давыдова и текст адреса, была приостановлена на восемь месяцев, а номер «Вести» от 14 января конфискован. Александр II адрес не принял и в рескрипте на имя министра внутренних дел П. А. Валуева от 30 января 1865 г. выразил московскому дворянству порицание. Желая пресечь подобные выступления в дальнейшем, царь заявил, что право «постепенного совершенствования» государственного устройства «принадлежит исключительно» ему и «неразрывно сопряжено с самодержавною властью» (см. Государственные преступления в России в XIX веке. Сост. под ред. Б. Базилевского (В. Богучарского), т. I, СПб., 1906, стр. 127).

Выступление московских дворян не нашло сочувствия ни среди либерального или славянофильски настроенного, ни среди консервативного дворянства. Б. Н. Чичерин писал, что адрес вышел из «стран сочетания крепостнических вожделений и конституционного либерализма». Чичерин свидетельствовал, что если дворянство думало «этим способом забрать власть в свои руки и повернуть дело в свою пользу», то «истинные либералы, конечно, не могли сочувствовать подобным демонстрациям, а люди более радикального направления требовали совсем другого» (Б. Н. Чичерин. Воспоминания. Московский университет, М., 1929, стр. 67). А. В. Никитенко в связи с адресом высказал опасение по поводу неприкосновенности правительственного принципа и возможности при конституционных попытках «впасть в хаос, горший настоящего» (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, М., 1955, стр. 492 И. С. Аксаков выступил на страницах «Дня» против конституционализма как элемента, привнесенного с Запада, противного «всем основным требованиям истории и духа русского народа»; опасаясь народного восстания, он предостерегал, что подобные «затеи» аристократов, чуждых народу, «могли бы, только по недостатку доверия к нам <дворянам> народа, еще пуще заподозрить нас в его глазах и сделать наше положен еще более изолированным» («День», №3 от 16 января 1865 г., И. С. Аксаков. Сочинения, т. 2, М., 1886, стр. 254, 258, 261, 263).

Себя, друзья, морочите вы грубо —
Велик с Россией ваш разлад —
Куда вам в члены Английских палат?
Вы просто члены

«конституционалистов» были с едким сарказмом раскрыты Герценом на страницах «Колокола».

Она, как posa, жила один день, утром распустилась и увяла к вечеру! — Цитата из стансов Малерба «Consolation a М-ме du Perrier» (см. т. XIV наст. изд., стр. 636).

Magna Charta и coup d'état... — Великая хартия вольностей (Magna Charta libertatis) узаконила в Англии в 1215 г. ограничение королевской власти в пользу феодалов. Coup d'état — государственный переворот (франц.).

... нотабли и 18-е Брюмера... — Нотабли — «почетные лица» из числа привилегированной знати в феодальной абсолютистской Франции; 18 брюмера (9 ноября 1799 г.) был произведен государственный переворот, положивший начало военной диктатуре Наполеона Бонапарта.

Царь земщины отделался на первый случай удачнее безземельного царя. — Герцен сравнивает Александра II и английского короля Иоанна Безземельного. В 1864 г. в Российской империи была проведена земская реформа, ни в какой степени не затрагивавшая основ самодержавия и его аппарата. Иоанн Безземельный, подписав Beликую хартию вольностей, вынужден был существенно ограничить свои права в пользу светских и духовных феодалов.

...  — Анна Иоанновна, племянница Петра I, была приглашена на трон Верховным тайным советом, поставившим ей ряд условий — «кондиций», сводившихся к ограничению самодержавия в пользу феодальной знати — олигархической верхушки, так называемых «верховников». Приняв вначале эти условия, Анна Иоанновна вскоре после воцарения отклонила их и восстановила неограниченный самодержавный образ правления.

... лакей моего отца — Яков Игнатьевич Бакай, о котором я уже имел случай говорить... — См. «Былое и думы» — т. VIII наст. изд., стр. 42 — 44.

В. К. Михаил Павлович с нежного возраста восьми лет учил солдат ~ положил свое войско под подорванными стенами Браилова... — Вел. князь Михаил Павлович в войне с Турцией в 1828 г. руководил осадой турецкой крепости Браила, которая была разрушена и взята ценой больших потерь для русской армии. См. о нем в письме Герцена к императрице Марии Александровне, т. XIII наст. изд., стр. 359.

При первом опыте непокорных учеников ~ в петропавловский карцер. — Речь идет о декабристах.

... незабвенный больше из роскоши и шалости забрил нескольким московским студентам лоб и послал других в ссылку. — По распоряжению Николая I в 1826 г. в солдаты был отдан студент Московского университета поэт А. Полежаев; в 1827 г. сурово репрессированы члены кружка братьев Критских, а в 1833 г. члены кружка Н. П. Сунгурова.

Пасхаль говорит, что царь, спящий полсуток и видящий во сне, что он пастух, и такой же сонливый пастух, также видящий во сне, что он царь, —  — Герцен имеет в виду неточно цитируемое им по памяти следующее высказывание Паскаля: «Если бы ремесленник был уверен, что каждую ночь по двенадцати часов сряду ему будет сниться, что он король, то я думаю, что он был бы почти так же счастлив, как король, которому снилось бы каждую ночь, по двенадцати часов сряду, что он ремесленник» (см. Блез Паскаль. Мысли, СПб., 1888, стр. 63).

Мы ~  — Во многих своих песнях («Убежище», «Изгнанник», «Белая кокарда», «Ультрароялисты», «Старое знамя» и др.) Беранже говорил об утраченном после воцарения Бурбонов трехцветном знамени французской революции.

... генерал штаб-доктор в ботфортах стоял у дверей. — Имеется в виду Николай I.

... жмудских норманнов и татарских баронов, сто лет тому назад избавленных Петром Федоровичем от телесных наказаний... — Указ Петра III 1762 г. о «преимуществах российских дворян» освобождал дворян от обязательной государственной службы и являлся предшественником екатерининской жалованной грамоты дворянству 1785 г., где в числе статей, дарующих дворянам личные преимущества, была статья: «Благородные изъемлются от телесного наказания» (Собрание законов о российских дворянах или жалованная грамота, СПб., 1823, стр. 1 — 5, 24).

Вот существенное, субстанция, как выражался в Иегове почивший Спиноза, остальное — «атрибуты, аксиденции». — Учение Спинозы о бытии — субстанции и об атрибутах изложено в первой части его труда «Этика», озаглавленной «О боге». У Спинозы единая материальная субстанция (природа) обладает бесконечным множеством атрибутов (существенных свойств). Акциденция — случайное, преходящее, несущественное в явлении.

... фарса с речью, подсунутой Офросимову (как ее рассказывает «Indépendance»), неоцененна. — Герцен имеет в виду речь московского генерал-губернатора М. А. Офросимова, произнесенную им при открытии Московского дворянского собрания в начале января 1865 г. Газета «Indépendance belge» напечатала корреспонденции из Петербурга о конституционных претензиях московских дворян в номере от 31 января 1865 г.

«петербургского лагеря, враждебного дворянству» (Н. А. Любимов. Михаил Никифорович Катков и его историческая заслуга, СПб., 1889, стр. 299). В «Indépendance belge» «вся история заявленного дворянством адреса объяснялась домогательством ультрарусской партии, состоявшей главным образом из дворян, войти опять в силу и вобвратить свое влияние на правительство. Катков был поставлен в глубине всей интриги. Он будто бы вдохновлял дворяно, он будто бы сочинял текст речи, произнесенной при открытии собрания генерал-губернатором Офросимовым» (С. Неведенский. Катков и его время, СПб., 1888, стр. 434).

Революция, начинающаяся с фальша ~ должна была окончиться в чернильнице валуевского писаря ~ облипнувшим безграмотного старика. — Герцен имеет в виду санкционированные Александром II распоряжении министра внутренних дел П. А. Валуева о запрещении номеров газеты «Весть» с текстами адреса и речи гр. Орлова-Давыдова и о недозволении перепечатки этих материалов. Тогда же петербургскому генерал-губернатору было предложено возбудить судебное дело против лиц, виновных в непечатании документов собрания; главноначальствующему над почтовым департаментом задержать выдачу номера газеты подписчикам; петербургскому обер-полицмейстеру арестовать в типографии все экземпляры этого номера газеты (см. Л XVIII, стр. 49 — 50). Говоря о«применении черкасских розог», Герцен имел в виду настоятельное требование кн. В. А. Черкасского, участвовавшего в выработке проекта реформы 1861 г., оставить за поместным дворянством право телесного наказания крестьян розгами. См. статью Герцена «Розги долой!» (т. XIV наст. изд., стр. 287 — 289).

... énétrable, ничего не делающий после приезда в Петербург, как ничего не делал в Варшаве. — Вел. князь Константин Николаевич, назначенный в 1862 г. наместником Царства Польского, безуспешно пытался вести в крае компромиссную политику. Об отношении Герцена к его политике см. т. XVII наст. изд., стр. 8. В 1863 г. Константин Николаевич был уволен от должности наместника, так. как русское правительство, как указывал в рескрипте по этому поводу Александр II, перешло от политики «кроткого умиротворения» к политике подавления и террора. В 1865 г. вел. князь был назначен председателем Государственного совета, все так же пользуясь репутацией «либеральствующего», о чем с злой иронией и пишет Герцен. Касаясь проекта московского дворянства, А. В. Никитенко записывал в дневнике 19 января 1865 г.: «Некоторые открыто говорят, что ничего этого не случилось бы, если бы великий князь Константин Николаевич не был назначен председателем Государственного совета» (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, М., 1955, стр. 494).

[125] Когда Мурчисон возвратился из своего путешествия по России в Петербург Николай пригласил его на вечер и, подойдя к нему, спросил: «Нашли ли вы каменный уголь?» — «Нет, государь». — «И не надеетесь найти?» — «В той части, в которой я был, не надеюсь». Николай изменился в лице и, сказав: «Вы первый решились мне это сказать», отошел. Но спохватившись, снова адресовался к геологу: «Мне уголь нужен, где же я его возьму?» — «В. в. будете его покупать в Ньюкестеле и других английских портах». Затем Николай уже не адресовался больше к нему.