1853 - 1863

1853 — 1863

Десять лет тому назад, в конце февраля[33], было разослано объявление об открытии в Лондоне Вольной русской типографии. В мае месяце вышел первый отпечатанный в ней лист, и с тех пор станок русский работал не останавливаясь.

Тяжелое время было тогда: Россия словно вымерла, целые месяцы проходили, и не было в журналах ни слова об ней; изредка появлялась весть о смерти какого-нибудь дряхлого сановника, о благополучном разрешении от бремени какой-нибудь великой княгини... еще реже доходил до Лондона сдавленный стон, от которого сердце сжималось и ломилась грудь; частных писем почти вовсе не было, страх приостановил все связи...

В Европе было иначе, но не лучше. Наступало пятилетие после 1848 года — и ни малейшей полоски света... темная, холодная ночь облегала со всех сторон...

С средой, в которую я был заброшен, я становился все далее.

Невольная сила влекла меня домой. Были минуты, в которые я раскаивался, что отрезал себе пути возвращения, — возвращения в эту Сибирь, в этот острог, перед которым шагал двадцать восьмой год, в своих ботфортах, свирепый часовой со «свинцовыми пулями» вместо глаз, с назад бегущим малайским лбом и звериными челюстями, выдающимися вперед! Как омуты и глубокие воды тянут человека темной ночью в неизвестную глубь — тянуло меня в Россию.

Нет, казалось мне, столько сил не могут быть задавлены так глупо, иссякнуть так нелепо... И мне представлялись живее и живее народ, печально сторонящийся и чуждый всему, что делается, и гордая кучка, полная доблести и отваги, декабристов, и восторженно юношеский круг наш и московская жизнь после ссылки. Передо мной носились знакомые образы и виды: луга, леса, черные избы на белом снегу, черты лиц, звуки песен, и... и я верил в близкую будущность России, верил, когда все сомневались, когда не было никакого оправдания вере.

Может, я верил оттого, что не был сам тогда в России и не испытывал на себе оскорбительного прикосновения кнута и Николая, может, и от другого, но я крепко держался за мое верование, чувствуя, что когда я и его выпущу из рук, у меня ничего не останется.

Русским станком я возвращался домой, около него должна была образоваться русская атмосфера... могло ли быть, чтоб никто не откликнулся на это первое vivos voco?

Но «жив человек» на самом деле не торопился отвечать. Весть о том, что мы печатаем по-русски в Лондоне, — испугала. Свободное слово сконфузило и обдало ужасом не только дальних, но и близких людей, оно было слишком резко для уха, привыкнувшего к шепоту и молчанию; бесцензурная речь производила боль, казалась неосторожностью, чуть не доносом... Многие советовали остановиться и ничего не печатать; один близкий человек за этим приезжал в Лондон. Это было тяжело. На это я не готовился.

«Не они, откликнутся другие!» — и я шел своей дорогой, без малейшего привета, без теплого слова, т. е. без теплого слова из России; в Лондоне был человек, который понял иначе смысл нашего станка, — один из благороднейших представителей польского изгнания.

Преждевременно состарившийся, болезненный Станислав Ворцель[34] встрепенулся при вести о русской типографии, он помогал мне делать заказы, рассчитывал число букв, устроивал станок в польской типографии. Я помню, как он взял у меня со стола первый корректурный лист и, долго рассматривая его, сказал мне, глубоко тронутый: «Боже мой! Боже мой! До чего я дожил, вольная русская типография в Лондоне! Сколько дурных воспоминаний последнего времени стирает с моей души этот клочок бумаги, замаранный голландской сажей!»

Этот первый лист, о котором идет речь,[35] был обращен к «русскому дворянству» и напоминал ему, что пора освобождать крестьян, и притом с землею — или быть беде.

Второй был о Польше.

Крестьянское дело и польский вопрос сами собой легли в основу русской пропаганды.

И вот с тех-то пор, любезный Чернецкий, мы десятый год печатаем с вами без устали и отдыха и имеем уже порядочную биографию нашего станка и порядочный ворох книг... Дайте вашу руку на новое десятилетие и не сердитесь, что я повторяю всенародно то, что я вам сто раз говорил наедине. Помощь, которую вы мне сделали упорной, неусыпной, всегдашней работой, страшно мне облегчила весь труд. Братская вам благодарность за это, в лице вашем польская помощь и участие в нашем деле не перемежались... Спасибо вам!..

... И тем больше спасибо вам, что начала наши были томны и бедны. Три года мы печатали, не только не продав ни одного экземпляра, но не имея возможности почти ни одного экземпляра послать в Россию, кроме первых летучих листов, отправленных Ворцелем и его друзьями в Варшаву,— все печатанное нами лежало у нас на руках или в книжных подвалах благочестивого Paternoster row.

Мы не уныли с вами... и печатали себе да печатали.

Книгопродавец с Berner street как-то прислал купить на 10 ш. «Крещеной собственности», я это принял за успех, подарил его мальчику шиллинг на водку и с несколько буржуазной радостью отложил в особое место этот первый гафсоврен, выработанный русской типографией.

Сбыт в деле пропаганды так же важен, как и во всяком другом.

Даже простой, материальный труд нельзя делать с любовью, зная, что он делается напрасно. Заставьте лучших в мире актеров играть в пустой зале — они будут играть прескверно. Консистории, знающие по обязанности своего сана тонкость нравственных пыток, приговаривают попов за воровство, пьянство и другие светские слабости толочь воду.

Но не все же мы толкли воду с вами, Чернецкий, — пришел праздник и на нашей улице.

Он начался торжественно.

Утром 4 марта я вхожу по обыкновению часов в восемь в свой кабинет, развертываю «Теймс», читаю, читаю десять раз и не понимаю, не смею понять грамматический смысл слов, поставленных в заглавие телеграфической новости: «The death of the emperor of Russia»[36],

He помня себя, бросился я с «Теймсом» в руке в столовую, я искал детей, домашних, чтоб сообщить им великую новость, и со слезами искренной радости на глазах, подал им газету... Несколько лет свалилось у меня с плеч долой, я это чувствовал. Остаться дома было невозможно. Тогда в Ричмонде жил Энгельсон[37], я наскоро оделся и хотел идти к нему, но он предупредил меня и был уже в передней, мы бросились друг другу на шею и не могли ничего сказать, кроме слов: «Ну, наконец-то он умер!» Энгельсон по своему обыкновению прыгал, перецеловал всех в доме, пел, плясал, и мы еще не успели прийти в себя, как вдруг карета остановилась у моего подъезда и кто-то неистово дернул колокольчик: трое поляков прискакали из Лондона в Твикнем, не дожидаясь поезда железной дороги, меня поздравить.

Я велел подать шампанского, никто не думал о том, что все это было часов в одиннадцать утра или ранее. Потом без всякой нужды мы поехали все в Лондон. На улицах, на бирже, в трактирах только и речи было о смерти Николая, я не видал ни одного человека, который бы не легче дышал, узнавши, что это бельмо снято с глаза человечества, и не радовался бы, что этот тяжелый тиран в ботфортах, наконец, зачислен по химии.

В воскресенье дом мой был полой с утра: французские, польские рефюжье, немцы, итальянцы, даже английские знакомые приходили, уходили с сияющим лицом, день был ясный, теплый, после обеда мы вышли в сад.

На берегу Темзы играли мальчишки, я подозвал их к решетке и, сказав им, что мы празднуем смерть их и нашего врага, бросил им на пиво и конфеты целую горсть мелкого серебра. «Уре! Уре! — кричали мальчишки, — Impernikel is dead! Impernikel is dead!»[38]. Гости стали им тоже бросать сикспенсы и трипенсы, мальчишки принесли элю, пирогов, кеков, привели шарманку и принялись плясать. После этого, пока я жил в Твикнеме, мальчишки всякий раз, когда встречали меня на улице, снимали шапку и кричали: «Impernikel is dead! Уре!»

«Полярную звезду».

«Да здравствует разум!» — невольно сорвалось с языка в начале программы — Полярная звезда скрылась за тучами николаевского царствования. Николай прошел, и «Полярная звезда» явится снова в день нашей Великой пятницы, в тот день, в который пять виселиц сделались для нас пятью распятиями».

Начало царствования Александра II было светлой полосой. Вся Россия легче вздохнула, приподняла голову и, будь воля, прокричала бы от всей души с твикнемскими мальчишками: «Impernikel is dead! Hourray!»

Под влиянием весенней оттепели и на наш станок в Лондоне взглянули ласковее. Наконец-то нас заметили. «Полярная звезда» требовалась десятками экземпляров, а в России ее продавали по баснословным ценам от 15 до 20 руб. с. Знамя «Полярной звезды», требования, поставленные ею, совпадали с желанием всего народа русского, оттого они и нашли сочувствие. И когда, обращаясь к только что воцарившемуся государю, я повторял ему: «Дайте свободу русскому слову, уму нашему тесно в цензурных колодках; дайте волю и землю крестьянам и смойте с нас позорное пятно крепостного состояния; дайте нам открытый суд и уничтожьте канцелярскую тайну судеб наших!» — когда я прибавлял к этим простым требованиям: «Торопитесь притом, чтоб спасти народ от крови!», я чувствовал, я знал, что это вовсе не мое личное мнение, а мысль, которая тогда носилась в русском воздухе и волновала каждый ум, каждое сердце: ум и сердце царя и крепостного крестьянина, молодого офицера, вышедшего из корпуса, и студента, какого бы он университета ни был. Как бы ни понимали вопрос и с какой бы стороны его ни брали, все видели, что петровское самодержавие совершило свои судьбы, что оно достигло предела, после которого надобно или правительству переродиться, или народу погибнуть. Если были исключения, то это только в корыстных кружках нажившихся негодяев или на сонных вершинах выжившего из ума барства.

Полпрограммы нашей исполнено самим государем. Но — русский в этом человек — он остановился на введении и изобрел переходное время, тормоз постепенности — и думал, что все сделано.

С той же откровенностью, с которой русский станок в Лондоне обращался в 1855 году к государю, обратился он спустя несколько лет к народу и говорил своим читателям: «Вы видите, правительство признало справедливость наших требований, но исполнить признанного не умеет, оно не может выбиться из рутинной колеи казарменного порядка и бюрократической формы. Оно дошло до конца своего разуменья, и пятится, и дает в сторону, и само путается в каком-то прошнурованном и приведенном в канцелярский порядок хаосе... Оно теряет голову, делает жестокости, делает ошибки, явным образом боится... Страх, соединенный с властью, вызывает озлобленный отпор, — отпор без уваженья, без обдуманности. Отсюда один шаг до восстания. От правительства больше собственного сознания правоты того, что требуют, ждать нечего. Дело переходит в ваши руки, не будьте вялы и неспособны, как оно, пусть выборные всего народа разберут дело и обсудят, что чиноположить и как предотвратить кровавый взрыв негодования и досады».

И, говоря это, снова мы чувствуем, что это не личное мнение — мысль о носится в русском воздухе.

молчат; но, без имени, Земский собор, как королева Марья-Антуанетта в деле ожерелья, — великое подразумеваемое. Купечество и народ говорят об нем, военные .

Нет, живая связь между Россией и ее небольшой ведетой в Лондоне не порвана... и самые ругательства борзых и гончих публицистов второй руки и Третьего és внутренних дел, еще больше удостоверяет нас, что станок наш не отчуждился от России.

Возвратимся к нему.

Требование на «Полярную звезду» почти совсем не распространялось на прежде напечатанные книги. Только «Тюрьма и ссылка» кой-как расходилась, да маленькие брошюрки, вроде «Крещеной собственности» и «Юмора»[39].

В мае месяце 1856 года вышла вторая книжка «Полярной звезды», она разошлась, увлекая за собой все остальное. Вся масса книг тронулась. В начале 1857 г. не было больше в типографии ничего печатного, и Трюбнер предпринял на свой счет вторые издания

Работы было столько, что небольшой станок наш не мог удовлетворять требованиям, и в 1858 один из наших товарищей-изгнанников, Зенон Свентославский, открыл при своей типографии русское отделение. В нем началось печатание трюбнеровских изданий.

дедом.

Время опыта, искуса нашего станка прошло, время слабых бесплодных усилий и безучастия со стороны России миновало.

В начале 1857 года Огарев предложил издавать «Колокол».

1 июля 1857 г. вышел его первый лист.

С изданием «Колокола» начинается второй возраст нашего станка. Об нем мы не станем говорить теперь. Статьи, взошедшие в «Сборник» Чернецкого, относятся к первым годам русского печатания в Лондоне. Листы, собранные в нем, забыты, рассеяны, становятся почти библиографической редкостью, нам кажется очень полезным их перепечатание.

светлую мысль, раздражая до ненависти каждое чувство, сквозя черной подкладкой из-под каждой надежды. Большая часть того, что теперь сделалось неоспоримым событием, носилась тогда как предчувствие... По исполнившимся предчувствиям мы больше и больше имеем права заключить, что мы не ошиблись и о других.

Воля будет у России,

Земля будет у крестьян,

Независимость будет у Польши!

Примечания

«Десятилетие Вольной русской типографии в Лондоне. Сборник ее первых листов, составленный и изданный Л. Чернецким. Лондон, 1863», стр. V — XX, где опубликовано впервые, в качестве предисловия к сборнику, с подписью: Искандер. Автограф неизвестен. В оглавлении сборника статья названа: «Предисловие Искандера».

Отрывок из предисловия (от слов «В мае месяце...» до «Наконец-то нас заметили...», стр. 74 — 78 наст. тома) был опубликован в К, л. 159 от 15 марта 1863 г., стр. 1316 — 1317.

«Колоколе», л. 157 от 1 марта 1863 г., стр. 1309.

Характеризуя вошедшие в сборник статьи, которые «относятся к первым годам русского печатания в Лондоне», и формулируя цели их переиздания, Герцен подводит в предисловии итоги десятилетней работы типографии, о значении которой В. И. Ленин писал: «Герцен создал вольную русскую прессу за границей — в этом его великая заслуга. „Полярная Звезда" подняла традицию декабристов. „Колокол" (1857 — 1867) встал горой за освобождение крестьян. Рабье молчание было нарушено» (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 18, стр. 12).

Герцен прослеживает идейный путь «вольной русской прессы» и оттеняет ее последовательность и целеустремленность в отстаивании «крестьянского дела», в борьбе за демократизацию политического строя России и независимость Польши. Одновременно он отдает себе отчет в идейном росте и политическом созревании лондонской пропаганды. Герцен отмечает здесь ту грань в своей идейной эволюции, сущность которой впоследствии сформулировал Ленин: если ранее Герцен допускал «либеральную апелляцию к „верхам"», то теперь он, изживая «колебания между демократизмом и либерализмом», обращается «с революционной проповедью к народу» (там же, стр. 12, 15).

В обострившейся борьбе с реакционной и либеральной прессой Герцену особенно важно было подчеркнуть в статье «живую связь» лондонской пропаганды с передовым, демократическим общественным мнением России, связь, которую питались отрицать его идейные противники (см., например, «Москва нам не сочувствует» — т. XVI наст. изд.).

Наряду с некрологом «Михаил Семенович Щепкин» (см. далее в наст. томе) и статьей «Смерть Станислава Ворцеля» (см. т. XII наст. изд.), настоящее предисловие существенно дополняет рассказ о Вольной русской типографии в «Былом и думах» (гл. «Апогей и перигей» — т. XI наст. изд.).

 — Листовка «Вольное русское книгопечатание в Лондоне. Братьям на Руси», написанная Герценом 21 февраля 1853 г. (см. т. XII наст. изд.), была тогда же литографирована и при содействии польской демократической эмиграции переправлена в Россию. Текстом этой листовки открывался (после предисловия) сборник «Десятилетие Вольной русской типографии в Лондоне».

В мае месяце вышел первый отпечатанный в ней лист... — Первая печатная прокламация Вольной русской типографии «Юрьев день! Юрьев день! Русскому дворянству» (см. т. XII наст. изд.) была издана в конце июня 1853 г. (см. об этом письмо Герцена к М. К. Рейхель от 25 июня 1853 г.). Она также вошла в сборник.

... могло ли быть, чтоб никто не откликнулся на это первое vivos voco? — Открытие Вольной русской типографии в Лондоне Герцен считает первым «призывом к живым». Впоследствии эти слова из эпиграфа к «Песне о Колоколе» Ф. Шиллера стали девизом «Колокола».

Весть о том, что мы печатаем по-русски в. Лондоне, — испугала ~ Многие сове/повали остановиться и ничего не печатать; один близкий человек за этим приезжал в Лондон. — Об отрицательном отношении «московских друзей» Герцена к его книге «О развитии революционных идей в России», вышедшей в 1851 г., см. в комментарии к этой работе (т. VII наст. изд., стр. 421). Открытие Вольной русской типографии вызвало новые их попытки призвать Герцена к «осторожности» (см. письмо Т. Н. Грановского к Герцену, август 1853 г. — ЛН, — 101). В этих же целях была использована ими поездка М. С. Щепкина в Лондон в сентябре 1853 г., подробно описанная Герценом в статье-некрологе «Михаил Семенович Щепкин» (см. в наст. томе).

В конце «Сборника» помещена небольшая статья о его кончине из «Полярной звезды». — Речь идет о статье «Смерть Станислава Ворцеля», напечатанной впервые в ПЗ на 1857, кн. III (см. т. XII наст. изд.).

Второй был о Польше. — Статья «Поляки прощают нас» была написана Герценом 20 июля 1853 г. и выпущена отдельным листком (см. т. XII наст. изд.); она также вошла в сборник.

... все печатанное нами лежало ~ в книжных подвалах благочестивого Paternoster Row, — Право на продажу изданий Вольной русской типографии было передано лондонской книгоиздательской и книготорговой фирме Н. Трюбнера и К⁰, торговые помещения которой были расположены в City, Paternoster Row, 60 («Paternoster» в переводе с латинского языка означает: «Отче наш»).

«Видений св. Кондратия», статьи «Что такое государство?» в I кн. «Полярной звезды» и пр. — Прокламации В. А. Энгельсона «Первое видение св. отца Кондратия», «Второе видение св. отца Кондратия» были выпущены Вольной русской типографией в 1854 г. и вошли в «Сборник...» В том же году были напечатаны еще две его прокламации: «Емельян Пугачев честному казачеству и всему люду русскому шлет низкий привет» и «Емельян Пугачев честному казачеству и всему люду русскому вторично шлет низкий поклон». Статья «Что такое государство?» была опубликована в ПЗ на 1855, кн. I.

Я тотчас написал напечатанное потом письмо к императору Александру... — Первое открытое письмо Герцена к Александру II, отразившее его либеральные колебания и иллюзии, было написано 10 марта 1855 г. и напечатано в ПЗ — 274 и комментарий к ним).

«Да здравствует разум!» ~ пятью распятиями». — Герцен называет программой «Полярной звезды» «Объявление о „Полярной звезде"», датированное им 25 марта (6 апреля) 1855 г. и опубликованное в виде отдельной листовки (эпиграфом к нему Герцен взял слова из стихотворения А. С. Пушкина «Вакхическая песня», впоследствии ставшие эпиграфом ко всем книжкам «Полярной звезды»). Далее Герцен приводит автоцитату из «Объявления о „Полярной звезде"» (см. т. XII наст. изд., стр. 265), в которой говорится об альманахе «Полярная звезда» (1823 — 1825) К. Ф. Рылеева и А. А. Бестужева и затем новой «Полярной звезде», начавшей в 1855 г. выходить в Лондоне. Выпуск первой книги «Полярной звезды» Герцен намеревался приурочить ко дню казни декабристов (13 июля). Страстная (Великая) пятница — день, в который, по евангельскому преданию, был распят Христос.

«Дайте свободу русскому слову ~ » — Герцен приводит (не совсем точно) строки из своего «Письма к императору Александру Второму» (см. т. XII, стр. 274).

... изобрел переходное время... —«Положением 19 февраля 1861 г.» предусматривалось двухгодичное переходное время. В течение этих двух лет должны были быть введены повсеместно в действие уставные грамоты, определявшие величину надела крестьян и их повинности помещику. До введения в действие уставных грамот, т. е. в продолжение всего переходного времени, крестьяне должны были отбывать повинности в пользу помещика на дореформенных основаниях.

«Вы видите, правительство признало справедливость наших требований ~ ». — Герцен перефразирует отрывок из статьи Н. П. Огарева «На Новый год», напечатанной в К, л. 89 от 1 января 1861 г., стр. 749.

Милютины, Валуевы меняют его на мелкие губернские думы... — «Волна общественного возбуждения и революционного натиска» (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 5, стр. 30) заставила правительство заняться подготовкой реформы местного управления, для чего в 1859 г. была создана особая комиссия под председательством товарища министра внутренних дел Н. А. Милютина. После увольнения его в отставку, как «либерала», в апреле 1861 г. комиссию возглавил новый министр внутренних дел П. А. Валуев. Составленный комиссией проект «Положения о губернских и уездных земских учреждениях» был утвержден Александром II 1 января 1864 г. Это был такой «кусочек конституции», по определению Ленина, «посредством которого русское „общество" отманивали от конституции. Это — именно такая, сравнительно очень маловажная, позиция, которую самодержавие уступило растущему демократизму, чтобы сохранить за собой главные позиции, чтобы разделить и разъединить тех, кто требовал преобразований политических» (там же, стр. 59).

... королева Марья-Антуанетта в деле ожерелья, — великое подразумеваемое. — В 1785 г. в Париже разразился скандал в связи с покупкой кардиналом Л. Роганом по поручению Марии Антуанетты жемчужного ожерелья, которое она затем отказалась оплатить.

~ военные заставят его созвamь. — О требовании Земского собора см. выше статью «MDCCCLXIII» и комментарий к ней.

Ведета — сторожевой пост (vedetta — итал.).

és внутренних дел... — Открытая клеветническая кампания против Герцена в русской реакционной печати, начатая статьей M. Н. Каткова «Заметка для издателя „Колокола"» в «Русском вестнике» за июнь 1862 г., велась по прямому указанию министра народного просвещения А. В. Головнина и министра внутренних дел П. А. Валуева. Их-то и подразумевает Герцен, говоря о «карле просвещения» (Головнин был маленького роста) и «шалопае внутренних дел»; для характеристики деятельности Валуева Герцен и в других случаях пользуется подобными сатирическими формулами (см., например, в «Россиаде» —«государственный щеголь как Валуев», стр. 174 наст. тома, а также «Из Петербурга», т. XVIII, наст. изд.).

Только «Тюрьма и ссылка» кой-как расходилась да маленькие брошюрки, вроде «Крещеной собственности» и «Юмора». — Книга «Тюрьма и ссылка» (составившая вторую часть «Былого и дум») была опубликована впервые в 1854 г. «Крещеная собственность» вышла из печати в 1853 г., но вскоре потребовалось второе издание, которое было осуществлено с новым предисловием Герцена в 1857 г. Поэма Огарева «Юмор» вышла в свет в 1857 г. с предисловием Герцена (см. т. XIII наст. изд., стр. 423). «Прерванные рассказы Искандера» изданы впервые в 1854 г., в 1857 г. вышло из печати их второе издание. Первое русское издание «С того берега» было отпечатано в Вольной русской типографии в январе 1855 г. «Письма из Франции и Италии» опубликованы полностью по-русски впервые в ноябре 1854 г. Затем «Тюрьма и ссылка», «Крещеная собственность», «С того берега», «Письма из Франции и Италии» были вновь переизданы в 1858 г. Н. Трюбнером.

Сверх вторых изданий «Полярной звезды» и всех наших книг, Н. Трюбнер предпринял сам целый ряд новых изданий ~ кн. Щербатов и Радищев и пр. — Н. Трюбнер осуществил второе издание первых четырех книжек «Полярной звезды» («Полярная звезда»-'на 1855, 1856 и 1857 гг. была перепечатана в 1858 г., и «Полярная звезда» на 1858 г. —в 1861 г.). Помимо перечисленных выше изданий, Трюбнер в 1858 — 1859 гг. также переиздает Первые четыре книжки «Голосов из России», печатает русский перевод произведений Герцена: «Старый мир и Россия», «Русский народ и социализм», «Франция или Англия?», выпускает роман «Кто виноват?» (первое издание вышло в России в 1847 г.) и второе издание многих листов «Колокола».

... около того же времени открылись две или три русские типографии в Германии. —С 1856 г. в Берлине работала русская типография К. Шультце, а с 1857 г. — типография Тровича и сына. В Лейпциге в это время русские издания печатались в типографиях Ф. А. Брокгауза и Г. Бера, а в Наумбурге с 1858 г. — в типографии Г. Пеца (Петца). О них Герцен писал в заметке «Вольное русское книгопечатание за границей» (т. XIV наст. изд.). Несколько позже, в 1862 г., была создана с исключительной целью печатания революционных изданий типография В. И. Бакста в Берне. Ее организаторы поддерживали непосредственную связь с Герценом через В. И. Касаткина (см. письма Герцена к нему от 27 марта и 4 апреля 1863 г.) и печатали, помимо прокламаций и брошюр, его произведения (например, «Концы и начала»). Типография просуществовала до лета 1863 г. (см. о ней в статье Б. П. Козьмина «Герцен, Огарев и „молодая эмиграция"» — ЛИ, т. 41 — 42, стр. 11—14).

[33] 21 февраля 1853 года.