ПИСЬМО К ИМПЕРАТОРУ АЛЕКСАНДРУ II
Государь, судьба неумолимо, страшно коснулась вас. Грозно напомнила она вам, что, несмотря на помазание, ни вы, ни ваша семья не освобождены от общего закона, — вы под ним. Она два раза отметила семейство ваше, раз острием косы и раз ее тупой стороной — смертью вашего сына и странными слухами насчет его брата.
К бесчисленному числу польских семей, повергнутых в глубокое горе, потерявших сыновей своих, прибавилась еще семья в трауре — это ваша семья, государь. Она счастливее их, ее горе не будет оскорблено. Между нами, противниками вашей власти, не найдется ни одного бездушного негодяя, который проводил бы гроб вашего сына обидой, который хотел бы сорвать траур с матери или сестры, отнять тело у родителей и могилу у слез... всего того, что делали и делают ваши Муравьевы в Польше.
В жизни людской есть минуты грозно торжественные, в них человек пробуждается от ежедневной суеты, становится во весь рост, стряхает пыль — и обновляется. Верующий — молитвой, неверующий — мыслью. Минуты эти редки и невозвратимы. Горе, кто их пропускает рассеянно и бесследно! Вы в такой минуте, государь, — ловите ее. Остановитесь под всею тяжестью удара, с вашей свежей раной на груди и подумайте, только без сената и синода, без министров и штаба, — подумайте о пройденном — о том, где вы и куда идете.
Если и смерть сына не может вас разбудить, исторгнуть из дребезжащей и призрачной среды, в которую вас поставило ваше рождение, то что же вас разбудит? Разве одно лишение престола, т. е. пустота и печальный досуг, всегда сопровождающие вдовство этого рода. Но такое позднее пробуждение будет, может, хорошо для вас, но бесполезно для других. А эти другие, когда речь идет о вас, — весь народ русский. Вот это-то и нудит меня неотступно опять писать к вам.
Первое письмо мое не прошло даром. Невольный крик радости, вырвавшийся из дали добровольной ссылки, подействовал на вас. Вы на минуту забыли, что я по рангу не имею права говорить с вами.
Язык свободного человека был для вас нов, вы в его резких! словах поняли искренность и любовь к России — вы тогда еще не ссылали утопии на каторгу, не привязывали к позорному столбу человеческой мысли. Это был медовый месяц вашего воцарения, он заключился величайшим актом всей династии вашей — освобождением крестьян.
Победивший Галилеянин, вы не умели воспользоваться Baшей победой. Вы не умели удержаться на той высоте, на которую вас ставил манифест 19 февраля. Вашу шаткость заметили, вы были дурно окружены, вас увлекли... и вы сошли с вашего пьедестала при свете какого-то горящего рынка, опираясь на тайную полицию и явно подкупленную журналистику. Вы испугались, поверивши нелепой клевете, и не догадались, что это клевета — даже и тогда, когда все ваши инквизиции и инквизиторы, работая до поту лица целый год, с той ширью средств, с той безответственностью, которыми располагает русская полиция, не нашли ни одного виновного.
Вас испугали несколько печатных листков, в которых раскованное слово, после тридцатилетнего молчания, перешло ценсурную меру. Вас испугал крик вашими же министрами подкупленных журналов и голос тех же советников, которых корыстные советы вы отвергли в деле освобождения крестьян, и вы начали бой с молодым поколением, — бой грубой власти, штыков, тюрем — против восторженных идей и вдохновенных слов. Ваш предшественник воевал в Польше с детьми, вы воюете в России с юношами и отроками, поверившими вам и вашим органам, что для России настала новая эпоха.
С потухающим заревом этого несчастного пожара и вы бледнеете, черты ваши теряются, вы отступаете на второй план, и вместо вас выставляется знакомая нам система отпора и угнетенья, бесправья лиц, беззаконности судных комиссий, — система вашего отца с прибавлением риторики и крови.
Русской крови — во-первых.
Какой несчастный, черный день был для России и какой черный грех вы приняли на душу, когда, под влиянием панического страха и клеветы ваших клевретов, вы разрешили себе кровь и, еще хуже, облекли ваших генералов правом ее лить, как будто вы не знали, кто они.
— за драку и грубые ответы. Вы не могли привыкнуть к убийству и не могли шутя тушить жизни, как карнавальные свечки, — между вами и Петром полтораста лет.
Прошедшее немо, самодержавие не простирается на него. Убитых вы не воротите. Искупите вину вашу перед живыми и, стоя у гроба вашего сына, отрекитесь от кровавой расправы. Возвратите нам нашу гордость, что при всей неразвитости нашего законодательства в нем не было смертной казни и палач показывался на помосте, пугая целые поколения своим незаконным
... Подумайте, как изменилось ваше положение, с тех пор как вы сели на престол. Тогда вам стоило свободно идти, вести, вы освобождали крестьян, от вас все ждали добра, чего-то хорошего — тогда вы хоронили прошедшее... Теперь мрачно около вас, дела застряли, денег нет, избивается целый край, юноши идут на каторгу, учители народа идут на каторгу, на гласисах крепостей вешают, расстреливают, и вы хороните ваше
Да, государь, теперь настала минута, в которую вам надо решиться, который из ваших путей вам продолжать... Надгробный памятник вашего сына становится на дороге указательным знаком и грозным напоминовением.
Решитесь, не дожидаясь второго удара, — может, тогда будет поздно, может, он будет слишком силен.
Вы видите ясно и едва можете скрыть, что старая машина, ржавая и скрипучая, устроенная Петром на немецкий лад и прилаженная немцами на русский, негодна больше. Вы видите, что нельзя больше управлять народом в семьдесят миллионов, как дивизией. Фрунтне стоит больше «смирно». Есть люди говорящие, думающие, недовольные, догадавшиеся в Крыму, что команда плоха. Есть люди, знающие, что под Альмой, под Инкерманом, на Черной — пала не Россия, а петербургский регимент. Вызнаете, кто не пережил Евпатории и кто пережил самый Севастополь, утер слезу и порох и пошел вперед. Вы все это прожили и пережили и думаете, что заменою откупа акцизом и Земского собора земскими учреждениями вы удовлетворили Россию?
Если вы это думаете, то это оттого, что вы не знаете ни о чем страдает Россия, ни чего она хочет. И как же вам знать? Печать не свободна, да и вы мало читаете. Видите вы одних слуг, зависящих от вас, лгущих перед вами! Свободных людей, поднимающих голос, вы казните. Был человек, убежденный, что вы хотите добра России, молодой, чистый и благородный, он пробился до вас. Вы велели Орлову его поцеловать в 1859 году, а в 63 бросили его в каземат, где он теперь в ожидании сентенции, — это Серно-Соловьевич. Был крестьянин, веровавший в вас, видевший в вас своего «земского царя», восторженный фанатик; он откровенно, горячо написал вам письмо, в котором говорил о нуждах народных. Написал его из Лондона и сам передал себя в ваши руки, вы его послали в рудники. Вы с беспримерной свирепостью осудили единственного замечательного публициста, явившегося в ваше время. А знаете ли, что писал Чернышевский? В чем состояло его воззрение? В чем опасность, преступность? Можете ли вы на этот вопрос отвечать самому себе? Из нелепейшей сенатской записки вы ничего не могли понять.
«опричников», как недавно было сказано... Для чего же вы отдаляете истину, для чего вы обманываете себя, что вы — помимо народного совета и вольной речи — вывезете садящуюся на мель петровскую барку в широкое русло?
Делайте что хотите, расстреливайте или давайте кресты, посылайте на каторгу или на кормленье, склоняйтесь на сторону Муравьева и его русских заплечных мастеров или на сторону немцев и их балтийских цивилизаторов — самовластья в его николаевской девственности и чистоте вы не сохраните и не восстановите.
Вы сильнее ваших предшественников, но вы сильнее их — освобождением. Союз ваш с народом не должен вам отводить глаза. В венцах из колосьев и сельских цветов, которые вам подносят старосты и войты, есть опасные тернии и семена вредных растений для власти. Вы стали ближе не во имя консервативной идеи, а во имя во имя демократического нивелирования дворян и признания аграрного начала в поземельном наделе. Ветшавшая петровская порфира упрочена подкладкой пугачевского кафтана.
Взгляните ясно и просто с Монблана, на который вас поставила судьба, разгоняя стаи галок и ворон, имеющих право приезда ко двору, и вы увидите, что лавированием между казенным прогрессом и полицейской реакцией вы далеко не уедете и сведете себя на один бесплодный отпор, и притом на отпор неоткровенный и лишенный единства.
Не лучше ли же, не доблестнее ли порешить общие дела общими силами и созвать со всех концов России, со всех слоев ее — выборных людей. Среди их вы услышите строгие суждения и свободные речи, но будете безопаснее, чем был ваш дед, окруженный рвами, стенами и лейб-гвардейскими эспонтонами в подобострастной немоте Михайловского дворца.
Судьба, касаясь холодной рукой смерти до вашей семьи, остановила вас — воспользуйтесь этим. Вы собирались идти дальше тем страшным путем, которым вы идете с половины 1862 года. Возвратитесь с похорон вашего сына на прежнюю дорогу. Нигде не бывает раскаяние легче и очищение полнее, как у близкого нам гроба. Оно вам необходимо для того, чтоб приготовиться к великому земскому делу.
Не для невинных жертв ваших, не для пострадавших мучеников нужно всепрощение. Оно нужно для вас. Вам нельзя человечески идти дальше без амнистии от них.
Государь, заслужите ее!
Примечания
Печатается по тексту К, л. 197 от 25 мая 1865 г., стр. 1613 — 1614, где опубликовано впервые, с подписью: Этим письмом открывается лист «Колокола». Автограф неизвестен.
«Письмо к императору Александру II» от 2 мая 1865 г. написано по поводу смерти наследника. Эта новая апелляция Герцена к царю вызвала, как и прежде, осуждение со стороны «молодой эмиграции». Н. Я. Николадзе писал Огареву 12 июня 1865 г., что «Письмо» Герцена «может ввести в заблуждение многих <...> Один простой факт, что Искандер написал снова письмо к государю», не будет содействовать «пробуждению общественной самодеятельности, на подготовление которой должен был служить “Колокол”» (ЛН, «По поводу письма Искандера к государю. Письмо к NN» (К, л. 200 от 15 июля 1865 г., стр. 1640 — 1642), где, защищая позицию Герцена, обращал внимание Николадзе на то неверие в возможность осуществления царем реформ, которое «нехитро отыскать» в письме: «Почему же вы думаете, что письмо Искандера к государю отдалит стремление общества к самобытности возбуждением в большом числе читателей новой веры в царскую реформу, в которую верить нечего? Почему вы видите в этом письме какую-то уступку “Колокола” правительству, которая могла быть только тогда, если б правительство было иное или “Колокол” имел бы иную задачу?...» И действительно, несмотря на самый факт новой иллюзорной попытки Герцена увещаниями и советами вернуть царя с пути реакции, «Письмо» проникнуто не только гневным обличением его политики, но и неверием в возможность ее изменения.
... смертью вашего сына и странными слухами насчет его брата. — Цесаревич-наследник вел. князь Николай Александрович умер 12 апреля 1865 г. в Ницце от менингита на двадцать втором году жизни. О слабых умственных способностях брата наследника (Александра Александровича — будущего Александра III) в обществе ходило немало разговоров (см. приписываемую Тургеневу статью «Александр III» — И. С. Тургенев. Сочинения, т, XII, 1933, стр. 183).
Первое письмо мое не прошло даром. — Первое письмо Герцена к Александру II было написано 10 марта. 1855 г. и опубликовано в «Полярной звезде» на 1855, кн. 1. Герцен призывал в нем вступившего на престол царя дать «свободу русскому слову», «землю крестьянам», «смыть с России позорное пятно крепостного состояния» (см. т. XII наст. изд., стр. 272 — 274).
— Герцен имеет в виду усиление, начиная с 1862 г., репрессий правительства Александра II, в частности расправу над Н. Г. Чернышевским.
... при свете какого-то горящего рынка... — Речь идет о пожаре Апраксина двора 28 мая 1862 г., в результате которого было уничтожено несколько тысяч лавок Толкучего рынка. Петербургские пожары 1862 г. послужили поводом для распространения провокационных слухов о причастности к ним революционной молодежи и обусловили усиление цензурно-полипейских репрессий.
Вас испугали несколько печатных листков со — О прокламациях 1861 — 1862 гг. см. комментарий к стр. 26 наст. тома.
Ваш предшественник воевал в Польше с детьми... — Имеется в виду Николай I, подавивший с большой жестокостью польское восстание 1830 — 1831 гг., в котором значительное участие принимала военная молодежь и студенчество.
... — за драку и грубые ответы. — О расстреле в Нижнем Новгороде по подозрению см. в «Письмах к противнику» (стр. 291 наст. тома и комментарий к ней). В том же л. 197 К, где напечатано «Письмо к императору Александру II», была помещена, в составе подборки корреспонденции, озаглавленной «Кровь и кровь!», заметка «Казнь за драку». В ней рассказывалось (по материалам «Русского инвалида») о расстреле содержавшегося в киевских арестантских ротах Николая Непомнящего (он же Израил Цыров) за то, что он сорвал с караульных офицеров погоны, а на суде «не давал ответов на предлагаемые ему вопросы, а только поносил бранными словами председателя и членов полевого военного суда» (К, л. 197 от 25 мая 1865 г., стр. 1615)
... избивается целый край... — Имеется в виду жестокое подавление восстания в Польше в 1863 — 1864 гг.
... — гласис — трехугольная насыпь, прилегающая ко рву крепости с внешней стороны.
... под Альмой, под Инкерманом, на Черной — пала не Россия, а петербургский регимент. — Герцен имеет в виду сражения при реке Альме 20 сентября 1854 г., под Инкерманом 5 ноября 1854 г. и на Черной речке 4 августа 1855 г. В этих боях николаевская армия потерпела жестокие поражения. «Регимент» — каламбурное использование нем. слова «das Regiment», имеющего два значения: «правительство» и «полк».
... он пробился до вас ~ это Серно-Соловьевич. — О Н. А. Серно-Соловьевиче и об отношении к нему царя см. далее в наст. томе статью Герцена «Дело Серно-Соловьевича» и комментарий к ней.
Был крестьянин, веровавший в вас ~ вы его послали в рудники. — Герцен имеет в виду П. А. Мартьянова. См. в наст. томе статью «П. А. Мартьянов и земский царь» и комментарий к ней.
Из нелепейшей сенатской записки вы ничего не могли понять. — Сенатская записка по делу Чернышевского была напечатана в К, л. 193 от 1 января 1865 г., стр. 1581 — 1586. См. примечание к ней Герцена, наст. том, стр. 487.
... за «опричников», как недавно было сказано... — Герцен имеет в виду выступление в Московском дворянском собрании в январе 1865 г. Д. Д. Голохвастова, назвавшего «опричниками» высших чинов государственного аппарата Российской империи.
... ваги дед, окруженный рвами ~ — Речь идет об императоре Павле I, убитом в Михайловском замке в ночь на 12 марта 1801 г.