В редакцию "Инвалида"

В РЕДАКЦИЮ «ИНВАЛИДА»

Господин Редакция,

вы не человек, вы место, вы чернильница, вы не несете никакой ответственности за то, что вы печатаете, вы ниже нравственной ответственности, ваша нравственность в начальстве. Об нем-то мы и хотим с вами поговорить; может, наши слова возбудят в вас негодование и вы взбунтуетесь. Оно употребило вас на черняв дело, оно вами гнусным образом оклеветало меня. Мы вас жалеем и дивимся Милютину военному, что он допустил бесполезное преступление, и притом такое, которое не могло не вызвать отпора. Мы считали, что он умнее, но в наше переменчивое время никого узнать нельзя и братья Милютины — эти Гонорий и Аркадий русской империи — становятся какими-то сфинксами... бюрократы и либералы, организаторы и децентрализаторы, вчера западники, сегодня — славянофилы, завтра... кто их знает что?

Обвинить меня косвенно и с недомолвками в поджогах не только ложно, но глупо. Мои воззрения известны, я не скрывал их, а старался всеми мерами обнародовать их. Моя общественная деятельность вся на виду, на совести у меня нет не только пожара или наводнения, но даже тех легких облаков, которые носятся в воспоминаниях других типографов и журналистов, ловко устроивших свое обзаведение на чужой счет.

Ни с лондонского банкира Т., друга Маццини, ни с московского раскольника С., экс-приятеля Каткова, я денег не брал, и кричи об этом все Третье отделение и оба брата Милютины, ни один умный человек, ни один честный человек этому не поверит.

К чему же вся эта клевета? Она только показывает, — а показывать это, конечно, не хотели ваши шефы, — что наши акции подымаются, что общественное мнение снова в нашу пользуя и что нас хотят донять не мытьем, так катаньем.

Да мы не дадимся, а будем беспрерывно требовать доказательств, суда... Я от вас не отстану, пока вы не ответите словами, что доказательств нет, что начальство солгало, или молчанием дадите мне право клеймить ваше заведение готовальней фальшивых обвинений.

Что же вы выиграли? т. е. не вы, а набольшие ваши? Не мог же думать ни Долгорукий, ни кто другой, что мы оставил дело без ответа.

пропуск в Россю, и из России; там стал бы я добровольно перед гласным судом и втоптал бы в грязь поставщиков живого материала в казематы и двора его величества фурнисеров, и вербовщиков каторжной работы, а потом воротился бы за свой станок.

Возможно ли это? Спросите министерию и весь генералитет. Много ли генералов и негенералов возьмут на свою ответственность, на свою честь, перед всем светом, что такая прогулка будет иметь оба конца? Слову государя я доверился бы, но что его слово, когда дуэт московских кастратов может его перекричать.

«Однако вы придаете важность этому обвинению», — скажете вы, может быть. — А то как же?

«Московских ведомостях», три сряду, о моем участии в поджигательствах, три статьи, писанные чернилами III отделения,

т. е. Каткова. Три статьи, в которых этот публичный мужчина всея России ругается, как сыщик при допросах в московском остроге, имея так же, как и он, перед своими зубами не только щеку, но и руку императора и все пространство империи.

— Серно-Соловьевича с товарищами сослали за то, что они читали «Колокол», Бени — за то, что не донес, — крепость пуста, Карниолин Пинский без дела, надобно подзадорить полицию, напугать публику, и вот Катков подхватил инвалидную трубу и трубит по той методе, по которой трубил в дантовском аду один из тамошних жандармов.

На меня, собственно, он лает, но кусает других, его целя ближе, они в Петербурге, его цель — выдать Головнина за зажигателя, Константина Николаевича за зажигателя, его цель — засадить в застенок «Голос», «Петерб. ведомости» и других личных врагов.

Что касается до меня, он не только не верит, чтоб я участвовал в поджогах, что это клевета; у него и у его корреспондентов одна рука в Долгоруком, другая в Муравьеве, одна в канцелярии наместника польского, другая в III отделении, — как же он может верить наравне с каким-нибудь князем Васильем Баюшевым[176] в такой вздор?

Он не настолько одурел от величия своего положения, от побед над министрами и великим князем, с его стороны это обдуманная клевета. Совесть невольно сказалась в том, что он минует называть меня лично и толкует о Верь он одну минуту, что мы из Лондона через Тульчу подожгли Симбирск, мы первые отпустим ему не только брань его статей, но их скуку, их повторения, их длинноту.

Откуда же взялся азарт, патос, в котором писаны статьи, откуда язык казнящего попа и проповедывающего палача, откуда ярый гнев, горячечный патриотизм у этой лимфатической натуры? Тут нового мало, искусство ложных раздражений и натянутых страстей всегда цвело у ноктурн Марии Бредау, только они никогда не употребляли его с такими гнусными целями, как доносчики.

страсти у обвиненных, у запутанных в дело, у поставленных на порог Третьего отделения; им грозит каторга, поселение, отставка, немецкие горькие воды — смотря но тому, кто просто литератор, кто не просто, кто министр просвещения и кто великий князь. Как же все они не положат предел этой московской чуме, пятнающей Россию и губящей их? Как же они, в свою очередь, не обличат этот заговор реакции, неокрепостников, всех этих Коцебу с пушкинской рифмой?

это их дело... слабых учить силе Мудрено...

Но ложь Каткова, ложь вашего корреспондента нисколько не отнимает важности самого обвинения, совсем напротив, оно особенно важно, коли высшие профессора доносов, виртуозы шпионства избрали именно это средство, и вот почему я хочу оправдаться.

Вы можете мне способствовать в этом и, наверное, хотите. Я делаю отчаянное предположение, что вы, не зная того, послужили шпанской мухой, натянувшей такую обильную дрянь из Каткова, и с тем вместе даю вам средство поправить дело. Упросите Милютина, если надобно — двух, Долгорукова и все Третье отделение, чтоб они обиделись и напечатали бы мне назло документы, на основании которых они меня обвиняют, не запамятовали бы, кстати, имя банкира Т., друга Маццини и пр., а всего лучше послали бы сюда не ритора, не спадасина, — на эти штуки нас не подденешь, — а военного или гражданского чиновника, пожалуй, попа или протопопа, для уличения меня перед федеральным или кантональным судом. Посылают же они офицеров и статских за всяким вздором, за изучением почтовых марок, прусских мундиров... посылают же они действительных статских советников и кавалеров, как Хотинский, подслушивать у дверей, чего ж им стоит послать на казенный счет какого-нибудь титулярного советника вовсе без ордена в Швейцарию, для того чтоб доказать соприкосновенность нашу в деле поджогов. Faites cela![177]

Между нами, скажу вам, мне совершенно все равно, как обо мне думают — не только такой чирей на России, как Катков, но все государственные и коронные и дворянские полиции; я не боюсь ни управы благочиния, ни Английского клуба, они могут меня ad libitum[178] считать зажигателем или отравителем, вором или фальшивым монетчиком. Есть, вероятно, в управе добрые люди, найдутся они и в Английском клубе, может, и они поверят такому вздору — жаль, но зачем же они глупы?

Меня заботит другое: я боюсь, что эти мерзавцы оклевещут меня перед народом русским. Любовь моя к нему оскорблена, мое служение ему очернено, и вот почему я не хочу молчать и не хочу оставить на себе ни одной пылинки, ни одной брызги полицейской пены. У меня ничего нет: ни вашей религии, ни вашего патриотизма, ни вашего общественного положения; я изгнанник, усыновленный другой страной, но у меня есть своя религия, своя любовь, свое положение, до них я не позволю касаться всякой полицейской шва; особенно когда она уверяет, что я кому-то дал уголь в руки и сказал: «Иди и жги избу русского мужика!», — мужика, которого неволя, которого нищета, которого бедствия были страданием всей моей жизни, об освобождении которого я мечтал с детских лет... Да уж не советовал ли я восстановить крепостное право, развить пролетариат, разбить общинное владение, отдать крупной поземельной собственности в кабалу мелкую? А главное, не хлопотал ли о восстановлении телесных наказаний?.. За последнее не ручаюсь. Видите, жечь не только избы, но и Каткова благоприобретенный дом в Москве я не хотел бы: соседний дом загорится, пожитки кучера или горничной, пожалуй, сгорят... ну а высечь коновода клеветников было бы очень хорошо. Издатель «Моск. вед.» так убедил нас, что есть неисправимо падшие натуры, для которых одно средство спасения — телесные наказания, что, конечно, не ему пенять, если мы, желая его (т. е. коновода) исправления, желаем, чтоб он был

1 сентября 1865.

Примечания

Печатается по тексту К, л. 204 от 15 сентября 1865 г., стр. 1669 — 1670, где опубликовано впервые, с подписью: — р. Этой статьей открывается лист «Колокола». Автограф неизвестен.

Статья датирована «1 сентября 1865» и не была помешена в л. 203, вышедшем около 5 сентября, очевидно, только оттого, что туда была включена статья «От издателей» на ту же тему (датирована «30 августа 1865») и что 203-й лист и без новой статьи был полон. 2 сентября, имея в виду прежде всего уже написанную статью «В редакцию “Инвалида”», Герцен писал М. К. Рейхель: «Вероятно, до вас дошли слухи о последнем коме грязи Каткова и компании: они начали меня обвинять в зажигательстве. Кричите же на весь мир, что это — вздор! Я их отшлифую 15 сентября и никак не оставлю даром». И затем 5 сентября — сыну: «В “Моск. вед.” статья за статьей об моем участии в поджогах. С одной стороны, это показывает, что наши дела идут не худо, а с другой — мне вредит эта репутация. К тому же это клевета. Я буду их теперь жучить».

 — Редактором «Русского инвалида» в 1865 г. был генерал-майор С. П. Зыков, военный историк, впоследствии редактор «Русской старины».

которое не могло не вызвать отпора. — Д. А. Милютин был военным министром; в подведомственной ему газете «Русский инвалид» была перепечатана (№ 171 от 6(18) августа 1865 г.) из «Виленского вестника» статья «О пожарах в Северо-Западном крае». См. комментарий к статье «От издателей».

... братья Милютины — эти Гонорий и Аркадий русской империи... — Герцен сравнивает братьев Д. А. и Н. А. Милютиных, из которых первый был военным министром, а второй — в 1864- — 1866 гг. статс-секретарем по делам Польши, с Гонорием и Аркадием, разделявшими в середине I в. н. э. власть над Западом и Востоком Римеской Империи.

с московского раскольника С... — К. Т. Солдатенков, старообрядец, богатый купец и книгоиздатель, по некоторым сведениям, давал деньги на издание «Общего веча»; был в 1862 г. в Лондоне на Всемирной выставке, встречался с В. И. Кельсиевым (см. «Исповедь» Кельсиева, ЛН, т. 41 — 42, стр. 344).

Фурнисеров —

Три передовые статьи в «Московских ведомостях», три сряду, о моем участии в поджигательствах... — В № 172 от 8 августа 1865 г. «Московских ведомостей» была перепечатана из «Русского инвалида» статья «Сведения о пожарах в Северо-Западном крае». Там же (как и в номерах 175 от 12 августа и 176 от 13 августа) была помещена передовая статья, обвинявшая в поджигательстве «герценистов». Свои клеветнические мышления газета повторила и в №№ 180, 181, 183 от 18, 19 и 21 августа.

... с слюнею бешеной собаки... — Стих из эпиграммы Пушкина против Каченовского:

Охотник до журнальной драки,
Сей усыпительный Зоил
Разводит опиум чернил

— за то, что не донес... — Артур Бени был приговорен в декабре 1864 г. к трехмесячному заключению и высылке из России (как иностранный подданный) за то, что не донес о приезде В. Кельсиева в Россию в 1862 г. См. о нем выше, стр. 396.

... и трубит по той методе, по которой трубил в дантовском аду один из тамошних жандармов. — Имеются в виду заключительные стихи Песни двадцать первой «Ада»:

Тут бесы двинулись на левый вал,

Сперва язык сквозь зубы показал;
А тот трубу изобразил из зада.

... выдать ~ Константина Николаевича за зажигателя.... — Ср. в наст. томе статьи «Прививка конституционной оспы», стр. 324, «К концу года», стр. 466 — 467 и комментарий к ним.

— засадить в застенок «Голос», «Петерб. ведомости»... — Полемика, которую «Московские ведомости» вели с петербургской газетой Краевского «Голос» (с начала его издания в 1863 г.), сильно обострилась из-за различных позиций по вопросу о пожарах. «Голос» в № 216 от 7 августа 1865 г. хоть и перепечатал корреспонденцию «Русского инвалида» о якобы обнаруженной шайке политических поджигателей, но в последующих номерах (№ 218, № 223 и др.) несколько раз высказывал сомнение по поводу «неточных» данных, которыми оперировали «Московские ведомости». Сходную позицию в этом вопросе заняли и «С. -Петербургские ведомости», редактировавшиеся в 1865 г. В. Ф. Коршем. Этой осторожно-выжидательной позиции петербургских газет было достаточно для Каткова, чтобы обвинить «Голос» в нежелании видеть факты и даже в «благоговении перед именем Герцена». Особенно острыми были нападки на «Голос» и «С. -Петербургские ведомости» в номерах 176 и 181 «Московских ведомостей» от 13 и 19 августа 1865 г.

Не можем не перепечатать из «Москов. вед.» ~ Баюшева... — Письмо Баюшева под названием «Скептицизм „С. -Петербургских ведомостей” по вопросу о поджогах» напечатано в 176-м номере «Московских ведомостей» от 13 августа 1865 г.

[176] Не можем не перепечатать из «Москов. вед.» отрывок из наивного письма симбирского жителя, князя Василья Баюшева; пусть читатели судят:

«Во время самых пожаров взяты поляки по подозрению в поджогах, и не простым народом, раздраженным и бессознательным, а людьми, вполне владевшими собой и действовавшими разумно к охранению своих домов и имуществ. Впоследствии некоторые из арестованных в то время поляков найдены действительно подозрительными, так что и до сего времени содержатся в остроге; к ним присоединены и другие личности польского происхождения, даже из чиновного круга. Потом богохульные и ругательные надписи на польском языке, усмотренные на цоколе собора, так варварски истребленного, и на решетке перил, проведенных по венцу близ того места, где были зарыты зажигательные материалы, приготовленные, вероятно, для истребления города, часть коих употреблена зажигателями в дело, а остальная часть была взорвана от загоревшегося на этом месте разного, вынесенного из домов, имущества, и, наконец, всенародное провозглашение польского фанатика о мести поляков как о причине истребления города могут служить достаточными основаниями установившегося мнения о виновности нескольких поляков в погибели города. Впрочем, мнение, что поляки были единственными деятелями поджогов, принадлежит большею частию простому народу, и не только в Симбирске, но и во всех местностях России, где только бывали пожары. Большинство же образованных симбирских жителей полагает, что бедствия эти проистекают от действий общеевропейской революционной партии, в которой участвуют не только поляки, но люди всех наций, . в том числе и наши доморощенные агитаторы школы Герцена, эта нечистая накипь нашего общества. Причины же, побудившие это скопище негодяев направить свой удар преимущественно на Симбирск, а также в высказанном публично. Сочувствии лицам, стоявшим неуклонно (Катков и Муравьев!) на страже великих интересов земли русской, что сильно противодействовало целям заговорщиков».