Герцен Александр: Россиада

Постановка патриотизма и усердия в Петербурге. — Майор Карпов сечет майора. — Русские шайки по железной дороге и в Литве. — Генерал Ганецкий. — Убийства, разбои и битье женщины. —Постановка усердия и патриотизма в Москве. — Из Сибири.

Под этим херасковским названием мы будем сообщать нашим читателям новости об успехах разложения официальной, казарменной, канцелярской, императорской, гвардейской, армейской, немецкой, дворцовой, полицейской России.

Развитие ее дикого мяса и гангрены идет с быстротой, побеждающей все ожидания врагов и друзей. Никакого мамонтовского организма надолго не хватит при такой острой болезни.

Мы представим для начала «Россиады» выписки из полученных нами писем, не изменяя ничего и пропуская только подробности, которые было бы небезопасно печатать. Комментарий мы не прибавим никаких; всякое слово может только ослабить впечатление. Мы бесконечно благодарны нашим корреспондентам и просим еще и еще подробностей об интересном процессе, которым петербургское правительство переходит в какой-то лимбургский сыр.

Начнем с невинного дивертисмента преданности и усердия, поставленного князем Суворовым в день рождения государя.

Дело началось вот как: при дворе, как известно, постоянно пилят Суворова за его либерализм и за революционный дух петербургских жителей, которому он, по мнению строгоновской партии, не противудействует довольно усердно. Вот Суворов вместе, как говорят, с Долгоруким выдумал в виде ответа демонстрацию. Он известил в официальной бумаге Анненкова, что дошли до него слухи о том, что народ готовится собраться 17 числа на Адмиралтейской площади и там, становясь па колени, поднести государю хлеб-соль, то что он считает своею обязанностью известить г. обер-полицмейстера, что он (т. е. генерал-губернатор), с своей стороны, никакого препятствия к подобному изъявлению народной преданности не видит. Дальнейшего хода дела почти и рассказывать нечего; Анненков, разумеется, смекнул, в чем дело: созвал всех частных и объявил им, что его светлость не видит никакой причины препятствовать выражению чувств петербургского населения. Частные объявили в свою очередь квартальным ту же самую радостную новость, а теперь (писано два дня до демонстрации) городовые и будочники сгоняют народ в частные дома; с них берут по полтиннику, а с более зажиточных и по рублю серебром на золотое блюдо, на котором будут подносить государю хлеб-соль.

О подлоге, совершенном с адресом петербургского дворянства, вы знаете, вероятно, уже давно и гораздо обстоятельнее, нежели я бы мог рассказать вам эту историю, и потому перехожу к предметам, более для меня известным[68].

18 апреля. «остудил» вызванный г. обер-полицмейстером патриотический жар. Однако нельзя не похвалить стратегических способностей, выказанных им по поводу вчерашних верноподданных операций. Чтоб лучше сыграть «стремящиеся волны народа», все дворовые, которые в нынешнем случае должны были представлять роль «пейзанов», были разделены на три больших отряда и согнаны в собор Казанский и Исаакиевский и церковь Вознесения, что на Вознесенском проспекте. Только что царь, который выслушал молебен в Исаакиевском, тронулся оттуда, как дали знать в Казанский, и толпа сейчас же отправилась оттуда по Невскому к Зимнему дворцу, уменьшаясь однако значительно по дороге вследствие дождя, который стал накрапывать все сильнее. Вслед за государем бросилась тут же толпа из Исаакия и Вознесения, но пока народ (около 1000 чел.) не сошелся у дворцового крыльца, государь уже скрылся. Постоял-постоял народ в каком-то полумрачном раздумье и вполголоса стал разбирать вопрос: «Выйдет ли царь али нет?» — и решили, что царь рассердился, что так мало народу, и потому не выйдет. Между тем вышел какой-то камер-лакей, показал народу золотое блюдо, на котором старшины только что подносили внутри дворца хлеб-соль, и сейчас же ушел. Чрез полчаса или более народу стало надоедать, и мало-помалу он стал расходиться, сперва поодиночке, а потом и целыми кучками, вскоре разъехались и кареты и коляски, окружавшие александровскую колонну в надежде на какое-нибудь трогательное зрелище, и на мокрой площади остались одни только часовые да два извозчика у угла Певческого моста. Тем и окончилась демонстрация.

Из Вильно. На днях был у меня офицер, который мне рассказал следующий факт: майор Карпов (орловский помещик) с отрядом стрельцов какого-то линейного полка и драгун преследовал так называемую шайку мятежников верстах в десяти — двенадцати к югу от Козловой Руды, одной из станций на железной дороге между Ковно и Вержболово. После двухдневных напрасных маршев по полям и лесам Карпов пришел со своим отрядом в деревню, название которой точно так же, как и фамилию ее владельца, польского помещика, мой рассказчик забыл. Карпов, обманутый уже двумя-тремя лазутчиками насчет направления, взятого «мятежниками», попавши, наконец, на след их последнего привала у самого входа в деревню, вошел с своим отрядом па помещичий «двор», а сам отправился в дом. У самого входа попался ему девятилетний сын помещика; когда на вопрос, были ли здесь повстанцы, мальчик отвечал, что не были, то Карпов велел принести веревки и блок, ввинтить последний в потолок, веревкой обложил горло мальчика и грозил ему немедленной смертью в случае дальнейшего отказа выдать пребывание польского отряда. Мальчик испугался и признался, что повстанцы действительно были в деревне, но оттуда отправились в лес и что отец его должен знать, где они теперь. Позвав отца (отставного майора русской службы) и получив от него такой же неудовлетворительный ответ, Карпов велел ему раздеться донага. Помещик согласился, полагая, что его будут обыскивать. Но дело кончилось иначе. Раздетого старика Карпов велел двум казакам положить и бить казацкою нагайкою, пока он сам допрашивал пытаемого о направлении, взятом повстанцами. На девятом ударе помещик сознался и дал требуемый ответ. Уходя, Карпов оставил избитому старику расписку в том, что, будучи принужденным вынудить силою показание у отставного майора помещика такого-то, этот последний на девятом ударе указал на направление, по которому пошел отряд польских мятежников. Помещик изорвал записку тут же, а Карпов с отрядом отправился в лес. Результат известен из газет (припертые к широкому и бездонному болоту, поляки потеряли много пленных, и все почти остальные погибли в болоте). Сейчас же после возвращения в Вильно Карпов доложил Назимову обо всем случившемся и, между прочим, о высеченном нагайкою помещике. Назимов, не желая компрометировать себя в подобном деле, ограничился тем, что написал обо всем государю. Но русское воинство в Вильне не могло позволить подобное обращение с своим товарищем. Под главным руководством генерала Ганецкого (Владислава Казимировича или Казимира Владиславовича, одним словом, несомненного поляка, который теперь ведет себя жестоко с виленскими пленными) русские офицеры в Вильне дали Карпову публичный обед, на котором в довершение всех пьяных речей и тостов Ганецкий обнял Карпова со слезами умиления и поставил его действие с польским помещиком в пример всем прочим офицерам. За достоверность всей этой истории я ручаюсь и надеюсь прислать вам в скором времени как фамилию помещика, так и название его деревни. Что государь сделает с Карповым, пока еще неизвестно.

Из другого виленского письма. На всех станциях 800-верстной железной дороги расположены войска. При остановке поезда на станции рота, занимающая ее, выходит на платформу, строится и стоит под ружьем, пока поезд не отойдет. На 2 или 3 станции от Эйдкуиена (Козлова Руда) стояла под ружьем рота какого-то армейского полка. Армия, как видно, одета хуже гвардии, и люди в ней физически плохи. Солдаты в Козловой Руде были одеты в лохмотья, ростом карлики. Кроме того, весь строй был пьян, и ружья как-то смешно качались у них в руках. Одежда одного из пассажиров привлекла внимание одного из этих храбрых воинов, который, не стесняясь фронтом и присутствием в строю офицера с обнаженной шпагой, обратился к путешественнику с такою речью: «Что, серый, ходишь, подь-ка сюда, пополощу в тебе штык, он в деле-то был, поржавел в крови вашего брата» и т. д. Тут же другой солдат выбежал из строя и шутя схватил за бороду высунувшегося из вагона еврея. Офицер спокойно смотрел на то, что делалось; солдаты не обращали па него никакого внимания.

На одной станции посадили четырех солдат, ехавших на следующую станцию. Окна в вагоне были открыты; солдаты приказывают закрыть их (с криком и употреблением местоимения «ты»). Большинство пассажиров беспрекословно повинуется. Только один молодой человек находит это ничем не объяснимым деспотизмом. Солдаты страшно ругаются; один из них подходит к молодому человеку и грозит, в случае неисполнения приказания, тем, что выкинет его шапку из окна. Мы ждали, чем это кончится; вдруг видим, летит шапка чрез окно, и грозный кулак висит над головой непокорного пассажира. Невтерпеж стало, все пассажиры разразились потоком брани и угроз и получили неожиданный успех. Солдаты притихли, и один из них пробормотал извинение. Но недолго это продолжалось. Тут действовала только старая привычка — бояться и уважать кричащего и ругающегося. Скоро солдаты вспомнили, что времена не те, и если бы не случилась станция, нам пришлось бы вынести от них оскорбления, а может быть, и нападение. Пассажиры объяснили все дело какому-то капитану. Он вошел в вагон и спросил солдат: так ли? Те, сидя, отвечали ему, что все так, да только вот что не так — что он принимает нашу сторону и не заботится об здоровье армии его величества, а они-то об ней заботятся и, боясь простуды, требовали закрытия окон. Офицер согласился с ними, сказав нам, что он удивляется, что мы требуем от необразованного человека какой-то утонченной (?) вежливости.

В Вильне видны только пьяные солдаты, гвардейские офицеры, франтящие боевой формой — высокими сапогами и заряженными револьверами. Встречаются жиды и жидовки. Молодых мужчин вовсе нет. Чаще попадаются хорошо одетые дамы, но в глубоком трауре. Офицеры приняли себе за правило не уступать дороги таким дамам, которым поэтому приходилось ходить в грязи по улице.

В Вильне есть чудотворные ворота с образом божией матери — Острые Брамы. Обычаем принято снимать шапки при проходе через ворота; но офицерские кепи не покидали умных голов своих собственников. Два раза в день, утром и вечером, польские дамы собираются, и тогда вся улица перед святыми воротами представляет самое трогательное, но ужасно подавляющее зрелище. Матери, сестры, жены мучеников польской свободы стоят на коленях распростертые на камнях мостовой и молятся. Мертвая тишина иногда прерывается воплями, а раз при мне криком кучера, везшего какого-то генерала, который не отставал от кучера и тоже кричал: «Сторонись!» (Польские извозчики в эти часы объезжают это место: круг весьма небольшой). После 9 часов нужно иметь при себе фонарь, что, впрочем, не спасает от воровства молодцов наших. Солдаты сами рассказывают, что действительно «наши» часто приколют на улице, ограбят и дадут знать в ближайшую патруль, что они видели там-то труп.

С сыном содержателя одной известной гостиницы случилось среди бела дня следующее: к нему подходят два солдата и требуют рубль на водку. Он не дает. «Ей, барин, смотри, плохо будет, говорю — плохо». — «Нет, не дам рубля». — «Так-то? Ей, караул, караул!» Приходит на крик патруль, и молодой человек теперь еще сидит в крепости, обвиненный в том, что торговал ружье у солдата его императорского величества.

Говорят, что много русских офицеров перешли на сторону инсургентов, что и солдаты-поляки переходят. Даже многие русские солдаты перешли к полякам sa плату 30 рублей в месяц. Дело в том, что полякам нужны бывают барабанщики, трубачи и другие незаменимые специалисты, и они легко находят их в рядах русской армии.

Я видел собственными глазами, даю в том честное слово, как казак бил нагайкой по спине и по юбкам молодую даму, одетую в глубокий траур. Несколько офицеров шли под руку мимо этой сцены. Дама обращается к ним о защите. Один из них, улыбаясь, отвечает, что казаки не находятся под их командой и что, сверх того, они не входят в полицейские дела и наказания.

Фундаменты (цоколи) всех домов в Вильне окрашены в красный цвет_,а все вывески в синий. Прежде большинство цоколей в городе было черного цвета, как самого немаркого. Цвет тут не имел никакого значения. Но Назимов вообразил, что дома траур носят, и велел перекрасить их в красный цвет. Теперь нет ни одного дома в Вильне без красного цоколя. Вместе с тем он приказал все вывески окрасить в синий цвет и прибавить ко всем сверху русские переводы. В то же время он приказал виленским извозчикам оставить свои европейские платья и нарядиться в русские кучерские кафтаны и шапки.

Такое приятное для сердца русских славянофилов распоряжение было верхом несчастия и угнетения в мнении бедных извозчиков. Многие из них оставили свою езду и пошли до лесу.

Повальный патриотизм. В «Общем вече» читатели прочтут прелюбопытные подробности об остром характере патриотической эпидемии в Москве. «Патриотизм начался тем, что стали солдат посылать по церквам служить молебны; затем были взяты стратегически-полицейские меры, чтоб сгонять работников, крестьян... Адрес крестьян был диктован в канцелярии Тучкова Родзевичем, адрес беспоповцам написал перед чаем Катков, на адрес поповцев был открыт бег между Н. Ф. Павловым и казанским либералом И. К. Бабстом; Бабст, как немец и протестант, обежал православного Павлова. Молебен 17 апреля представлялся по случаю приезда секретаря французского посла» и пр.

Из Сибири. Не могу вам передать того щемящего душу зрелища, которое представляют сосланные поляки, встречающиеся на каждом шагу по большой дороге.

Народ и ямщики жалеют их. Между прочими сосланными я встретил одного поляка 22 лет, больного и слабого; его везли в за то, что он раз на улице пропел известный гимн, который пела и поет вся Польша. По дороге из Ирбита в Москву мне попались 26 политических арестантов; у многих были обмороженные и простуженные руки и ноги, пятна на лице; все едва одеты в худых полушубках... а императрица Марья Александровна плачет о том, что попы в западных губерниях служат в старых ризах.

Неподложный молебен. Рядом с этой грязью по ступицу, с этим официальным фиглярством, надувательством государя и надувательством народа, с диктованными адресами и поддельными молитвами — на нас как-то грустно и умилительно подействовала следующая весть, полученная нами из Петербурга: «Палачи служили благодарственный молебен по случаю отмены телесных наказаний». Бедные люди, невольные исполнители общественной свирепости и мести, — и они освободились!

Словом, каких немецких и татарских кур правительство ни употребляло в Литве и в Волыни, от Назимова до Ганецкого (посланного туда за неимением Реада), — полонизм не проходит, а растет.

Осталось последнее средство, отчаянное, николаевское — муравьиный спирт. Не будет ли его втирать опытный фершал Дмитрий Гаврилович Бибиков своей единственной рукой?

Да-с, правительство головнинского прогресса, потаповского либерализма, валуевского адресизма, кроткое, пуховое, милосердое, снова прибегает к человеку, который сам себя по доброй воле назвал палачом:

Муравьевы в моде. Государь в полном муравейнике.

Николай Николаевич старший, Николай Николаевич младший, Михаил Николаевич, есть еще Андрей Николаевич, преподобный, но он обыкновенными земными грехами не занимается и остается по части... святых мест.

Нам, впрочем, до других дела нет, нам дорог вешатель — он-то и назначен оператором западных провинций.

Ненадолго расставались мы с вами, Михаил Николаевич; с новым местом — с новым счастьем! Ваше высокопревосходительство, оправдайте доверие его величества; покажите, что вы, не хвастаясь, говорили, что вы «не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают».

Теперь, украшенные арендами и сединами, вы можете привести в исполнение светлые мечты вашей юности — не те жалкие мечты, которые вы имели, будучи членом пестелевского заговора, но те зрелые мечты человека, прокладывающего себе карьеру, о вырезывании помещиков польского происхождения, — мечты, которые вы кротко нашептывали покойнику. Державный фрунтовик не соглашался, он не знал, во сколько темпов по военному артикулу следует резать помещиков и каким маршем должно идти на гайдаматчину. Николай боялся, что жакри без формы испортит выправку солдат. Теперь бояться нечего. Армию вам подготовили чудесно, Ванька Каин ничего не имел подобного, с такими молодцами можно удивить мир, не только передушить помещиков, но и крестьян-патриотов самих снова раздавить вашим управлением государственным имуществом.

Итак, генерал, soyez à la hauteur de vos convictions[70], и благородное потомство скажет, что вы не из тех Муравьевых, которых делают графами Амурскими, а из тех, которых делают князьями Аракчеевскими.

... И вот поневоле приходит в голову вопрос. Кому они служат, все эти гуртовые заплечные мастера и их литературные подмастерья, мелкие палачи, мелкие журналисты, Муравьевы и Ганецкие, Назимовы и Карповы, каты и Катковы, практики и теоретики торговой казни и лобного места, декораторы демонстраций, адресных дел поставщики и газетных статей подрядчики?

Служат они, само собой разумеется, себе, но наш вопрос в том, кто будет тот последний, которому пойдут впрок все эти злодеяния — словом и делом?

Государь, государство, целость России, величие империи, распространение православия, благосостояние немцев?

Совсем нет — ни государю, ни его августейшей фамилии, ни церкови, ни ее Святейшему синоду, ни самодержавию и его Правительствующему сенату, ни амурско-маньчжурской границе, ни вержболовской таможне никакой пользы не будет. Немцам первым и в первый раз в России пользы не будет.

Сила, которой все сослужили службу, начиная с самого Александра Николаевича, не во дворце; сила эта — сила, кроющаяся в темном бору, веющая по полям, невидимо собирающаяся в вихрь, который все понесет по своему направлению. Ей-то и пойдет впрок.

Видно, и в истории суженого конем не объедешь.

Спросите у ворот первого прохожего, как делают невесты на святках, а мы помолчим до другого раза. Хочется вас помучить — вот что значит писать о Муравьеве Вешателе.

Письмо литвина из Литвы. — Письмо русского из Польши. — Русские журналы. — Императорская пугачевщина, ее ораторы, средства, организация.

Сначала пусть читатели прочтут эти каннибальские факты я эти страшные документы, мы не предпошлем им ни одного слова.

Из письма литвина от 8 мая 1863 (Перевод с польского)

Амнистия, провозглашенная вместе с конфискацией, по достоинству оценена на Западе. Нет надобности и говорить, что ни одна рука, поднятая против ига и варварства, не опустилась по поводу амнистии. Безобразный союз ее с секвестром произвел достойные плоды: еще большие на насилия и злоупотребления. Аресты усилились, берут людей по одному подозрению. Через неделю после провозглашения амнистии один землевладелец, старик, посаженный в тюрьму назад тому шесть недель за то что к нему заходили инсургенты, потребовал аудиенции у следственной комиссии и сказал ей: «Я узнал, что провозглашена амнистия; мне бы желательно, чтобы вы сообщили мне ее содержание». Ему прочитали манифест. «После этого, — сказал землевладелец, — спрашиваю вас, господа, по какому праву держите меня в тюрьме и извращаете царскую волю? На худой конец можете меня только подозревать, что я хотел взяться за оружие; я же сознаюсь, что был инсургентом, но теперь слагаю перед вами оружие — и требую освобождения». На это председатель комиссии отвечал, что нет распоряжения освобождать заключенных, а, напротив, приказано их содержать. Само собою разумеется, что его до сих пор не выпустили.

Беззакония и тиранства солдат день ото дня увеличиваются. На поле сражений тешатся над ранеными инсургентами, подвергают их медленным истязаниям, колют штыками руки, ноги... Не было примера, чтобы нашли труп инсургента в одежде. Часто над умирающими солдаты начинают драку и ранят друг друга из-за этой постыдной добычи.

С пленными войска обходятся ужасно; вяжут веревками, бьют кулаками, прикладами ружей, плюют в лицо, прибавляя к тому по обычаю ругательства и насмешки; часто взятых в сражении здоровых привозят в город полуживыми.

С мирными жителями, которые не принимают никакого участия в восстании, обходятся не менее варварским образом. Проезжающих по дорогам задерживают, обыскивают, осыпая ругательствами. В меньших городах солдаты забирают все в питейных домах и лавках бесплатно, а когда хозяин требует платы, ему в насмешку показывают штык или же отвечают: «Мошенники, ведь мы вас защищаем, деремся за вас». Даже в больших городах, в Вильне и Ковне, солдаты средь белого дня отнимают у проходящих палки и зонтики, и, если кто пожалуется, полицмейстер отвечает, что такого приказания не было отдаваемо, что это злоупотребление (гвардейские казаки специально занимаются отниманием палок и зонтиков). Несмотря на жалобы, злоупотребление это продолжается. Недавно драгуны (видно, что каждый полк имеет свою специальность) изорвали дамам платья саблями и переломали кринолины под предлогом, что они укрывают запрещенные предметы. Назад тому три дня казачий патруль в девять часов, вечером, отнял у одного из моих знакомых фонарь, а несколько минут спустя подошел другой патруль и отнял у него часы и кошелек с деньгами в наказание за то, что ходит без фонаря. Естественно, что это была подготовленная сообща проделка. Мой знакомый и не жаловался, зная, что это был бы напрасный труд.

Воспитанники учебных заведений в Шавлях и в Телыпах должны были разъехаться, потому что дома, в которых производилось преподаванье наук и в которых помещались воспитанники, заняты войском, несмотря на протесты училищных начальств. Назад тому две недели городовой в Телыпах остановил въезжавшего в город фермера и при обыске похитил у него из кармана 160 руб. сер., и когда фермер начал звать на помощь, он закричал: «Мятежник! мятежник!» — сбежались солдаты, забрали тарантас и несчастного фермера с малолетним сыном отвели связанного к военному начальнику Коченову. Правда, что вскоре арестованного уволили, но денег отдали только 50 р., потому что более не оказалось у городового, которого Коченов отправил в госпиталь под видом, что он сумасшедший. Весь край наш наполнен такого рода сумасшедшими, и подобные тому сцены повторяются ежедневно.

Подвижные колонны, проходя через деревни, хватают крестьян, спрашивают, где инсургенты, и когда те отвечают, что не знают, или поведут колонну и не найдут инсургентов, тогда бьют, увечат и иногда убивают этих людей. Само собою разумеется, что в деревне забирают все, что только возможно. Помещичьи усадьбы и села, находящиеся вблизи лагерей инсургентов, или те, через которые они проходили, после стычек часто поджигают и истребляют. После этого естественно, что с приближением войск все убегает. Солдаты преследуют их, говоря, что это, должно быть, мятежники, потому что убегают, и стреляют по ним. От этого падает ежедневно много вовсе безвинных жертв. Когда жители в отчаянии ищут защиты у офицеров, они, пожимая плечами, говорят, что в войске нет дисциплины, что они ничего сделать не могут и что при малейшем их слове солдаты провозглашают, что офицеры заодно с инсургентами.

Есть однако ж и офицеры, которых поступки следует передать. Между ними отличается капитан, по прозванию Граф, получивший воспитание в академии генерального штаба, переведен из гвардейской артиллерии в генеральный штаб и прикомандирован к генералу Лихачеву, начальнику войск в Ковенской губернии. Этот-то г. Граф выслан был с подвижною колонною в Эйразолу и нигде не мог найти инсургентов, хотя они были постоянно возле него. Между тем получен донос, что несколько инсургентов при переправе через Дубисеу заходили в поместье Михаила Довгирда. Когда инсургенты давно уже перешли Дубисеу, на другой день г. Граф, преследуя их, заходит на мызу Довгирда. Этот Довгирд, был сослан в солдаты на Кавказ, там заслужил Георгия и женился на русской. На прошение его о дозволении воспитывать детей в католическом исповедании Александр II велел отвечать, чтоб он об этом и не думал, если хочет оставаться на месте. Случилось, что в день прибытия отряда Графа умерла у Довгирда старшая дочь, бывшая замужем за полковником Юзефовичем, русским по происхождению. Все семейство молилось у тела покойницы вместе с прибывшим нарочно православным священником. Вдруг входит г. Граф, бросается на Довгирда и с криком выговаривает ему, почему он не донес о пребывании у него инсургентов, обсыпая его при этом ругательствами. Старик заметил беснующемуся воину: «Это моя дочь лежит». На это Граф, продолжая ругаться, отвечал; «Что мне до твоей дочери! Скажи, как ты смел не донести о инсургентах?» — «Если не уважаете моих седых волос, — отвечал Довгирд, — если в вас нет чувства человечества, то по крайней мере уважьте тело покойной жены вашего сослуживца полковника. А обиды легко делать, имея за плечами две роты солдат и казаков». На это Граф, впадая в бешенство: «Молчи, мошенник, не то прикажу тебя отодрать нагайками!» И сделал бы это, если бы поп не вмешался в это дело.

а главное, что был молод; велит задержать его, спрашивает, где инсургенты, потому что он, верно, едет от них, и когда Володко отвечал, что не знает, тогда Граф приказал драть его нагайками. Молодой человек стиснул зубы и не проронил ни одного стона. Его истязали полчаса, и когда ничего не добились, сам Граф бил несчастного кулаками по лицу. После этого Володко полуживой отвезен был в Ковно и сдан в следственную комиссию, которая, наверно, сошлет его в солдаты, а Граф за свою экспедицию, может быть, получит крест.

Достойно удивления и весьма характеристично то, что вот уже два месяца как продолжаются эти насилия, и, несмотря на ежедневные жалобы генералам Майделю и Лихачеву и губернатору Кригеру, однако ж ни один подобный поступок не подвергся наказанию, и даже не показывают виду, чтобы намерены были наказывать за эти варварства.

Грабеж просто пользуется покровительством властей: ежедневно на улицах солдаты продают награбленные вещи; на аукционах, делаемых для продажи вещей, взятых в обозах инсургентов, продают дамские шляпы, подносы, серебряные подсвечники и другие вещи, о которых трудно предположить, чтобы могли находиться в лагерях инсургентов.

Восстание в Литве и Самогитии постоянно увеличивается. Несмотря на то, что русские колонны перебегают край в разных направлениях, формируются постоянно новые отряды инсургентов везде, где только некоторое время нет русских войск.

Крестьяне с каждым днем принимают более искреннее участие в восстании; духовенство совершенно ему предано; евреи способствуют ему, хотя пассивно. Только недостаток лучшего оружия весьма чувствителен, хотя в последнее время получено его некоторое количество. Через Пруссию почти нет возможности получить оружия: прусские власти бдительнее и усерднее здешних. В последнее время восстание заняло весь Вилкомирский уезд до границ Ново-Александровского. Телыпевский уезд, где были собраны значительные силы, воспользовался уходом генер. Майделя с 2500 чел. и тотчас же вспыхнул. В Шавельском уезде восстание сильно развивается, уже 13 апреля около Трышен под Билюнишками Писарский с горстию инсургентов причинил значительный урон двум соединенным колоннам войск. После стычки русские сожгли Билюнишки, но всего любопытнее то, что вместе с тем сожгли и тела своих убитых, дабы скрыть свою потерю. Это укрывательство сделалось общим правилом русских отрядов. Итак, если только поле сражения остается за ними, то раздевают своих убитых (чтоб нельзя было их отличить от инсургентов) и поспешно закапывают. Если же для похорон употреблены бывают крестьяне, то под строжайшею ответственностию приказывают им не открывать никому, сколько погребено тел, и вдобавок вынуждают клятву. Естественно, что таким образом тайна скрывается недолго.

Большие или меньшие стычки происходят ежедневно, так что подробно их исчислить невозможно; вообще же можно сказать, что дела инсургентов идут хорошо. Вначале они теряли обозы, но теперь сделались опытнее и умеют их сохранять.

В последние две недели инсургенты имели несколько очень счастливых стычек. Яблоновский сформировал свой отряд и, доведя его до 2000 человек, разделил на несколько частей и сам с меньшею частию прорвался до прусской границы, взял там несколько оружия и, остановившись в укрепленном лагере у Таурос под Караполем, оттеснил с уроном русских, которые два раза атаковали его. Лагерь был окружен с трех сторон болотом, русские вязли в нем под сильным ружейным огнем. Русские отступили и на этот раз не могли уже забрать своих трупов и оружия; пало их 67; раненых отвезли в Юрборг и Тауроген 80 с лишком. После этой битвы Яблоновский двинулся на прежнюю позицию.

21 апреля в Роговском лесу инсургенты под предводительством Доленги тоже восторжествовали. Ксендз Мацкевич был героем этого дня; словом и делом одушевлял на бой и во главе косиньеров так сильно ударил во фланг неприятеля, что принудил его к отступлению. Доленга имел уже 2700 человек. Отряд этот разделен был на 5 частей.

Одна часть под предводительством Мацкевича первого мая вошла в местечко Оникшты, уничтожила там русские власти. Оникшты находятся посреди деревень государственных крестьян, которые, как известно, отличаются перед другими пламенным участием в восстании. Ксендза Мацкевича, когда он вступил в Оникшты с крестом, с развернутым знаменем и народным гимном, встретили с неописанным восторгом; народ падал ему в ноги, целовал полы его одежды, матери подносили к нему своих детей.

Назад тому неделя происходила стычка неподалеку от дороги из Вилкомира в Вильно под Ширвинтами. Сильный отряд русский под начальством генерала Гацеевского, из 6 рот пехоты и 2 эскадронов кавалерии, наткнулся на соединенные отряды Городенского и Вислоуха. Бой был кровопролитный. Городенский и еще 13 инсургентов пали; русских убито 89, которых по отступлении инсургентов в глубину леса приказано крестьянам поспешно похоронить, под присягой сохранить тайну. Четыре только трупа для виду отослали в Вильно и там похоронили с почестями. Вероятно, в русских бюллетенях только и будет сказано об этих четырех. Гацеевский направился к Оникштам, куда прибыл два дня после прохода Мацкевича.

Чиновники по выборам и мировые посредники в Литве все уже подали в отставку; даже Домейко, который долго отнекивался, несколько дней тому назад тоже подал в отставку, объявляя свой поступок в энергическом письме на имя Назимова.

считая долгом отозваться на ваше приглашение, напечатанное в 156 листе «Колокола», я решился сообщить вам о действиях одного из наших полков против восставших жителей Польши.

Постараюсь писать короче, выставляя на вид главных членов грабежа, насилия, поджогов и убийства несчастных. За верность описываемого мною ручаюсь словом честного человека. (Письмо подписано).

С 10/22 на 11 января сего года квартировавшие в местечке Шидловце Радомской губернии 3 и 4 роты Могилевского пехотного полка, несмотря на известие о приближении отчасти вооруженных людей, оставались без предосторожностей.

не было ни одного вооруженного, войска ворвались в местечко и ограбили его, убили несколько невинных, арестуя всех мужчин по подозрению, и с ними возвратились в штаб полка г. Радом; штабс-капитан Немченко связал всех 72 на одну веревку, так что несчастные едва могли двигаться, в числе их был 70-летний ксендз, взятый с постели!

20 января (2 февраля) 1, 2, 3, 4-я линейные и 1-я стрелковая роты Могилевского полка, рота 2 саперного батальона, сотня казаков при двух орудиях 7 артиллерийской бригады, соединясь с батальоном Смоленского пехотного полка и эскадроном Новороссийского драгунского под начальством генерал-майора Марка, направились к местечку Вонхоцку, предполагая застать там главные силы инсургентов. В полуверсте от местечка отряд наш был встречен пальбой из слабой цепи инсургентов; им отвечали сотни ружей и несколько гранат; после первых выстрелов инсургенты отступили к местечку, по и там, не имея возможности защищаться по малочисленности, разбежались по лесам, а с ними и жители, кто мог уйти. Торжествуя мнимую победу, отряд вступил в местечко и, не слушая команды, открыл учащенную пальбу в церкви, дома, сараи и огороды; наконец, убедившись, что инсургентов нет, потому что на сотни выстрелов не было ответа, христолюбивые воины принялись за грабеж: белье, платье, деньги, ценные вещи, скот, лошади, домашняя птица — все отнималось у жителей, и за одно слово сопротивления им платилось пулей иль штыком; чего нельзя было взять с собою, то ломали, жгли, рубили. Старики, женщины, дети без разбору были убиваемы, если хотели спастись бегством или не могли исполнить диких требований солдата. Поверите ли вы, что не только солдаты, но и офицеры принимали участие во всех этих ужасах; даю вам слово честного человека, что не чувство мести, не личность, но справедливое негодование заставляет меня выставить па вид несколько их поступков[71]. Штабс-капитан Немченко, войдя в костел местечка, забрал все попавшее под руку из церковной утвари, как-то: дароносную чашу, переплет евангелия, оправленный в золото с драгоценными камнями, и крест, усыпанный бриллиантами; отнесши все это в свою повозку, он из магазинов брал полотно, шелковые и бархатные материи и, наконец, покупал у солдат все дорогое за десятую часть цены. Могилевского же полка командир 4 роты, капитан Олендзкий (литвин по рождению), вывел пару лошадей из конюшни мирного жителя, что видел адъютант Константина Николаевича, капитан Кемеровский.

Командир 1-й стрелковой роты, штабс-капитан Масловский 1, имея при себе повозку, остановился на дороге, где должны были проходить с грабежа солдаты его роты для его личного осмотра; покоряясь необходимости, они отдавали ему часть лучших награбленных вещей; по его же приказанию была взята лошадь у крестьянина и впряжена в его повозку. Майор Ридигер с помощью денщика и солдат вынес четверть пшеничной муки из магазина. Поручик Михайловский представил генералу Марку солдата с награбленными вещами; но генерал, узнав от солдат, что представленный ему был прежде поведения хорошего, отпустил его с вещами без наказания. Наконец, когда нечего было грабить и некого убивать, войска зажгли местечко... много еще пало жертв, скрываясь от дикой ярости солдат.

Придя в Радом, солдаты открыто продавали награбленные вещи; покупщиками были офицеры

За подвиги в Шидловце, Вонхоцке Олеидзкий и Немченко представлены к Владимиру; а поручик Львов, из револьвера добивавший раненых, и батальонный адъютант прапорщик Абфалъ, стрелявший из винтовки (и, по донесению Марка, убивший начальника стрелков неприятельских войск), оба представлены к повышению чинов.

Так же верно, что на возвратном пути из Вонхоцка командир 2 стрелковой роты Смоленского пехотного полка, штабс-капитан Краевич, пришел в местечко Суходнев и, не найдя в оном инсургентов, приказал грабить и потом зажигать почти каждый дом отдельно, уцелели только костел и дом ксендза... Посуда, мебель, одежда, белье, платье, скот — все забиралось по приказанию Краевича, и на лошадях ограбленных, сожженных и убитых жителей привезено их имущество в штаб полка г. Кельце. Сам командир полка, Чинеири, получил громкую известность за грабеж и бесчеловечие. На одном фольварке он взял сорок лошадей, хотя там не было инсургентов, донес, что отбил обоз, и получил генерала!

О деле под Малагощем, 12/24 февраля, я знаю все подробности, но недостает ни сил, ни воли описать весь ужас этой ужасной бесчеловечной резни; много нашлось храбрецов добивать раненых, и если бы Лангевич знал о нападении наших с трех сторон, то никогда не проиграл бы дела; тогда было еще не время отважиться на отчаянный бой; и хотя местность, занятая Лангевичем, была превосходна во всех отношениях, но от неумения стрелять и совершенного незнания военного дела его солдат он после трехчасовой резни был разбит; до трехсот человек лучшей молодежи выбыло из фронта, несколько пленных, два орудия и знамя достались нам.

Назавтра, возвратись с преследования, войска вошли в м. Малагоще. Уже по привычке ограбив все, храбрые воины ворвались в костел, где лежали раненые инсургенты; их перебили, для того чтоб снять с них все и похвалиться числом убитых жертв. В деле под м. Козеницы подполковник Устюжанин с тремя ротами солдат не решился напасть на лагерь из двухсот инсургентов и потребовал еще роту и артиллерию; пока он получил подкрепление, инсургенты отступили; преследуя их, поручик Львов и батальонный адъютант Абфаль с цепью без резерва ушли на две версты от главных сил; когда, несмотря на сигнал, барабанный бой и выстрелы, цепь не возвращалась, отрядный начальник Устюжанин растерялся и не знал, что делать. Но, несмотря на это, он донес, что взял лагерь (два котла и телегу сломанную) и убил человек, но я знаю наверно, что убито девять человек, а между тем за эти подвиги он представлен к чину;

Две роты Могилевского полка с эскадроном Екатеринославского драгунского конвоировали 134-х несчастных до г. Варшавы; из взятых с оружием — 17 австрийских подданных; пять отправлены в каторжную работу, четыре в арестантские роты, сорок без выслуг с лишением всех прав в солдаты и 68 конскриптов. Начальником отряда был козеницкий герой подполковник Устюжанин. Сторожем, кашеваром и артельщиком для пленных — майор Шишкин Могилевского полка. В двух верстах от Радома четыре дамы, прилично одетые, желая подать денег и кое-что из провизии для пленных, шли полем, спрашивая, нельзя ли дать деньги и пищу; увидав их, Устюжанин дал шпоры лошади и галопом поскакал к дамам; те остановились, но, видя, что он с непристойными словами несется прямо на них, разбежались. Они потом опять старались подойти, но грозный воин с большей яростью скакал на них, угрожая чуть не смертью!

Во все время похода, несмотря на жаркие дни и большие походы, отряд должен был останавливаться в поле, где не было воды; несчастных морили голодом и не позволяли жителям принести им куска хлеба или мяса. Много неприятности, брани, толчков перенесли эти бедные люди, пока наконец их сдали в Варшавскую цитадель.

Тот же отряд проходил чрез небольшой фольварок, владетель которого предложил Устюжанину с офицерами закусить у него; за это радушие он был арестован, и когда он спросил, за что он взят и куда его ведут, майор Шишкин ударил его в лицо, сказав, что всех поляков надо вешать; его провели по песку верст пять и только по просьбе офицеров отпустили.

Во время роздыха отряда из лесу показался человек, но, увидя его, убежал; казаки привели несчастного, сделали обыск; нашли на нем две рубашки и две пары нижнего платья; он называл себя Вавжинец Казала, говоря, что шел в деревню искать работы, что прежде жил в Варшаве, что родился в деревне Томчицы в пяти верстах от места, где его взяли. Несмотря на это, его арестовали и повели с собою до нового местечка, где отряд ночевал. Назавтра, проходя деревню Томчицы, отряд остановился; позвали солтыса деревни, который сказал, что знает этого человека, что прошлой ночью он был у него, что Казала спрашивал у солтыса, где расположена большая партия повстанцев, для того что Казала желал к ним присоединиться, однако Вавжинец Казала отвергал это показание солтыса. И вот началась пытка. Главный инквизитор Шишкин в присутствии Устюжанина, офицеров и солдат раздевает несчастного, нагайки драгун дружно работают, все тело 35-летнего мужчины изрезано нагайками, по он ни в чем не сознался; его отослали в Радом, посадили в тюрьму и отдали под суд! !

выстрелами с одной стороны и косинерами с другой, причем был ранен в голову косой и упал командир 11-й роты штабс-капитан Веселаго. Косинеры отступили; наша цепь прошла возле лежащего Веселаго; в это время рядовой Забрский нанес ему штыком насквозь в грудь рану, от которой Веселаго через несколько часов умер, и, поверите ли, он был обобран, револьвер, часы, деньги взяты солдатами его же роты. Забрский сам явился к командиру полка и уверил, что убил своего ротного командира вместо поляка.

Ужасно, безысходно положение русского офицера в Польше: быть палачом Польши, быть свидетелем всего этого и не иметь возможности сбросить с себя опозоренное имя воина!

Из Вильны пишут, что 18-го апреля генерал-адъютант Назимов сказал в многочисленном собрании дворян следующую речь: «Вы начали изменою и кончите вашей гибелью. Сегодня ночью отсюда снова ушли к инсургентам 100 юношей, из которых ни одному нет 17-ти лет от роду. Все это натворили женщины, и женщины самые дурные. Неужели вы до того слабы, что не можете держать ваших жен и детей в повиновении? Зачем вы здесь живете? Ступайте в ваши поместья; сидите там тихо и старайтесь, чтобы все оставалось спокойно. В противном случае знайте, что я не в состоянии защищать вас от ваших крестьян; войска мне нужны против скрывающихся в лесу. Надеюсь, что вы кое-чему научились из дела графа Моля. Уезжайте с богом!» На эту речь никто из присутствовавших не нашелся ничего отвечать.

Распоряжение начальства. В официальной части «Виленского вестника» напечатано:

По случаю состояния края на военном положении, применяя к оному в точности правила, на сей предмет существующие, г. виленский военный, гродненский, ковенский и минский генерал-губернатор и командующий войсками Виленского военного округа признал необходимым привести в действие следующие меры: 1) Воспретить всем местным обывателям мужеского пола, как городским, так и сельским, за исключением крестьян, отлучку с мест жительства на расстояние более 30 верст без особых видов, выданных губернским или военными уездными начальствами. 2) За нарушение сего правила подвергать мещан и однодворцев отдаче в рабочие роты ведомства путей сообщения на срок от шести месяцев до одного года, а дворян — заключению в тюрьме на те же сроки и штрафу от 50 р. до 100 рублей. 3) Те и другие взыскания налагать в местностях, состоящих на военном положении, по приговорам военных судов, а в прочих местах — по приговорам судов полицейских. О настоящем распоряжении его высокопревосходительства г. генерал-губернатора объявляется для всеобщего сведения. 3-го мая 1863 года.

«Сев. пчела» от 12(24) мая перепечатывает ряд мер для преследования подозрительных личностей. Начальник губернии объявил по волостям, что он, вполне полагаясь на верность и преданность крестьян государю императору, приглашает их учредить по возможности надлежащие караулы, задерживать подозрительные лица и представлять их ближайшим полицейским начальствам и вообще, должны заботиться о прекращении всех противозаконных действий и о преследовании злоумышленников. По доведении об этом до сведения государя высочайше поведено судить мятежников по полевым уголовным законам. Апреля 25 дня 1863 года.

Вслед за сим местным начальством сделаны следующие распоряжения:

По городу Могилеву объявлено, что с девяти часов пополудни запрещается городским обывателям ходить по улицам иначе, как с особенными на то письменными разрешениями местного полицейского главного начальства, а также, чтобы с того часа были закрыты все шинки и трактирные заведения. Всякие скопища на улицах строго воспрещены. Не состоящие в военной службе жители Могилевской губернии, кроме крестьян православного исповедания, обязаны в день объявления сего снести всякое имеющееся у них огнестрельное и холодное оружие, а также порох в г. Могилеве и Могилевском уезде в канцелярию могилевского батальона внутренней стражи, а по уездным городам и прочим уездам — в местные полицейские управления. Полиции в отношении принятия от жителей оружия действуют по данным инструкциям, вследствие которых оружие возвращается и они только заявляют о том полиции. Ослушники всех этих распоряжений начальства будут судимы как мятежники, на основании военных полевых законов. Независимо от сего господин начальник губернии по предоставленной ему власти по поводу возникших в последнее время смут и беспокойств в вверенной ему губернии, признал необходимым заменить некоторых мировых посредников другими временными и вменил при этом им в непременную обязанность: во-первых, поддерживать и развивать в крестьянах то чувство непоколебимой преданности к Царю-Освободителю и привязанности к общей нашей родной России, которых крестьяне Могилевской губерний в настоящее время явили столь блестящие примеры; во-вторых, объяснять крестьянам, что мятежная шайка поляков составляет только ничтожную горсть в обширном русском царстве и что при дружном, усердном содействии всех верноподданных она в непродолжительном времени лишится возможности нарушать общественное спокойствие; в-третьих, крестьянам следует также внушать, что, насколько мятежные паны заслужили гнев государя, настолько же помещики, оставшиеся верными своему долгу, любезны крестьяне, не менее того должны отправлять повинность, так как эти повинности возложены на них не для помещика лично, а за землю, которою они пользуются; в-пятых, внушать помещикам, что они должны снисходительно смотреть на не совсем иногда исправное отбывание повинностей, так как смутные обстоятельства края возложили на крестьян много новых повинностей, а потому нельзя требовать их в том размере, в каком они отбывают их по уставным грамотам, — размере, установленном не для исключительного положения; в-шестых, всех писарей-поляков, без исключения, или даже подозреваемых в сочувствии к полякам уволить, заменив их русскими и вполне благонадежными.

При нападении инсургентов, напечатано в русских газетах, на Горки и горе-горецкую школу, ими начальствовал Л. Топорра, русский офицер генерального штаба — в мундире. Кроме его, был еще русский дезертер в числе инсургентов.

Когда Ганецкий возвращался победоносцем над какими-то отрядами повстанцев, в Вильне случилась вот какая штука, помеченная «СПб. вед.»:

Около Зеленого моста какой-то бородач, в красной поддевке, протеснился сквозь густую толпу народа к генералу Ганецкому, взял его руку, крепко пожал ее, потом поцеловал и, бросив свою шапку вверх, заорал своею мощною грудью: «Ура, генерал Ганецкий!» Толпа подхватила эти слова и — пошла кричать и бросать шапки вверх (!)

Около этой открыто приготовляемой правительственной жакри вьется гирлянда ядовитых цветов полицейской литературы. Тут забыто все человеческое, стыд, сожаление, сострадание, всякое уважение к истине. Тут журналист-будочник пишет о том, что усердие крестьян простывает, оттого что правительство держит сторону общего врага, т. е. поляков, и возвращается с шакалиной злобой на распоряжение, изъявшее из рук палачей несовершеннолетних инсургентов. Тут, не краснея, клевещут на бедных киевлян, чтоб выставить их раболепье и свирепое бездушие. «Жители Киева, смотря на окровавленные головы пленных, дарила презрением, а конвоирующим крестьянам давали деньги и благодарили их за участие. Нужно было слышать, с каким жаром мужики-крестьяне рассказывали о своих триумфах».

Тут рассказываются сказки, вроде карамзинской Марфы Посадницы, о селе Черкизове: старшина Бычков собирает политическую «готовы ему все отдать», ну, словом, сказка так хороша, что «Nord» перевел ее.

До последнего времени мы смотрели с отвращением на журнальные произведения валуево-головнинских готовален, но когда дикие и свирепые мысли Маратов деспотизма стали превращаться в правительственные распоряжения, отвращение заменилось щемящим душу ужасом: тут чернила слишком близки к крови, слова — к свинцу.

Как мрачно и грозно наступает наше будущее! Зачем оно идет этим шагом, зачем нарождается этим путем, окруженное кровавыми обманами, ложью правительства, и лицемерным, корыстным коварством литературы.

— Кто же виноват, что они пошли этими несчастными путями?

— Лучше спросите, кто прав. И если кто-нибудь сознает себя правым, безупречным, пусть бросит камень.

Нам не приходится роптать, а с сокрушенным сердцем подумать о самих себе. Всего больше виноваты люди, страстно желавшие блага русскому народу, любившие его темным инстинктом и пророческой мыслью, магнетизмом и пониманьем, чувствовавшие, что время настает, и не умевшие ничего сделать вовремя.

Что винить правительство за то, что оно защищает себя всем чем ни попало! Да и виновато ли оно в том, что при первом едва-едва освобожденном слове литература его продала; виновато ли оно, что, пересаживая науку с короткой цепи на длинную, правительство с удивлением нашло новую полицию в университетах и гласное III отделение в журналах? Мы должны себя винить.

И что страшнее всех ужасов, делаемых правительством, и всех подлостей, делаемых благоприобретенной им литературой, — это то, что из видов нечистых оно грязными и окровавленными руками отворит дверь, в которую толкается будущее,.. делая из триумфальных ворот каудинские фуркулы, искажая его характер.

Такие рождения носят сами в себе казнь за прошедшее.

И потому склоним головы наши пред океанической силой, поднимающей теперь народ русский. Ни народ, ни царь, ни немцы — никто не подозревает, что одни будят и что пробуждается у других.

Нам остается одно утешение. Мы не ошиблись в сущности русского переворота, в его аграрном смысле, и когда сам царь для своих видов хочет возбудить народ в свою пользу, он является Пугачевым.

Россия представляет огромный политический клуб, губернские города — foyers[72], в которых отчаянные патриоты и вышедшие из себя цариоты объявляют войну Европе и обещают поддерживать трон против нескольких шаек польских повстанцев. Дворянские собрания, градские думы, сельские управы, предводители, казаки, университеты, ямщики — все население поднимается мужественно за сильного против слабого и пишет адресы по валуевским прописям. Это движение, распространяясь далее и далее, выходит из всех границ — ума, смысла, приличий, географических пределов — и, как дальний, усталый раскат грома, оканчивается 54-мя подписями русских путешественников и четырьмя студентами, поддерживающими в каком-то немецком захолустье подписками трон, алтарь, Каткова и свою будущую карьеру...

Обывательская стража, garde nationale, чивика, akademische Freischärler Legion.

Все так... совершенно в порядке... и мы снова светло смотрим в будущее.

Переменчивы времена, а с ними и душа человеческая — кому не приснопамятны строгие поучения «Дня» студентам за цветы, брошенные на могилу Грановского, за их вмешательство в их собственные дела, за оппозицию матрикулам и пр.; строг был «День» в дни бедствий и полицейского избиения студентов ; он хотел, чтоб студенты, как институтки в Смольном монастыре или арестанты в Шпильберге, жили вне общественных вопросов, по крайней мере вне участия в них. И вдруг с неизреченным удовольствием мы читаем в «Дне»:

До нас дошел слух, вполне достоверный, что многие, очень многие студенты Московского университета, возмущенные оскорбительными надеждами, возлагаемыми врагами России на русское молодое поколение, хотят заявить открытым протестом, что никогда, ни в каком случае не отделятся они от русского народа, что его дело — их дело, его знамя — их знамя, что в случае опасности они вместе со всем русским народом станут за единство, целость и честь русской земли. Мы от всей души приветствуем такую мысль московских студентов. Пора, давно пора обличить словом и делом наглую и дерзкую ложь публицистов, которые посеяли столько подозрений и раздора в русском обществе и разъединили русскую учащуюся молодежь с русским народом. Пора, давно пора освободиться из-под нравственного гнета того фальшивого демократизма, который, именем народа, учит изменять родной земле и обманывать русское крестьянство! Пусть же возвратят себе русские студенты доверенность русского парода... Редакция «Дня» с своей стороны готова всеми способами содействовать осуществлению этой прекрасной мысли. Такой пример Московского университета могущественно подействует на прочие университеты, на все наше молодое учащееся поколение.

Шведский журнал «Allchanda» подробно рассказывает отеческие усилия Рокоссовского, чтоб поддеть на адрес граждан Гельсингфорса. Чего и чего он им не обещал: и государеву любовь, и свою дружбу, и собрание диеты осенью , и всякие петербургские блага, и московские льготы. Даже слово адрес было ловко избегнуто, но финляндцы никак не могут почувствовать остзейского жара к всероссийскому престолу, ни возбудить в себе курляндской любви к нашему отечеству.

А хотелось адресца от финских скал! «Allchanda» вот как повествует о причине особенного внимания к финнам: Непир в разговоре с Горчаковым говорил о том, что в настоящем положении России нелегко будет противустоять внешней войне. На это Горчаков отвечал, указывая на адресы. Непир заметил между прочим, что адресов из Финляндии еще нет. «Это ничего не значит, через две недели вы увидите всю Финляндию у ног государя». День Троицын проходит, Мальбрука нет как нет!

У нас есть след следа, чтоб добраться до знаменитых зажигателей-революционеров, которых ищут с того памятного времени, когда на алтаре отечественного якобинства сгорел Щукин двор. Сколько раз мы ни спрашивали, чем кончилось дело, рыбье молчанье всех русских журналов красноречиво говорило, что комиссия ничего не нашла, кроме несколько сот арестантов, подозреваемых, что они начитались Бюхнера до зажигательства. В правительстве составились три партии: князь Суворов и все честные ловкие люди с ним нашли, что таких печальные фактов обнародовать не следует, и что лучше на всякий случай оставить молодую Россию в подозрении, что для нее нет ничего святого, ни даже Щукина двора. Третья партия, самая радикальная, идет далее, ставит все на карту, ее в правительстве представляет Н. Ф. Павлов. Эта партия гнет — средство отчаянное, бескозырное, но которое удается, как это знает переводчик «Отелло» по роле честного Яго[73].

Чтоб помочь правительству и III отделению, мы обращаем внимание на два факта, которые могут бросить некоторый свет на то, что зажигатели принадлежат больше отцам, чем детям,и что их надобно искать не столько в молодой России, сколько в адрес-календаре. В гельсингфорсском театре представлялись живые картины, публика аплодировала шведскому знамени. Услышав об этом, Рокоссовский отправился сам в следующее представление. При нем повторилась та же история. Рокоссовский горячо принял дело к сердцу и говорит директору, нельзя ли упразднить знамя; а директор говорит: нельзя, публика ждет, и Рокоссовский отвечает: как, дескать, хотите. А тут как нарочно накануне театр возьми да и сгори.

Второй намек очень тонкий: приготовляя умы к непредвиденным пожарам и предупреждая слухи о поджоге какой-то полицейской типографии, вот какой приказ отдал московский обер-полицмейстер, мая 7 дня 1863, № 82:

Ныне замечено мною, что на улицах в городе являются лица, курящие сигары и папиросы в явное нарушение сказанного закона.

Предписываю по полиции иметь наблюдение, чтобы никто не курил на улицах и везде, где это воспрещается.

Вслед за тем, чтоб и воде не было обидно, он приказал

Предписываю иметь строгое наблюдение, чтобы в реках, протекающих в городе, отнюдь никто не купался с барок и вообще на открытых местах.

Подписал свиты его величества генерал-майор, граф Крейц.

Мая 12-го дня 1863 года. Предписываю, при поражении мятежнических шаек, когда вместе с войсками участвуют крестьяне, с отбиваемой от мятежников с боя добычею поступать следующим порядком: лошадей и прочие предметы, составляющие рабочие средства и продовольственные припасы, выдавать участвовавшим в действиях крестьянам, которые весьма часто, преследуя шайки, истощают свои запасы и вынуждаются для своего продовольствия покупать хлеб на свои деньги. Отбитый скот и продовольственные припасы, ежели войска будут в них нуждаться, разделять между войсками и крестьянами; ежели же войска в продовольствии нуждаться не будут, то эти предметы обращать в пользу крестьян. Пожитки отдавать также в пользу крестьян. Деньги, ценные вещи, оружие и боевые припасы должны быть отобраны и при описи представлены тому начальству, в ведение которого будут отправлены пленные для суждения и обследования их действий. Если случится командам казачьих полков без участия других войск или крестьян отбивать добычу, то поступать с оною согласно пунктов 275 — 280 приложения 38 к 3077 статье 2-й книги 1-й части свода военных постановлений, но с тем однако, чтобы отбиваемое казаками оружие поступало на пополнение утраченного или взамен приведенного в негодность, а остальное было представлено для хранения в арсенале по той причине, что оно, как остающееся у казаков без употребления, могло бы быть ими продано в частные руки, что строжайше воспрещается в здешнем крае в настоящее время. Когда же казаки будут действовать совместно с другими войсками и крестьянами, то предоставлять в исключительную их пользу только то, что ими самими отбито, а в прочей добыче они входят в общий раздел, как сказано выше о войсках, и, наконец, если добыча приобретается без содействия крестьян, то все те предметы, которые па основании вышесказанного предоставляются в пользу крестьян, оставлять в пользу нижних чинов не иначе как с ведома и с разрешения начальника отряда. Затем возлагаю на начальников войск отстранение всяких своеволий со стороны подчиненных им лиц, предваряя, что грабеж и насильственное отнятие чужой Анненков 2-й. («Киев. тел.»).

Что мало компетентнее судей этого дела, как Анненков 2, в этом согласятся все занимавшиеся отбиванием от мятежников их имущества. Он первый постановил прекрасный пример, не пощадив своего племянника, сосланного по 14 декабря, воспользовался его именьем и не возвратил его после его возвращения. Так как добыча эта была добыта без казаков и крестьян, то Анненков и не делился ни с кем.

Лавры и мирты. их и доставили в город. Когда губернатор подарил крестьянам повозки и лошадей, то один из них сказал: «Скажите слово, и за 1000 руб. ляха нельзя будет отыскать» («Сев. почта»).

Свобода книгопечатания. — Адресоложство. — Юхновцы. — М. П. Погодин. — Казни.

Государь по докладу Валуева «о вредном направлении газеты „Современное слово" и о неоднократном напечатании в той же газете статей с нарушением постановления о ценсуре» велел прекратить дальнейшее издание газеты.

Казалось бы по здравому смыслу, что, где есть ценсура, там не издатель отвечает; но ведь и не сказано, что дело это решено по здравому смыслу, только по высочайшей воле.

В 4 № «Времени» статья под заглавием «Роковой вопрос» показалась Валуеву (Персиньи — да и только!) направленной «прямо вызванным нынешними обстоятельствами, а с тем вместе и всем действиям правительства, до них относящимся» (до чувства и заявлений!). В силу сего Валуев нажаловался государю, а тот и повелел прекратить издание журнала «Время».

Нельзя ли, кстати, прекратить и Финляндию за ее за ее бесчувствие и незаявление?

Ну а вас, редакторы от поздравляем с новыми подписчиками...

Не уметь остановиться вовремя, не знать меры — страшный недостаток в государственном щеголе, как Валуев. Пошлая комедия адресов доходит не только до скучного и смешного, но до отвратительного и гнусного, до открытого вымогательства в Финляндии, до угроз и тюремного заключения в западных губерниях. Скоро Муравьев будет нападать из-за угла на прохожих с веревкой и криком: «Адрес или горло!»

Кого они обманывают?[74] Или это игра вроде того, как дети играют, — «ты будешь лошадью, я буду кучером», — и, действительно, один начинал выкидывать ногами, а другой его хлестать. До какого цинического неистовства дошло это адресоложство — доказывают старообрядцы города Спасска и его уезда (Тамбовской губернии). Они до того заврались и запутались в верноподданнических постромках, что в адресе-то государю начали хвастаться тем, что у них есть собрат по вере, М. Кораушев, который ловил поляков в Тамбовской губернии, был по охоте, по влечению сыщиком, доносчиком, — и это ставится в заслугу и доказательство верноподданничества.

Юхновцы. кайцы (право, есть город Кай, хоть и обиженный, но-заштатный, а все же есть). Самарцы (а вслед за ними и казанцы) не хотели, чтоб прикрепленные к их губернии дворяне баловались в чужих краях. Юхна говорит: зачем же и в своих баловаться? Она положила 19 мая: «На все время теперичных тревожных обстоятельств считать неприличным и оскорбляющим общественное мнение всякие излишние расходы, поездки за границу или пребывание без нужды в столицах, траты на иностранные изделия» и пр. «Да сохранит каждый из нас (юхновцев) избыток на усиление средств к поражению задорного врага»... Юхновцы не только победили самарцев в патриотизме, но хотят еще голодом победить Петербург.

Гегель-то и выходит прав, что каждое дело можно довести до такой крайности, что выйдет совсем противоположное.

Маститый Михаил Петрович, распорядившись насчет будущей судьбы славянского мира, почувствовал неотлагаемую нужду завернуть в «Москов. ведомости», чтоб довести до сведения публики «о каких-то людях в странных костюмах», сильно подозреваемых в намерении поджечь Москву (вероятно для большей тайны одевшихся в странные костюмы!). Погодин советует им уехать подобру да поздорову — и хорошо делает, потому что, натравивши таким образом народ, недалеко до всякой верещагиновщины.

Предав таким образом своей судьбе людей в странных костюмах, Погодин повествует, что он, с своей стороны, доволен польскими женщинами, находит польский патриотизм героическим, но жалеет, что средства они употребляют подлые (экая галиматья!), называет поляков народом Конрадов Валленродов (?), причем замечает, что Мицкевич ему подарил экземпляр своей поэмы.

Правительственное разрешение кражи оружия и грабемса разного имущества. В 149 № «Северной пчелы» напечатана инструкция Муравьева об образовании систематического преследования польского населения в Виленской, Ковенской, Гродненской, Минской, Витебской и Могилевской губерниях. Сверх диких мер военно-полицейского своеволья, сверх всякого рода тиранства и лишения всех человеческих прав жителей края, отданного ему кротким Александром на уничтожение, в этих инструкциях можно почерпнуть теорию собственности русского правительства (ставящего себя ее твердым защитником). В 6 § сказано: отобранное оружие (у помещиков, шляхты, ксендзов, монастырских жителей, горожан и пр. и пр.) передавать в военное ведомство для вооружения, где нужно, сельской стражи[75]. § велено на имения всех помещиков (неблагонамеренных) налагать немедленно секвестр. «Разного рода хлеб, находящийся в секвестрованных имениях, употреблять тотчас на продовольствие войск и сельских караулов, прочие продукты и имущество ».

Каннибальский обед в Москве. Москвичи давали обед в Английском клубе издателю «Моск. вед.» Каткову. На этом обеде был пит тост за О таковой чести был ему послан телеграмм в Вильно.

Два года тому назад, когда невинная кровь крестьян лилась в Бездне, какие-то крепостники хотели дать в Казани обед Апраксину, но остановились перед замечанием одного из предводителей, что «нехорошо мешать шампанское с кровью».

А теперь на обеде, данном в честь правительственного публициста, пьют за здоровье изверга и палача, нагло в глазах всего мира принимая солидарность его мер и казней.

Вот, гг. «День» и товарищи, куда вы попали с вашим патриотобесием. Бойтесь смерти Кокошкина!

Вот как рассказывает корреспондент Павлова казнь, бывшую в дер. Варки:

Три предводителя банд, Кононович, Садовский и Лабенский, расстреляны на месте преступления. Вследствие нового состоявшегося приказа толпы народа собрались на место казни; генерал сказал речь, эффект которой, говорят, был потрясающий. Кононович и Садовский — отставные офицеры. По выражению очевидца, у всех трех перед казнию ноги ходили ходуном, и немудрено. куриозами, заключающимися в цитадели, я, проходя ежедневно мимо одного решетчатого окна, вижу трех женщин, одна старая и две молодые, у старой вид забитый, у молодых отчаянный. Все три взяты в банде, молодые в мужском наряде, с красными конфедератками на головах. Любопытно знать, какую в бандах?

Вот как в «Нашем времени» описывается казнь Генриха Абихта и ксендза Конарского:

Берусь за перо под гнетом тяжкого впечатления, сейчас я видел смертную казнь, видел в первый раз в жизни, и дай бог, чтоб в последний. Повесили Абихта и ксендза Конарского. Абихт судился уже несколько месяцев; это важный политический преступник. Несколько лет тому назад Абихт бежал за границу, был членом общеевропейского революционного комитета, «участвовал в Колоколе"»[76], как сказано в конфирмации, а следовательно, был в связи с нашими лондонскими агитаторами и их знаменитыми деяниями. днях отрядом генерала Меллер-Закомельского в банде; в лице его правительство, вероятно, покарало сословие, стоящее в главе восстания. Виселица была поставлена на гласисе цитадели и выстроена без трапа; осужденных поставили на скамеечки, которые потом из-под них выбивали. Утром в три четверти шестого часа подсудимых вывели из 10-го павильона, под сильным эскортом жандарм. Впереди ехал верхом палач, в красном плаще; палач играл самую пассивную роль; он не прикоснулся ни к чему рукой, нужен был только его плащ. Кругом эшафота разместили войско; подсудимых поставили в центре каре, сделали на караул, и аудитор прочел конфирмации. Затем принесли белые рубашки. С возвышенного места, на валу, где стоял, я видел, что Абихт надел рубашку сам, поправил длинные рукава, приподнял полы и пошел. За Абихтом шел Конарский; он был тверже, потому что был проще, без аффектации. И это понятно: Конарскому 43 года, Абихту только 27. Начали с Абихта; ему долго надевали петлю: кажется, она была мала. Покуда неловкие помощники палача расправляли веревку, Абихт скатился со скамейки; он не выдержал до конца трудной роли предсмертных эффектов и от сильного напряжения лишился чувств; палачи втащили его уже на руках. Через несколько секунд оба качались на воздухе! Католический ксендз стоял на коленях возле Конарского, с молитвенником в руках, с опущенной головой; возле Абихта был лютеранский пастор. Я подошел к эшафоту; колпаки свалились с голов повешенных. Абихт висел зелено-бледный, волосы его развевались ветром; это был красивый мужчина, с выразительными чертами лица. Лицо Конарского меня поразило, цвет его не изменился нисколько; Конарский смотрел во все глаза, как будто еще не умер. Я обошел эшафот сзади, и загадка разъяснилась: преступник висел только передней частью шеи, сзади петля приподнялась на голову и не затянулась вполне; несчастный, вероятно, жил несколько минут, что доказывали и руки его, судорожно сведенные вперед, хотя и связанные сзади.

А вот рассказ «С. -Пб. вед.» о взятии Сераковского:

Вечером приехал офицер Копорской роты, который с несколькими солдатами в густом лесу, на болотистой поляне наткнулся на маленькую мызу, запертую со всех сторон. Ее окружили; отворилось окно, из которого услышали: «Входите, я здесь, Сераковский». Кроме того, тут были Колышко и часть штаба Сераковского, всего 21 человек, которых после дела перевезли в ближайшую мызу Попьели какого-то графа, который сам был в шайке. Узнав об этом, наш генерал послал меня с 40 стрелками, чтобы перевезти этих пленных в штаб.

человека сильного телосложения, с красивым, но резким лицом. Он встал и рекомендовался: «Колышко». На некоторых из спавших было белье черного цвета — вероятно, нижний траур. Я вошел в соседнюю комнату и был поражен обстановкой. Посреди комнаты, увешанной картинами, на большой кровати лежал раненый Сераковский. У его изголовья сидели два доктора в польских костюмах. В глубине комнаты, на соломе, лежало шесть раненых. Ко мне подошел на цыпочках молодой человек очень красивой наружности, поклонился и сказал: «Я граф Косаковский, адъютант нашего генерала». Я невольно улыбнулся, говоря: «Кончите эту комедию и разбудите Сераковского; мне велено немедленно перевезти вас всех в штаб, в Медейку». Но Косаковский продолжал в том же духе: «Это невозможно, поручик; рана нашего генерала опасна, теперь кризис, он не переживет. Подождите до семи часов утра». Не знаю, с целью ли смягчить меня, доктора и Косаковский окружили меня и упрашивали па французском языке. Нужно сказать, что на мызе распустили слух (вероятно, чтобы напугать нас), что по дороге в Медейку, в лесу, находится часть шайки Мацкевича, сделавшая засаду и замыслившая отбить пленных. Этот слух привел меня в сомнение. Я разбудил генерала, который, просыпаясь, сказал: «Вы приехали взять меня, но я не могу ехать, г. офицер; погодите до семи часов утра; я буду полезнее живой, а то мертвого привезете». Но я объявил им, что эти просьбы для меня подозрительны, что если они надеются на помощь мятежников, то это напрасно. В два часа начало светать немного. Я разбудил всех и велел одеваться, что было исполнено неохотно. Наконец их всех посадили на подводы. Для Сераковского (по случаю раны) найдена была на мызе коляска. Но он не выходил, прося позволения напиться чаю, говоря, что это придаст ему сил для предстоящего путешествия, Я позволил, но приготовления длились слишком долго. Я сказал ему: «Сераковскии, про вас идет слава в шайках, что вы человек с железною волей, докажите, что вам чашка чаю нипочем». Через минуту он сидел в коляске с доктором и Косаковский. Еще не доводя Вилкомира, мы видели великолепную мызу, не уступающую дворцу: это было имение Косаковского. Этот юноша лет двадцати, красивый и богатый, не был ранен. О нем никто не знал, что он в шайке, и он легко мог бы скрыться в своей мызе после дела. «Я не мог оставить моего генерала», — сказал он мне и стал жать руки Сераковского.

... Мы приблизились к лесу и ехали шагом; ко мне подбежал унтер-офицер, говоря: «Ваше благородие, в случае нападения прикажете колоть?» — «Что за Азия, — воскликнул Сераковский, — спрашивать громко такие приказания!» Я сел в его коляску и объяснил ему, что солдаты не считают их военнопленными, а разбойниками, и не без основания[77]. «Я вышел из Ковна с тремя человеками, — говорил Сераковский, — в непродолжительное время у меня уже сформировалась тысячная шайка. Наше шествие по Жмуди было триумфальное: c'était une protestation sanglante![78] Везде нас встречали, как семью. Бабы крестьянские приводили своих сыновей, но мы не брали —у нас без них было довольно». Я не выдержал и сказал ему, что это неправда, что мы шли за ним шаг за шагом и везде видели ужасные следы шайки и бедствующий народ.

Он и тут нашелся: «Мы нарочно говорили крестьянам, чтоб они жаловались на нас, — это нужно, чтоб вы их не трогали». Вдруг из лесу вышли несколько мятежников, и на минуту это нас привело в сомнение. Но они тотчас замахали конфедератками в знак покорности и готовности сдаться, и встретившиеся по дороге два казака привели их. Один был лет 17, с раненою рукой. Я спросил его, по своей ли охоте он был в шайке. «Нет, — отвечал он, — у меня хотели отца повесить, если не пойду». Сераковский призадумался, а потом сказал: «Он врет». — «Сераковский, какое же бремя вы брали на свою совесть, сколько теперь по вашей милости несчастных!» — «Ничего, —сказал он, — это кровавые семена, которые потом дадут белые цветы; нужно, чтобы Польша давала знать о себе, чтоб ее не забыли».

Корреспондент «Моск. ведом.», рассказывая о казни Лесневского в Вильне, говорит:

возбуждавшею во мне невыразимое отвращение. Впечатление, производимое этими резкими чертами ничем не умеряемой злобы, подлости и коварства, нисколько не смягчалось образом креста и шептанием молитвы...[79] Лесневского осудили за распространение между крестьянами возмутительного манифеста и за возбуждения их к мятежу. Как только отошел ксендз, палач завязал преступнику глаза и надел рубаху, которая закрывала всю голову несчастного. Два человека повели под руки эту белую шатавшуюся фигуру и привязали к столбу, за которым вырыта была яма. Самый акт расстреляния далеко не производит того ужасного впечатления, как вид этой фигуры, привязанной к Раздался залп. Фигура, спустя некоторое время, обнаружила движение. Прошло несколько минут. Раздался другой залп. Фигуру ощупали, отвязали, свалили в яму и здесь же зарыли.

Юмористическая корреспонденция из Варшавы в «Моск. вед.» Как только юморист приехал в Варшаву, —

удовольствий. Слуга поспешил заявить нам, — говорит он, — что в настоящую пору, по случаю ухода множества чиновников, ремесленников и всякого люда «до лясу», жены их скучают, очень затрудняются в дневном пропитании, и поэтому выбор «удовольствий» может быть, по его мнению, самый обширный и разнообразный. Итак, траур по отчизне и вражда к русским, — подумал я, — не мешают здесь прекрасному полу цивилизованного среднего класса, недостающего варварской России, делить свой досуг с грубыми москалями. Признаюсь, я не ожидал, на первом шагу своем в Варшаве, в городе, где народ, как слышно было, находится в полном восстаний против своих притеснителей, — не ожидал, чтобы доблестные гражданки, известные целому свету своим патриотизмом, так легко поддавались покушениям своих будто бы исконных врагов. Но все это, конечно, проистекает из мягкости и цивилизации нравов, которые никаким способом не могли бы выказать русские бабы, если бы польские войска какими-нибудь судьбами зашли в Москву или в Сызрань...

они развлекаются изредка зрелищами казней на гласисе Александровской цитадели.

Мы искренно уверяем, что никогда не предполагали, чтоб печать могла дойти до такой храбрости. Как же после этого не верить иностранным газетам, что Муравьев дозволил публичным женщинам носить траур и велел у каждой женщины в трауре спрашивать полицейский билет, и, если его нет, отводить в полицию и записывать в список публичных женщин.

Панегирик Муравьеву. «Моск. ведом.»). Россия, конечно, не забудет службы, сослуженной ей в трудное время. Она прославит людей, действующих теперь верно, несмотря на клеветы и крамолы. Эти люди должны верить, что Россия поддержит их своим сочувствием, которое есть долг ее. Да, Россия обязана стать твердым щитом вокруг людей, которые не отступают перед грозною необходимостью блюсти всю строгость закона для спасения отечества. Она должна радоваться, что находит таких людей среди кажущегося всеобщего расслабления, но было бы бессмысленно и бесчестно укорять ее в том, что она будто бы радуется самим казням. Если поднимается мятеж, мы должны подавлять его. Мы были бы подлецами и изменниками, если бы отказались от исполнения этой обязанности. О полководце, покрывающем себя лаврами, не говорят, что он кровопийца; столь же мало заслуживает упрека в кровожадности сановник, приводящий в действие энергические меры, когда они требуются необходимостию и оправдываются законом...

Мы должны заранее приготовиться к тому крику, который произойдет в Европе, когда совершится покорение Самогитии. Уже теперь, когда только предчувствуется это убийственное для мятежа событие, поднялись вопли против жестокостей, которые будто бы Из Вильна нам ничего не пишут об этих жестокостях. Если польским дамам запрещено носить траур, то это не что иное, как запрещение политической демонстрации, поддерживающей волнение, и притом такой демонстрации, которою стеснялась свобода частных лиц... Нам пишут из Вильна, что в усадьбе Свенторжецкого, которую велено было сравнять с землей, жили отец и мать его (жена его находится за границей) и что они были перевезены под арестом в Минск. Если б они даже в содействии преступлениям их сына, то с ними ничего другого нельзя было сделать, как перевезти их в Минск. Что же касается до усадьбы, то военное начальство имело полное право распорядиться с нею, как оно нашло нужным. убеждение, что подобные преступления могут совершаться безнаказанно.

Донос «Московских ведомостей» на Костомарова. Мы считаем своим долгом объявить г. Костомарову, чтобы он не трудился присылать в редакцию нашей газеты объявления о пожертвованиях, собираемых им в пользу издания малороссийских книг. Таких объявлений мы печатать не будем и каемся, что в начале этого года, по случайной оплошности, эти объявления раза два появлялись в «Московских ведомостях». Мы думаем, что общественный сбор на такой предмет по своим последствиям, если не по намерениям производящих его лиц, гораздо хуже, чем сбор на Руси доброхотных подаяний в пользу польского мятежа.

Плач о слабости тайной полиции. «Моск. вед.»:

У всякого правительства в тревожные эпохи, кроме явной полиции, бывают секретные; разительным примером силы секретной полиции служит та секретная полиция, которая состоит при подземном правительстве; но у законного правительства секретная полиция чрезвычайно слаба: на все отпускается около 500 р. в месяц.

Почему же редакции «Моск. вед.» не открыть патриотическую подписку на увеличение окладов тайной полиции в Польше — да уж и в России.

Настоящий ли жемчуг? В 146 л. «Моск. ведомостей» летописец путешествия наследника говорит, что «шлиссельбургские крестьяне пришли из окрестностей в своих оригинальных нарядах, весьма богатых, если только ». Одна возможность этого вопроса доказывает шереметьевское богатство сельского населения около Шлиссельбурга; что значит Троицкая ризница и предание о кафтане Болинбрука в сравнении с деревенскими костюмами, шитыми жемчугом, состоящим в подозрении неподдельности?

К, л. 164 от 1 июня 1863 г., стр. 1352 — 1355 (раздел I), л. 165 от 10 июня 1863 г., стр. 1357 — 1363 (разделы II — Ш. разделом II открывается лист «Колокола»), л. 166 от 20 июня 1863 г.. стр. 1368 — 1370 (раздел IV), л. 167 от 10 июля 1863 г., стр. 1377 — 1380 (раздел V), л. 168 от 1 августа 1803 г., стр. 1386 — 1387 (раздел VI), где опубликовано впервые, без подписи. Автограф неизвестен.

Под заглавием «Россиада» в пяти листах «Колокола» публиковалось газетное обозрение, назначение которого было так определено самим автором: «Под этим херасковским названием мы будем сообщать нашим читателям новости об успехах разложения официальной, казарменной, канцелярской, императорской, гвардейской, армейской, немецкой, дворцовой, полицейской России» (наст. том, стр. 149).

«Россиада» составлялась из газетных сообщений, из присланных в редакцию «Колокола» корреспонденции, которые или перепечатывались без всякой обработки и комментария, или сопровождались авторскими размышлениями по поводу приведенных фактов и ироническими и язвительными замечаниями. Наряду с этим в составе «Россиады» был опубликован гневный политический памфлет против Муравьева Вешателя. Весь этот разнородный материал организуется и связывается единством темы и цели: рассказать о России, опозоренной злодействами царского самодержавия в Польше и реакционной журналистикой, оправдывавшей эти злодейства, о России, запятнавшей себя «каннибальскими обедами» Каткову, тостами в честь Муравьева Вешателя, «каннибальской литературой», «правительственной жакри», около которой «вьется гирлянда ядовитых цветов полицейской литературы». Тематическое и композиционное единство «Россиады» подчеркивается единой нумерацией ее разделов в «Колоколе». В первом разделе говорится о «начале» «Россиады», в конце второго — о намерении помолчать «до другого раза» и т. д.

«Россиада» писалась одним Герценом, несомненно, что и замысел «Россиады», и подготовка материалов для нее принадлежали именно ему. Весь круг вопросов, освещавшихся в «Россиаде» (польский вопрос, полемика с Катковым, с аксаковским «Днем», с М. П. Погодиным и др.), был постоянно в поле зрения Герцена. Об авторстве Герцена свидетельствуют также содержащиеся в «Россиаде» ссылки на его статьи и заметки (см., например, раздел «По делу зажигателей», идейно-тематически связанный с заметками Герцена, посвященными петербургским пожарам: «Зарево», «Отчего правительство притаилось с следствием о зажигательстве?», «Третий раз спрашиваем мы...», «Четвертый запрос от издателей „Колокола"» — т. XVI наст. изд.). Стиль «Россиады» (остроумные сравнения, каламбуры, в особенности построенные на использовании иностранных слов и выражений, и т. д.) говорит о ее принадлежности Герцену. Ярко проявляется мастерство Герцена в тех заголовках, которые он дает выдержкам из газет («Повальный патриотизм», «По делу преданности», «Каннибальский обед в Москве», «Плач о слабости тайной полиции» и т. д.). Авторство Герцена подтверждается также тем, что о прекращении публикации материалов «Россиады» в «Колоколе» было заявлено в подписанной им статье «Виселицы и журналы» (см. наст. том, стр. 235).

Принадлежность Герцену второго раздела «Россиады» подтверждается прямой связью этого раздела с письмом Герцена к сыну от 20 мая 1863 г., в котором Герцен писал: «Поздравь Бакунина: государь сел задом в муравейник, все Муравьевы около него: M. Н. <Муравьев Вешатель>, Н. Н. <Карский> и Помд'амурский demokrate Irkutsk <H. Н. Амурский>». Имея в виду заключительную часть этого раздела (см. стр. 156), Герцен писал в статье «... А дело идет своим чередом»: «Много раз ставили мы вопрос: кому служат все ужасы, делаемые в западных губерниях <...> И намекали на суженого, которого конем не объедешь („Кол.", л. 165)» (наст. том, стр. 230).

В настоящем издании в текст внесено следующее исправление:

«Россия, бранная царица/»... — Строка из стихотворения А. С. Пушкина «Наполеон». Указание Герцена на авторство Г. Р. Державина ошибочно (см. «Россия, бранная царица» и комментарий — т. XII наст. изд.).

В «Общем вече» ~ подробности об остром характере патриотической эпидемии в Москве. — В «Общем вече», № 17 от 1 июня 1863 г., стр. 82 — 83, было напечатано «Письмо из Москвы», важнейшие известия из которого Герцен далее иронически пересказывает.

... адрес беспоповцам написал перед чаем Катков... — Корреспонденция из Москвы в «Общем вече» обнажает механику фабрикации казенных адресов от крестьян и раскольников. Раскольников, в частности, запугивали в канцелярии военного генерал-губернатора П. А. Тучкова тем, что они будут преследоваться как пособники поляков и эмигрантов. Для раскольников-беспоповцев Преображенского согласия такой адрес с готовностью написал, по словам корреспондента, M. П. Катков, «позволив себе взять за труд цибик чаю» (стр. 83).

... — Раскольникам-поповцам Рогожского согласия, как сообщал корреспондент из Москвы, написал адрес П. Ф. Павлов, редактор газеты «Наше время». Известный либеральный экономист И. К. Бабст, узнав об этом, в лакейском усердии «изъявил желание написать сам». Из двух адресов, представленных на выбор Тучкову, он избрал для подписи адрес Бабста.

Молебен 17 апреля представлялся по случаю привода секретаря французского посла... — Речь идет о молебне, устроенном в Москве 17 апреля 1863 г., в день рождения Александра II. Одной из целей казенно-патриотической кампании 1863 г. было показать Англии, Франции и Австрии, предъявившим 5 апреля ультиматумы России по польскому вопросу, поддержку царской политики в Польше самыми широкими кругами русской общественности.

«Палачи служили благодарственный молебен, по случаю отмены телесных наказаний». — 17 апреля 1863 г. Александр II подписал указ Правительствующему сенату «о некоторых изменениях в существующей ныне системе наказаний уголовных и исправительных» (см. публикацию его в «Северной почте», № 91 от 18 апреля 1863 г.). Указом отменялись телесные наказания, однако с многими ограничениями и изъятиями. Так, были сохранены розги для ссыльных и каторжных, для крестьян по приговору волостных судов и т. п.

Злой тоской удручена, К Муравью ползет она. — Строки из басни И. А. Крылова «Стрекоза и муравей».

Zuchthaus und Festungs-Kur ~ Soldatenkur.. — «Лечение исправительным домом и заключением в крепость, лечение кнутом и свинцом, лечение солдатами». Далее Герцен использует в каламбуре немецкое и русское значение слова «Kur» (нем. — лечение).

... — Речь идет об убитом во время Крымской войны в бесславном сражении на р. Черной 4 августа 1855 г. генерала П. А. Реаде, который особенно отличился при подавлении польского восстания 1831 г. В севастопольской песне Л. Н. Толстого «Как четвертого числа...», которая была опубликована в ПЗ на 1857, кн. III (см. предисловие Герцена к публикации «Две песни крымских солдат» т. XII наст. изд., стр. 458), говорилось об этом сражении:

_KOй? — Д. Г. Бибиков, будучи ряд лет киевским генерал-губернатором, проводил политику насильственного обрусения Украины. Во время войны 1812 г. Бибиков лишился одной руки.

... правительство валуевскского адресизма.. — Министр внутренних дел П. А. Валуев вскоре после начала польского восстания 1863 г. приказал разослать по губерниям образец верноподданнического адреса для подписания и направления царю (см. также в наст. томе «Адресоложство», примечание к публикации «Два образчика, циркулярно разосланные Валуевым» и комментарий к ним).

... снова прибегает к человеку, который сам себя по доброй воле назвал палачом. — Речь идет о назначении 1 мая 1863 г. М. Н. Муравьева генерал-губернатором и главнокомандующим войсками Северо-Западного края с чрезвычайными полномочиями. Приводимые Герценом ниже слова («Я не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают»), как сообщает кн. П. В. Долгоруков в своем памфлетном очерке о Муравьеве, были произнесены последним в 1831 г. в связи с вопросом одного из жителей Гродно, не является ли новый губернатор родственником декабриста С. И. Муравьева-Апостола (см. П. В. Долгоруков. Михаил Николаевич Муравьев, Лондон, 1863, стр. 15 — 16). Герцен часто упоминает в своих статьях об этом «изречении» Муравьева (см. «Michel Bakoimine» — т. VII наст изд., стр. 352: «Прославленному сенату вольного города Франкфурта-на-Майне» — т. XIII наст. изд., стр. 317, и др.).

Николай Николаевич ~ Андрей Николаевич... — Н. Н. Муравьев-Карский был главнокомандующим Кавказской армией в период Крымской войны: Николай Николаевич младший — H. Н. Муравьев-Амурский, генерал-губернатор Восточной Сибири; — М. Н. Муравьев Вешатель; Андрей Николаевич — А. Н. Муравьев, автор ряда работ по истории православной церкви и записок о путешествиях по странам Ближнего Востока и «святым местам».

... будучи членом пестелевского заговора... — М. Н. Муравьев был членом Союза спасения и Союза благоденствия в 1816 — 1820 г. Во время следствия по делу декабристов в 1826 г. он был арестован, но вскоре освобожден и зачислен вновь па службу.

... мечты ~ о вырезывании помещиков польского происхождения ~ нашептывали покойнику.— Об этом см. также статью «Плач» и комментарий к стр. 65 — 66.

«Сев. пчела» от 12(24) мая перепечатывает ряд мер для преследования подозрительных личностей. — Герцен далее излагает, а затем цитирует распоряжения могилевского губернатора Беклемишева, которые были напечатаны в газете «Северная пчела», № 124 от 12 мая 1863 г., под заглавием «Меры начальства в Могилевской Губернии».

— О нападении отряда повстанцев Л. Топорра на Горки рассказывалось в корреспонденции «Из Горок», напечатанной в «Московских ведомостях», № 100 от 9 мая 1863 г.

«Ручку, батюшка, ручку». (Из записок бывшего охотника). — Слова бурмистра Софрона из рассказа И. С. Тургенева «Бурмистр», входящего в «Записки охотника».

... помеченная «Спб. вед.» ~ пошла кричать и бросать шапки вверх». — Герцен цитирует часть корреспонденции из Вильно, помещенной в «С. -Петербургских ведомостях», № 106 от 12/24 мая 1863 г., стр. 439, за подписью «W».

Тут журналист-будочник пишет ~ изъявшее из рук палачей несовершеннолетних инсургентов. — Герцен имеет в виду передовую статью M. Н. Каткова в «Московских ведомостях», № 96 от 4 мая 1863 г , направленную против мнимого либерализма вел. князя Константина Николаевича в борьбе с восстанием. Автор требовал безраздельной военной диктатуры, контрибуций, напоминая в качестве примеров «попустительcтва гражданских властей в Польше «мятежникам» — распоряжения о «несовершеннолетних повстанцах», об удержании крестьян от эксцессов против польских помещиков в Радомской губернии и т. п. Требование использовать крестьян против повстанцев содержится и в корреспонденции «Из Царства Польского» в том же номере «Московских ведомостей». Распоряжение о «малолетних инсургентах» уже ранее критиковалось в корреспонденции «Московских ведомостей», о которой Герцен писал в заметке «„Всеобщий дневник" и „Московские ведомости"» (см. выше в наст. томе, стр. 134 — 135 и комментарий).

... сказки, вроде карамзинской Марфы Посадницы... — Изображение событий в «Марфе Посаднице» Н. М. Карамзина носит псевдоисторический характер, герои повести произносят длинные, напыщенные казенно-патриотические речи. Сам Карамзин в предисловии рекомендовал свою повесть для чтения «любителям истории и сказок».

... «Nord» перевел ее. — 8 мая 1863 г. в «Московских ведомостях» (№ 99) было напечатано «Письмо в редакцию» Николая Турчанинова о волостном крестьянском сходе в с. Черкизово 19 апреля 1863 г., на котором был «с восторгом» принят крестьянами текст «всеподданнейшего письма» на имя Александра II, предложенный волостным старшиной М. П. Бычковым.

... делая из триумфальных ворот каудинские фуркулы... — Furcula Caudinae — Кавдинское ущелье, где в 321 г. до н. э. римское войско потерпело поражение и было вынуждено сдаться самнитам.

... сам царь ~ является Пугачевым. — Герцен имеет ввиду ряд мер правительства по привлечению на свою сторону крестьян в борьбе против польских помещиков, принявших сторону повстанцев. В марте 1863 г. был издан указ об ускорении отмены временнообязанных отношений в Литве и Белоруссии; кроме того, крестьяне получали на льготных условиях землю, конфискованную у дворян — участников восстания. См. далее в наст. томе статьи «... А дело идет своим чередом», «Вывод из владения» и комментарии к ним.

Шел в комнату — попал в другую. «Горе от ...» — Слова Софьи из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (действие I, явление 4).

... оканчивается 54-мя подписями русских путешественников и четырьмя студентами, поддерживающими в каком-то немецком захолустье подписками трон... — В «Северной почте», № 110 от 22 мая 1863 г., было опубликовано «всеподданнейшее письмо» от 54 «дворян и других лиц, живущих за границею».

... — Говоря о «воинственных вступлениях», призывах «К оружию, граждане!» (строка из «Марсельезы»), Герцен высмеивает шумиху реакционной прессы вокруг польского восстания.

Обывательская стража,garde nationale, чивика, akademische Freischärler Legion. — В русской реакционной печати в мае — июне 1863 г. сообщалось об организации во многих местностях «народных ополчений» против поляков, которые Герцен иронически сопоставляет с добровольными революционными формированиями в других странах — французской «национальной гвардией», итальянской «городской стражей» (guardia civica), немецким «академическим легионом добровольцев». В «Московских ведомостях», № 111 от 24 мая, был опубликован протокол заседания Московской городской общей думы от 18 мая с приговором об обывательской страже. В номере от 8 июня газета информировала читателей, что после одобрения этого решения императором (по докладу министра внутренних дел) Дума назначила комиссию для выработки проекта такого ополчения. 1 июня «Московские ведомости» передали слухи о готовящейся организации милиции также в Петербурге. Здесь же напечатана заметка о готовности старообрядцев Динабургского и Режицкого уездов Витебской губернии, в ответ па предложение властей, сформировать конную сотню милиции. 3 июня в газете сообщалось о предстоящем формировании народной стражи во всех губерниях, смежных с Польшей, и народного ополчения в других губерниях.

... кому не приснопамятны строгие поучения «Дня» студентам за цветы, брошенные на могилу Грановского ~ за оппозицию матрикулам... — Речь идет о вызвавшей протест в радикальных студенческих кругах статье И. С. Аксакова в газете «День», № 3 от 28 октября 1861 г. (см. «Дело П. А. Шипова и И. И. Кельсиева» в сб. «Политические процессы 60-х гг.», т. I, под ред. Б. П. Козьмина, М. — Л., 1923, стр. 80 — 97). В ней осуждались политические выступления студентов осенью 1861 г., в частности, их участие в гражданской панихиде по Т. Н. Грановскому 4 октября 1861 г. на Пятницком кладбище в Москве, их отказ принять матрикулы, введенные министром народного просвещения Е. В. Путятиным в разгар студенческих волнений, в начале октября 1861 г. Студентам в этой связи было предъявлено требование дать подписку в подчинении новым университетским правилам 1861 г. (отдающим университеты под строгий полицейский надзор и закрывающим их двери для необеспеченных) и получить матрикулы с подробным изложением этих правил. Матрикулы не были приняты подавляющим большинством студентов. Об этих событиях см. в К, л. 112 от 15 ноября 1861 г., корреспонденцию «Студентское дело».

... строг был «День» в дни бедствий и полицейского избиения студентов... — Статья Н. С. Аксакова в «Дне» была написана после избиения студенческой демонстрации жандармами на Тверской площади в Москве 12 октября 1861 г. В тот же день была жестоко разгромлена демонстрация студентов в Петербурге. Более 300 студентов Москвы и столько же петербургских студентов подверглись аресту, а затем многие из них — ссылке. На студенческие волнения Герцен откликнулся статьями «Исполин просыпается!», «Преображенская рота и студенты», «Третья кровь!», «По поводу студентских избиений» и др. (см. т. XV наст. изд.).

... мы читаем в «Дне» ~ учащееся поколение». —Герцен приводит текст заметки «Московские студенты», напечатанной в газете «День», № 20 от 18 мая 1863 г. Редакция газеты явилась не только вдохновителем, но и организатором верноподданнического адреса московских студентов. В следующем номере газеты (№ 21 от 25 мая) было опубликовано заявление московских студентов, с послесловием от редакции, приглашавшей сочувствующих присоединиться через газету «День» к «поставленному» ею «знамени». Затем в нескольких номерах печатались уведомления с перечнем фамилий присоединяющихся к адресу студентов.

... собрание диеты осенью... — Финляндский сейм (диета) был открыт Александром II 6 сентября 1863 г. в Гельсингфорсе.

... остзейского жара к всероссийскому престолу... — Дворяне прибалтийских губерний одними из первых выразили свою преданность и усердие Александру II во всеподданнейшем письме, опубликованном в газете «Наше время», № 78 от 23 апреля 1863 г. О нежелании населения Финляндии подписывать подобные адреса Герцен писал и далее в настоящей статье (стр. 174). См. также заметки «Финляндия и адрес», «Победа!» и комментарии к ним.

— Речь идет о дипломатических переговорах по польскому вопросу посла Великобритании в Петербурге Ф. Непира с русским министром иностранных дел кн. А. М. Горчаковым в связи с ультимативными потами западных держав России от 5/17 апреля 1863 г.

День Троицын проходит, Мальбрука нет как нет! — Герцен приводит строки из широко распространенного в начале XIX в. перевода французской шуточной песенки о Мальбруке (герцоге Д. Мальборо).

…— Во время петербургских пожаров 28 мая 1862 г. сгорели два рынка: Щукин и Апраксин дворы (см. комментарий к стр. 7).

Сколько раз мы ни спрашивали, чем кончилось дело... — См. «Отчего правительство притаилось с следствием о зажигательстве?», «Третий раз спрашиваем мы...», «Четвертый запрос от издателей „Колокола"» — т. XVI наст. изд.

... третья партия ~ — средство отчаянное, бескозырное, но которое удается, как это знает переводчик «Отелло» по роле честного Яго. — Говоря о редакторе рептильной газеты «Наше время» Н. Ф. Павлове, в прошлом либеральном писателе, переводчике трагедии Шекспира «Отелло», Герцен одновременно намекает на страсть Павлова к карточной игре. Далее в подстрочном примечании Герцен приводит строки из передовой статьи газеты «Наше время», № 90 от 11 мая 1863г.

... зажигатели принадлежат больше оmцам, чем деmям... — Намекая на провокационный характер «петербургских поджигательств», инсценированных «отцами III отделения» и использованных правительством в качестве повода для расправы с революционной молодежью, Герцен иронически пользуется фразеологией романа И. С. Тургенева «Отцы и дети», опубликованного в журнале «Русский вестник», 1862, № 2.

0h,, der Kreuz — guter Mann! — О, прекраснейший человек! (нем.) Герцен обыгрывает в каламбуре фамилию московского обер-полицмейстера гр. Г. К. Крейца; «kreuzgut» (чаще «kreuzbrav») означает «честнейший», «прекраснейший».

... — Племянником генерал-адъютанта П. Н. Анненкова был И. А. Анненков, член петербургского отделения Южного общества, находившийся на каторге до 1836 г., затем на поселении в Сибири, а после амнистии 1856 г. возвратившийся на родину в Нижний Новгород.

Государь по докладу Валуева «о вредном направлении газет „Современное слово" ~ велел прекратить дальнейшее издание газеты. — Герцен цитирует текст «Высочайшего повеления», напечатанного в «Северной почте», № 122 от 5 июня 1863 г. Поводом к запрещению газеты послужило напечатание в прибавлении к № 66 от 18 апреля 1863 г. нескольких строк, исключенных цензурой.

В 4 № «Времени» статья под заглавием «Роковой вопрос» показалась Валуеву ~ направленной «прямо наперекор всем пamриоmическим чувсmвам и заявленыям ~ повелел прекратить издание журнала «Время». — Цитируется сообщение «Северной пчелы», № 119 от 1 июня 1863 г., о прекращении издания журнала «Время» M. М. и Ф. М. Достоевских. Поводом к запрещению журнала послужила статья П. И. Страхова «Роковой вопрос», помещенная в № 4 журнала за 1863 год за подписью «Русский». Статья была оценена в правительственных кругах, по недоразумению и отчасти из-за туманности «почвеннической» фразеологии, как полонофильская.

Нельзя ли, кстати, прекратить и Финляндию ~ за ее бесчувсmвие и незаявление? — Об отказе финляндцев подписывать верноподданнические адреса см. также выше в наст. статье (стр. 170).

«Сев. почта», «Journal de St. -Pétershourg», а потом «Nord» и др., опровергая «Opinion Nationale» ~ Le jeu est fait! Mr le Ministre, угодно-с? — «Игра кончена! Г-н министр...» (франц.) — 2 июня 1863 г. в парижской газете «Opinion Nationale» были помещены в переводе секретно разосланные министерством внутренних дел России образцы верноподданнического адреса и речи священника к крестьянам, ранее напечатанные в «Колоколе», л. 164 от 1 июня 1863 г. (см. далее в наст. томе — «Два образчика, циркулярно разосланные Валуевым» и комментарий). Газета «Северная почта» в статье «Внутренние известия» (№ 115 от 28 мая 1863 г., стр. 465) голословно отрицала подлинность напечатанных «Opinion Nationale» документов, выдавая их за подложные «изделия той же фабрики, которая произвела золотые грамоты, лжеманифесты...» В органе министерства иностранных дел «Journai de St. -Pétersbourg», № 119 от 29 мая (10 июня) 1863 г. была приведена статья «Северной почты с послесловием редакции, где также порицалась позиция западной прессы в отношении «современного кризиса». Затем обе указанные статьи были перепечатаны газетой «Le Nord»,№ 167 от 16 июня 1863 г., в разделе «Russie» под заглавием: «La „Poste du Nord" et le „Journal de Saint-Pétersbourg" sur les bruits à propos des adresses».

... старообрядцы города Спасска ~ начали хвастаться тем, что у них есть собрат по вере, M. Кораушев, который ловил поляков в Тамбовской губернии... — Письмо старообрядцев, о котором говорит Герцен, было напечатано в «Северной почте», № 118 от 31 мая 1863 г. По доносу мещанина М. А. Кораушева были арестованы 26 апреля 1863 г. члены польской повстанческой организации А. Олехновнч и А. И. Маевский, распространявшие подложный манифест среди крестьян (см. в наст. томе «Волжский манифест и Россия в осадном положении» и комментарий).

~ не хотели, чтоб прикрепленные к их губернии дворяне баловались в чужих краях. — О постановлении самарского дворянского собрания см. в наст. томе заметку «Самара» и комментарий к ней.

Она положила 19 мая... — Герцен далее цитирует постановление дворянского собрания Юхновского уезда, опубликованное в «Московских ведомостях», № 118 от 1 июня 1863 г.

... ~ «о каких-то людях в странных костюмах», сильно подозреваемых в намерении поджечь Москву... — Речь идет об опубликованном в «Московских ведомостях», № 117 от 31 мая 1863 г., «Письме к издателю» М. И. Погодина. Заявив о своем присоединении к «крестовому походу» против польских повстанцев, он обвинял их в засылке агентов в Москву для «причинения вреда» России, «производства смятения», пожаров и угрожал им народной расправой.

... натравивши таким, образом народ, недалеко до всякой верещагиновщины — Переводчик французских и немецких романов М. Н. Верещагин был обвинен в 1812 г. в государственной измене и арестован. В день вступления французов в Москву, 2 сентября 1812 г., московский главнокомандующий гр. Ф. В. Ростопчин отдал его на растерзание солдатам своего конвоя и разъяренной толпе. (Эта расправа была впоследствии описана Л. Н. Толстым в романе «Война и мир», т. III, гл. XXV.)

В 149 № «Северной пчелы» напечатана инструкция Муравьева... — Речь идет об «Инструкции для устройства военно-гражданского управления в уездах Вилепнской, Ковенской, Гродненской, Минской, Витебской и Могилевской губерний», подписанной 24 мая 1863 г. генералом-от-инфантерии M. Н. Муравьевым и опубликованной в «Северной пчеле», № 149 от 7 июня 1863 г.

Москвичи давали обед ~ Кamкову. — Подробный отчет об обеде, данном М. Н. Каткову в Английском клубе 9 июня 1863 г., и о тосте в честь М. Н. Муравьева на этом обеде был опубликован в «Северной почте», № 132 от 16 июня 1863 г., стр. 534.

Два года тому назад ~ крепостники хотели дать в Казани обед Апраксину ~ мешать шампанское с кровью». — Автор одного из писем, приводимых Герценом в статье «12 апреля 1861», описывая радость помещиков по поводу усмирения войсками гр. А. С Апраксина крестьянского восстания в с. Бездна, Спасского уезда, Казанской губ., сообщал: «Казанское дворянство хотело дать обед Апраксину, когда он воротился по горло в крестьянской крови. Член губернского присутствия Трубников удержал этих плотоядных уродов замечанием, что „как-то неловко кровь заливать шампанским!"», (т. XV наст. изд, стр. 109).

Стр. 177. Вот гг. «День» и товарищи, куда вы попали с вашим патриотобесием. — О позиции газеты «День» в польском вопросе см. также статьи«„Колокол" и „День"»,«„День" и „Колокол" <Богомольная старушка в комедии Островского...>» и комментарии к ним в наст. томе.

Бойтесь смерти Кокошкина! — Намек на получившие широкое распространение слухи об обстоятельствах смерти петербургского обер-полицмейстера С. А. Кокошкина, который при обследовании выгребных ям якобы провалился в одну из них. См. также «По поводу крепких слов г. Каткова и слабостей генерала Потапова» (т. XVI наст. изд., стр. 234) и «Ввоз нечистот в Лондон» (стр. 298 наст. тома).

Вот как рассказывает корреспондент Павлова казнь, бывшую в дер. Варки... — Герцен цитирует далее корреспонденцию из Варшавы, напечатанную в газете «Наше время», № 104 от 2 июня 1863 г., с подписью А. Р. Кононович, Садовский и Лабенский были расстреляны 25 мая 1863 г.

«Нашем времени» описывается казнь Генриха Абихта и ксендза Канарского. — Далее приводится почти полностью письмо из Варшавы от 1 июня 1863 г., напечатанное в газете «Наше время», № 108 от 7 июня 1863 г., с подписью А Р. Г. Абихт и А. Конарский были повешены 31 мая 1863 г. в Варшаве. «Каннибальское» смакование подробностей расправы было рассчитано на запугивание читателей; корреспонденция заканчивалась пожеланием большей «гласности» подобных казней: «Если цель казни — пример для толпы, то нужны присутствующие, на которых бы он мог подействовать».

Генрих Абихт действительно год почти работал в нашей типографии. —Активный деятель польского демократического движения, Г. Абихт, эмигрировав в сентябре 1857 г. из Польши, работал во время своего пребывания в Лондоне, в 1858 — 1859 гг.,наборщиком в Вольной русской типографии. Затем он переехал в Париж, а в 1862 г. был послан Польским комитетом нелегально в Польшу для подготовки восстания. На его казнь Герцен отозвался статьей «Подлые!» (см. стр. 192 — 193 наст. тома); о казни Абихта Герцен сообщал также в письме к дочерям и М. Мейзенбуг 19 июня 1863 г.

«СПб. вед.» о взятии Сераковского, — Далее Герцен цитирует корреспонденцию «После дела с шайкой Доленго», помещенную в «С. -Петербургских ведомостях», № 128 от 8 июня 1863 г.

Все это отвратительное место скромный наборщик «М. вед.» выпустил! — Корреспонденция «С. -Петербургских ведомостей» о взятии Сераковского была перепечатана в «Московских ведомостях», № 127 от 12 июня 1863 г. При этом, однако, была пропущена часть ее текста от начала абзаца до слов, к которым сделано подстрочное примечание Герцена.

Корреспондент «Моск. ведом.» ~ — Герцен приводит отрывок из корреспонденции «Казнь Лесневского», опубликованной в «Московских ведомостях», № 129 от 14 июня 1863 г. 10. Лесневский был расстрелян в Вильно 10 июня 1863 г.

Юмористическая корреспонденция из Вaршавы в «Моск. вед.» — Герцен далее приводит в отрывках и комментирует корреспонденцию «Общая характеристика Варшавы», напечатанную в «Московских ведомостях», № 138 от 25 июня 1863 г.

Пaнегирик Муравьеву (Из «Моск ведом.») — Далее приводятся отрывки из передовой статьи «Московских ведомостей», № 134 от 20 июня 1863 г.

Донос «Московских ведомостей» на Костомарова. — Герцен цитирует отрывок из передовой статьи «Московских ведомостей», № 136 от 22 июня 1863 г., в которой «украинофильские тенденции» рассматривались как одно из проявлений «иезуитской» польской «интриги».

Мы читаем в «Моск. вед.» ~ на все отпускается около 600 р. в месяц». — Цитируется часть корреспонденции «Из Варшавы», помещенной в «Московских ведомостях», № 145 от 4 июля 1863 г.

В 146 л. «Моск. ведомостей» ~ если только жемчуг ~ насmоящий». — Неточная цитата из корреспонденции «Путешествие его императорского высочества наследника цесаревича», помещенной в «Московских ведомостях», № 146 от 5 июля 1863 г., стр. 2. Курсив в цитате принадлежит Герцену.

[68] Совсем не знаем и просим сообщить. — Ред. <(«Колокола»)>

[69] В иностранных газетах сказано, что в случае войны начальство над русской армией будет предложено Муравьеву-Карскому, генералу очень способному; в тех же газетах было сказано, что послали за Амурским.

[70] будьте на высоте ваших убеждений (франц.). — Ред.

[73] «Бунты могут быть везде, но бунт еще не революция. Поэтому ее устроить у нас нет никакого средства. Вот поджечь дом, кого-нибудь исподтишка зарезать — это дело осуществимое. За этим иногда не углядишь» («Н<аше> В<ремя>»).

наблюдателя/

[74] Да ведь как упорно! «Сев. почта», «Journal de St. -Pétersbourg», а потом «Nord» и др., опровергая «Opinion Nationale», говорят, что министерство внутренних дел не рассылало образцовых форм для адресов и возбудительных речей. На это мы отвечаем почтенным редакторам, что у нас цел печатный оригинал циркуляра, полученного нами из Петербурга и перепечатанного в «Колоколе», л. 164. Мы готовы подвергнуть его экспертам для определения шрифта, бумаги и пр... Le jeu est faitl Mr. Le Ministre, угодно-с?

[76] Генрих Абихт действительно год почти работал в нашей типографии.

[77] Все это отвратительное место скромный наборщик «М. вед» выпустил!

[78] Это было кровавое выражение протеста! (франц.). — Ред.

[79] Мы и не знали, что у нас разрешили священников ругать по-офицерски.