ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ПОЛЬШЕ
Слова порицания умалкивают перед роскошью злодейства, двоедушия и глупости, которую выказало петербургское правительство... и все это — не оставляя своего лепета о прогрессе и либерализме.
Мы имеем перед собой, сверх русских газет, иностранные всех цветов, от совершенно независимых до окончательно подкупленных. Стало быть, не трудно составить приблизительно верную картину русской ночи в Варшаве. Тут все преступно — от скрытого плана до явного, от средств до цели, от самого дела до образа совершения его, до лжи, которая оскорбила нахальством своим всю страну и послужила последней каплей, после которой кровь полилась рекой.
Этим набором русское правительство поставило себя сразу не только ниже турецкого, но ниже австрийского. Оно уже аплодировало себе, что придумало такую ловкую штуку, уж начинало признаваться в ней[21] и рассылать телеграммы чуть не о радости, с которой рекруты идут, — да вдруг и срезалось.
Народ бежал из Варшавы, в лесах собирались вооруженные толпы; они отбивали рекрут, кричавших так усердно в «Норде» ура великому князю, поившему их водкой... И правительство стало рассказывать об ужасах, чтобы отвести глаза Европы и возбудить дикие страсти солдат... С какой же иной целью говорил свою речь Александр II на измайловском параде? Не только же для того он ее произнес, чтоб, вопреки мнению подкупных журналистов, заявить, что в числе офицеров есть люди, которым «роль палача» (как они сказали в адресе Константину) надоела. Это у него сорвалось с языка, но он говорил об ужасах, о которых он не мог знать ничего положительного.
«Я и после этих злодейств не хочу обвинять весь польский народ...» — Скажите пожалуйста! — «J'ai eu tort envers lui, cher Bertrand, mais je lui ai pardonné!»[22]
В то же время «J. de St. -Pétersbourg» печатал о варфоломеевской ночи, о избиении русских солдат во время сна...
Чего, собственно, у них недостает — мозга или сердца?
Под видом набора делают набег: кого схватили, увезли в цитадель; где не нашли помеченных шпионами, там взяли амананов, кого попало — отцов, матерей, жен, детей. Не будь тут шпионов, представителей бюрократической цивилизации Петербурга, эту ватагу разбойников можно было бы принять за какое-нибудь монгольское нашествие. А он говорит: «Я не виню Польши!» Во дворце часы отстали — у них XIII столетие, а не XIX.
Нельзя сказать, чтоб мера эта сама по себе требовала столько же изобретательности, сколько животного бездушья. Набор этот — применение одного из обыкновенных злоупотреблений помещичьего права к целому народу. Так, как прежде сего крепостники постники отдавали своих людей и солдаты не по очереди, а но барской злобе, так Маркграбий с своим великокняжеским воспитанником хотели отдать в солдаты ту Польшу, против которой у них есть зуб.
«Люди стали бежать»... Как же не бежать от вооруженных шаек, вламывающихся в дома.
«Стали защищаться»... Еще бы! Но, стало быть, Центральный комитет приготовил оружие? Да как же было не готовить оружие, ведь он знал, с какими гаротерами имел дело.
Набор этот без восстания не мог обойтиться. Это знали русские точно так же, как поляки. Иностранная газета назвала того русского, который ездил в Варшаву умолять Константина Николаевича не делать этого набора. Великий князь, магнетизируемый Велепольским, не только не послушался, но к ране прибавил насмешку — рассылая весть о тишине и довольстве. После этого будто найдутся рабские души, которые будут винить Центральный комитет?.. Тут некогда было думать ни о силе, ни о победе. Надо было спасти великую историческую личность, многострадальную Польшу, даром — ореола мученическая потерялась бы, великое предание было бы порвано, великое право на независимость было бы потрясено, Маркграбий был бы доволен!..
— «Да, да... Но зачем эти жестокости?» — Ни вы, ни я, — мы об них мало знаем, но я вообще думаю, что война не бывает без убийств и что убийства не обходятся без ужасов. Но чему же удивился кроткосердый монарх, дозволивший гаротировать целый народ, что у людей, доведенных до отчаяния, он не нашел ни мягкости фрейлин, ни уступчивой нежности их?
А между прочим, приверженные русскому правительству публичные листы рассказывают, как инсургенты, взяв какую-то кордегардию саперов, приставили револьвер ко лбу каждого, потребовали их оружие, взяли его и ушли, не убивши ни одного. Какой же в мире генерал, от Кастручио Кастракане и Монтекукули до русского генерала Коцебу и французского генерала Бурбаки, не сделал бы, не должен бы был сделать то же?
A propos к офицерскому долгу. — Польше? Нет, она снова высоко поднялась в глазах всех народов. России нанесли вы его. Имя русское вы сделали снова ненавистным, как при Николае, — ненавистным от одного края земного шара до другого.
Мир вправе спросить, что это за народ, который в продолжение века из поколения в поколение приходит терзать несчастную страну, не хотящую быть с ним, не делящую его вкуса к рабству?
Мир вправе спросить, что же сделало в России при вести о польском наборе это возбужденное общественное мнение, о котором столько говорили? То ли, что оно напечатало в «Nord'e» адрес готовности бить поляков?
— может, они не понимали, что делали. Теперь и этого оправдания нет. Они идут с полным сознанием, они подписывают адресы добровольной преданности.
И все это падет на народ. Его обвинят в племенной ненависти, в алчной стяжательности, его обвинят в том, что для него дороже воли сила, что, упоенный своей гордыней, он готов быть рабом для того, чтоб покичиться тем, что может в цепи ковать других... Что же после этого может быть естественнее, как ненависть к такому народу всех остальных?
... Если б мы верили, что русский народ в своем азиатском раболепии любит господство над другими народами, и в силу этого выносит рабство, и в силу этого станет теперь за правительство, против Польши, нам осталось бы только желать, чтоб Россия как государство была унижена, обесславлена, разбита на части; желать, чтоб оскорбленный и попранный народ русский начал для которой память прошедшего была бы угрызением совести и грозным уроком.
Но не будем клеветать на него: нет доказательств, что он за эти злодейства. Что же он сделал?.. Ведь не он подписывал адрес Минквица...
И не только не он, но и не все офицеры.
И вот почему при беспредельном горе, при всем ужасе, который обдает нас при чтении страшных слов «двое русских », мы с умилением и растерзанным сердцем готовы пасть ниц и молиться памяти их, как некогда молились памяти юношей, брошенных другими палачами в пещь огненную, чтоб они, святые мученики наши, заступники за Россию, своей жертвой, своей непорочной кровью вымолили прощенье человечества русскому народу, еще раз опозоренному своим правительством!
10 февраля.
P. S. Сегодняшний телеграмм говорит о русских офицерах, приговоренных к смерти.
Носятся слухи, что Телемак ссорится с Ментором. Кончится тем, что наши надуют Маркграбия. Где же была его дальновидность, когда он вступил в союз с людьми, не связанными никакими нравственными убеждениями, никаким долгом, ни даже умом и логикой. Как бы не пришлось Маркграбию в своей медной карете
Корреспондент «Daily Telegraph's» замечает, что начальники и усерднейшие усмирители Польши — всё немцы с примесью француза (Бонтан), итальянца (Паулуччи) и шотландца (Рамзей). Это напоминает состав Валленштейновых полчищ, составленных из праздных шпаг всевозможных армий, из офицеров всех стран, у которых все было, что нужно для рейтеров и ланскене, кроме отечества,
Примечания
Печатается по тексту К, л. 156 от 15 февраля 1863 г., стр. 1294 — 1295, где опубликовано впервые, с подписью: Искандер «Колокола». Автограф неизвестен.
Одно из самых значительных мест в публицистике Герцена периода польского восстания 1863 г. занимали статьи, разоблачавшие реакционную шовинистическую политику царизма в Польше и направленные против тех органов печати, которые оправдывали и поддерживали эту политику, разжигали шовинистический угар. И «Московские ведомости» Каткова, и славянофильский «День», и «либеральные» «Отечественные записки» выступали тогда с требованием установления в Царство Польском военной диктатуры, расправы с повстанцами, усиления русификаторской политики в Польше и ее полного слияния с Российской империей. Зло и остро бичуя «стадо Каткова», Герцен метко определил политический характер полиции этого «стада», указав, что они требовали подавления польского восстания в первую очередь «потому, что у каждого из них была своя Литва в деревне и свои мятежники в передней» (т. XVIII наст. изд., стр. 346).
Выступления в защиту освободительной борьбы польского парода, борьба с царизмом и реакционерами в период польского восстания явились важным звеном в идейной эволюции Герцена. События в Польше помогли ему уяснить истинную природу либералов и окончательно порвать с ними, способствовали преодолению Герценом либеральных иллюзии и колебаний, чем объяснялся, в частности, тот «отлив людей» я писем, о котором говорил он в «Былом и думах» (глава «Апогей и перигеи» — т. XI наст. изд.), характеризуя этот период в деятельности «Колокола». Одновременно Герцен высказывал твердую уверенность в том, что будущее покажет правильность его позиции. «Придет время, — писал он И. С. Тургеневу 10 апреля 1864 г. — не „отцы", так „дети" оценят и тех трезвых и тех честных русских, которые один протестовали и будут протестовать против гнусного умиротворения. Наше дело, может, кончено. Но намять того, что не вся Россия стояла в разношерстном стаде Каткова, останется <...> Мы спасли честь имени русского...»
Отвечая реакционным и либеральным журналистам, которые клеветали на него, обливали грязью всю его деятельность, изображали врагом России и русского народа, Герцен через несколько лет после польского восстания писал, что вся его жизнь была «постоянной защитой России, <…> Катковых и прочих тормозов на колесе русского прогресса» (см. статью «Нашим врагам» — т. XX наст. изд.).
Помимо комментируемой статьи, ту же тему раскрывают и другие произведения Герцена, напечатанные в настоящем томе: «Зарница совести», «Плач», «Странные игры случайности», «Первое мая», «Чего они так испугались?», «Россиада», «Подлые!», «„День" и „Колокол"», «„Колокол" и „День "». «Протест», «... А дело идет своим чередом»,«Виселицы и журналы», «В этапе» и многие другие.
... картину русской ночи в Варшаве. — В полемике с официальными измышлениями о «варфоломеевской ночи», будто бы устроенной поляками русским солдатам и офицерам в начале восстания, Герцен называет «русской ночью» ночь с 2 (14) на 3 (15) января 1863 г., когда проводился рекрутский набор по «полицейским спискам» в Варшаве (о нем см. выше в комментарии к статье «Expiatio!»).
«Северная пчела» ~ напечатала удивительную корреспонденцию из Варшавы... — Герцен далее цитирует письмо корреспондента из Варшавы о рекрутском наборе, напечатанное в газете «Северная пчела», № 10 от 11(23) января 1863 г., стр. 37.
... правительство стало рассказывать об ужасах ~ говорил свою речь Александр — 13(25) января 1863 г. на разводе лейб-гвардии Измайловского полка в Михайловском манеже Александр II, бывший шефом этого полка, произнес речь перед офицерами. В ней он, в частности, заявил: «После столь благополучно совершившегося набора, с 2-го на 3-е января, стали появляться мятежнические шайки на обоих берегах Вислы <…>Наконец, в ночь с 10-го на 11-е число по всему царству <…> было сделано внезапное нападение на войска наши, стоящие по квартирам, причем совершены неслыханные злодейства. Так, например, около Седлеца атакованные солдаты оборонялись отчаянно в одном доме, который мятежники подожгли, не видя средств им овладеть» (см. «Русский инвалид», № 11 от 15 января 1863 г.).
... вопреки мнению подкупных журналистов, заявить, что ~ есть. люди, который «роль палача» (как они сказали в адресе Константину) надоела. — О подложности адреса русских офицеров в Польше вел. князю Константину Николаевичу писалось в газетах «L'Indépendance belge», «Северная пчела», «Современная летопись» и др. (см. выше статьи «По делу адреса офицеров», «Наглое злоупотребление полицейского слова», стр. 29, 32 и комментарии к ним). В своей же речи к офицерам Александр II, приписав польские события «работе революционной партии», сказал: «Мне известно, что партия эта рассчитывает на изменников в рядах ваших, но они не поколеблют мою веру в преданность своему долгу верной и славной моей армии».
«Я был виноват перед ним ~ но я простил ему!» — Слова Робера Макера в пьесе Б. Антье «L'Auberge des Adrets».
В то же время «J. de St. -Pétersbourg» печатал ~ о избиении русских солдат во время сна... — О неожиданном нападении повстанцев на русские войска писалось в редакционных статьях «Journal de St. -Pttersbourg», № 15 от 18 (30) января и № 16 от 19 (31) января 1863 г.
... Маркграбий с своим великокняжеским воспитанником... — Маркиз (margrabia — польск.) А. Велёпольский и вел. князь Константин Николаевич, одобривший проект рекрутского набора в Польше.
Иностранная газета назвала того русского ~ умолять Константина Николаевича не делать этого набора. — Имеется в виду русский посланник в Брюсселе кн. Н. А. Орлов. Об этом см. также в наст. томе заметку «Князь Орлов и барон Будберг».
— См. выше заметку «Официальный контрадрес» и комментарий к ней. Здесь, по-видимому, игра слов: «maladresse» — неловкость, оплошность и «male adresse» —дурной адрес (франц.).
... напечатало в «Nord'e» адрес готовности бить поляков? — Имеется в виду «Протест офицеров варшавского гарнизона», датированный 10(22) января 1863 г. и помещенный в газете «Le Nord», № «История адреса и контрадреса продолжается».
... некогда молились памяти юношей, брошенных другими палачами с пещь огненную... — По-видимому, речь идет о казненных декабристах.
... Телемак ссорится с Ментором. — См. комментарий к стр. 26.
~ из офицеров всех стран... — Во время Тридцатилетней воины (1618 — 1648) чешский граф Валленштейн, перешедший на сторону Габсбургов, возглавлял большую наемную армию, в которой служили офицеры из ряда стран Европы.
[21] «Сев. пчела» от 11(23) января, не знаем по каким необходимостям, напечатала удивительную корреспонденцию из Варшавы, там между прочим сказано:
«Об этом рекрутском наборе я намерен поговорить в моем следующем письме, потому что его нужно рассматривать в связи с другими, и приведшими и настоящими, обстоятельствами и со всею политикою графа Велепольского. Теперь достаточно будет сказать вам, что в самой Варшаве набор должен коснуться 2000 Некоторые ожидают но этому случаю больших смут. Могу уверить вас наперед, что ничего не будет и что спокойствие в Варшаве не будет нарушено, вопреки уверениям партии действия, которая, если верить слухам, объявила, что скорее решится чертя голову произвести восстание, чем дать осуществиться этому набору, который лишит ее целого легиона ее приверженцев и последователей».
Хороши официозные пророки! Но важнейшее тут — это сознание, что набор коснется именно подозрительных людей, — лучше бы разрешить полиции просто бить их до смерти на улицах.
«Я был виноват перед ним, любезный Бертран, — говорит Робер Макер, — но... но я простил ему!»