"Колокол" и "День" (Письмо к г. Касьянову)

«КОЛОКОЛ» И «ДЕНЬ»

(Письмо к г. Касьянову)

Милостивый государь,

после той доброй и благочестивой женщины, которая года четыре тому назад так усердно сокрушалась обо мне или по крайней мере об будущих судьбах моей души, вы первый русский, пожалевший меня и признавшийся в этом в русском журнале, выходящем в России, — как же мне не быть благодарным и не отвечать вам? Журнальные или, лучше сказать, дежурные противники мои ограничиваются обыкновенным полицейским красноречием и думают, что, обругав меня, они исполнили все, что требует от них служба.

Вы если и на патриотизме, то все же не на службе, и я чрезвычайно рад поговорить с партикулярным соотечественником.

Вы сказали в вашем письме из Парижа, что искренно меня жалеете, — и я не хочу в этом сомневаться, но, по несчастию, можно быть очень искренним и очень ошибаться. Вы меня считаете в этом положении и, вероятно, ничего не имеете против того, чтоб я вам платил тою же монетой.

Как самый искренний человек под влиянием страстного увлечения может, любя истину, принимать за правду всякую ложь — это я вам сейчас докажу. Если б вы не были одержимы острым патриотизмом, могли ли бы вы поверить в «варфоломеевскую ночь Польши, где несколько тысяч человек русских, были умерщвлены самым предательским образом»?

Где, в каком месте была эта варфоломеевская ночь? Когда погибли эти несколько тысяч человек, предательски

Повторяя каннибальскую клевету, выдуманную полицией, подумали ли вы, какой страшный вред вы делаете? Пока полицейскую фантазию муссировали (как говорят у вас в Париже) на вес покупаемые журналисты, которых все презирают — а поляки иногда в самом деле вешают, — порядочные люди не верили; по, видя то же самое в журнале, представляющем хотя и крайнее мнение, но все же мнение, а не ведомство, многие убедятся, что в самом дело было так, — и вы плеснули масла в разжигаемую правительством племенную ненависть...

Встречая вашей верой варфоломеевскую ночь Польши, вы вместо грома проклятий русскому, «радующемуся избиению нескольких тысяч соотечественников», «жалеете» об нем. В этой непоследовательности я вижу что-то вроде сомнения насчет варфоломеевской ночи и, с своей стороны, начинаю жалеть, что меня не было с вами, когда вы были удручены ужасной вестью. Какой елей пролил бы я на вашу скорбь — я сказал бы вам, что эти несколько тысяч убитых, за исключением нескольких человек, слава богу, здоровы и значительно поправили свое бедственное положение, молодецки ограбивши пол-Польши.

В начале восстания в двух-трех местах несколько солдат, застигнутых врасплох, были убиты. Эти кровавые и ненужные жестокости повредили повстанцам больше десяти телеграфических побед Шильдер-Шульднера, Витгенштейна, Миллера, Шульца и других немецких Пожарских, спасающих Россию в виду Кракова, предательски отданного Австрии отцом нынешнего государя.

что с января месяца слежу с сердечным трепетом и самым напряженным вниманием за ходом дел в Польше. Я знаю многих из главных деятелей, я видел, как люди ехали в Польшу, и видел, как возвращались, я говорил с людьми, которые едва успели вымыть руки от пороху и от крови своих ран, и могу вас уверить, что ничего не слыхал похожего на разбой русских солдат, грабеж их начальников, добиванье, расстреливанье пленных и раненых. В последнее время явилось с польской стороны больше ожесточения, чем прежде; пенять не на кого — это вызвано пожарами, грабежом, убийствами и начальническими зуботычинами.

Не говорите, пожалуйста, об этих интересных жертвах, которых карает таинственная, но жестокая рука вемического суда, над которыми не могут довольно наплакаться их товарищи по службе... Приподнимите немного виноградные листья «Journal de St. -Pétersbourg» и, с другой стороны, банные листы «Московских ведомостей», и вы ясно увидите, что эти невинные жертвы — шпионы, доносчики, переметчики.

Они имеют, конечно, от природы право на жизнь, но приобрели тоже своим трудом право на побои и на все другие последствия ими избранной карьеры... Что прикажете делать с этой растленной тварью, ползающей по окровавленному полю, подслушивая, подглядывая, продавая, предавая своих? Как с ними быть не только в разгаре междоусобия, но на мирных берегах Москвы-реки? Что, напр., прикажете делать с... что это?.. будто кто-то испугался?.. а я нарочно сказал, у меня и имени собственного никакого в голове не было...

Если вы этих негодяев жалеете, то сделайте одолжение — не жалейте меня. Да и что вам об них печалиться?.. ночные гады, подслушивающие в мраке и тишине, по своему званию враги Дня и Колокольного звона.

И что значит уничтожение шпионов и переметчиков в сравнении с расстреливанием этих героических людей, отваге, пре-данности которых удивляется весь свет? За рядами солдат, за крепостной стеной сидит спокойно и безопасно какой-то презус Семяка и приговаривает к расстреливанию — сегодня Нечая, завтра Падлевского, послезавтра Франковского. Правительство, переговаривая с Европой и корча гуманное лицо, торопится в полумраке, на скорую руку, пока ее кто-нибудь не схватил за обшлаг, убить, придушить наибольшее число вождей, которым оно само может только поставить в вину их фанатическую любовь к отечеству. И ваше сердце молчит, когда на крепостном валу проклятых цитаделей один молодой труп падает за другим не в бою, а по Семякину суду?..

... Так, как вы поверили в варфоломеевскую ночь, несмотря на то, что петербургская история зажигательств могла вам дать меру правительственного вранья, так, увлеченные ревнивым патриотизмом, вы поверили всяким газетным сплетням, которые удят и продают à la ligne в низменных политических болотах тощие рыболовы немецких газет, — и громите Бакунина, бросая в человека, много вынесшего за свои убеждения, ряд нелепых обвинений. Зачем же у вас так мало памяти, так мало критики, — и, простите меня, так мало сердца? Отчего вы не остановились ни перед каким раздумьем? Я не принадлежу к числу сентиментальных поклонников всякого страдания и всякого мученичества, но, признаюсь откровенно, что, прежде чем бы я решился на резкое порицание человека, вышедшего после двенадцатилетних каземат и ссылок с тою же верой и с полной готовностью снова идти в каземат, с которой взошел в них, я десять раз подумал бы или по крайней мере поискал бы доказательств. Может, ваши московские круги очень обильны этими несокрушаемыми энергиями, этими цельными характерами, — все же это не резон.

Бакунин после своего приезда в Лондон несколько раз вы сказывал свое мнение об Литве и Волыни, об Подоле и Украине. Оно совершенно согласно с нашим мнением, заявленным не один. а двадцать раз с 1848 года. Что наши мнения не совершенно ошибочны — в этом нас удостоверяют три свидетельства. С нами соглашались деятельные, передовые представители польского восстания. С нами соглашались русские офицеры и вообще русские независимые, т. е. не несущие на себе креста патриотизма и не ищущие аннинского креста в петлицу. Наконец, с нами соглашались — и это важнее остального — украинцы. Автор «превосходной статьи в «Колоколе», 1860, лист 61, заключает следующими словами, сжато представляющими все воззрение наше: «Пусть же ни великорусы, ни поляки не называют своими земли, заселенные нашим народом».

Мы признаем отдельным провинциям полное право на всяческую аутономию, на вольное соединение, на полное слитие, на полное расторжение. Кто из нас будет оспаривать права остзейских провинций на неразрывную связь с петербургской империей? Их к этому паразитизму влечет, сверх симпатии и химического сродства, их гадкое отношение к финнам; немецкий элемент беспомощно потерялся бы на балтийских берегах без огромной полицейской руки, поддерживающей его; поэтому мы находим, например, совершенно естественным адрес Езеля и других его товарищей. Ну, а Финляндия — она вовсе не просит полицейской поддержки, она вообще ничего не просит от Петербурга, кроме того, чтоб он ее оставил в покое ; на каком же справедливом основании можно ей, против ее воли, втеснять благодеяния полиции, ценсуры, III отделения?

Разумеется, что мысль федерализации и расчленения так же, как мысль национальности, можно довести до карикатуры преувеличениями. Но это будет шалость, а не возражение; только те группы, провинции, те части государства и будут добиваться до самобытности, которые имеют действительные элементы на особность, на самобытность. С какой стати Калужская губерния или Тульская скажет, что она хочет быть своей,

Мы не верим ни в благосостояние, ни в прочность чудовищных империй, нам не нужно столько земли, чтоб любить родину. Желание географических расширений принадлежит к росту народов, и если оно переживает ребячество, то это свидетельствует только о неспособности такого народа к совершеннолетию. Все неразвитое — органическая пластика, начальное искусство — бросается на количественную категорию, все неразумное опирается на силу кулака.

Между вами, нами, русским народом и империей Всероссийской совсем нет столько общего, как думают. Мы знаем, как сильны предрассудки в этом, отношении, но ведь и другие предрассудки были сильны и так же облиты были кровью жертв и кровью преданных, а где они теперь? Целость агломерата, хранение его наростов, отстаивание насильно проглоченных кусков, которых желудок не переваривает, — все это постороннее судьбам народа, враждебное им. Во имя сильной, несокрушимой империи народ был раздавлен, обобран, во имя ее держалось крепостное право, чиновничество, рекрутчина. И это но все. Отнимая все гражданские права у простого человека, у этого круглого раба, поддержали в нем кичливую мысль о непобедимости Российской империи, в силу которой у него развилось, вместе с высокомерием относительно иностранцев, смиреннейшее раболепие перед непобедимыми своими властями. Неужели и православный «День» принимает бусурманскую мысль немецких любомудров, что цель народа — государство так, как цель мужа и жены — брак? Кроме немца или доктринера, никто не будет поддерживать такие школьные нелепости. Оставьте государственным людям, как Катков и Горчаков, проповедовать целость империи. Они по своему положению должны защищать ими представляемое государство. Катков сознается, что не может без боли думать о потере Польши, он страдает, как будто у него отнимают ногу или казенные объявления. Ваш «День»-то зачем хочет владеть католиками? Эта патриотическая жадность никуда не годится, и можно, вовсе не делая преступления, отдать чужое. Никто не обвиняет английских министров в измене за то, что они отдают Ионические острова. Лорд Чатам век тому назад говорил, что Америка настолько зрела, что не останется под опекой метрополии, и что потому умнее ее оставить в покое.

Ни сила без права, ни право без силы ничего не решают. Исторические воспоминания, археологические документы так же недостаточны для восстановления национальности, как насилие для ее подавления. Предание и statu quo составляют своего рода выборку — одно погибло, другое осталось, изменилось; разные элементы, разные следы прошедшего переплелись в настоящем жизни народной, создали свои стремления, запросы. Чего хотят народы, они умеют заявить.

Навязать решение гораздо мудренее, чем кажется, и равно трудно правительству и революции. Что сделала прусская камера, призывая народ, не имеющий смысла политической свободы, к защите конституции? Что сделало русское правительство с Польшей тридцатью николаевскими годами? Поляки в самом деле хотят независимости и идут один против десяти, коса против ружья, револьвер против пушки.

Из сказанного вы видите, что ни один из нас не предрешал событиях, насколько они доходили до нас.

Вы помните, может, торжество, устроенное народом Ковенской губернии осенью 1861? Целые деревни, старый и малый, с богородицами и хоругвями, с своими ксендзами и женами, шли брататься с польским населением в воспоминание соединения Литвы с Польшей.

Испуганное правительство тотчас схватилось за оружие и, вслед за другой демонстрацией в Вильне, подвергло весь край военному положению. Какое же еще доказательство может быть яснее, что Литва действительно тянет к Польше? — «Да это, видите, не литовский народ, а несколько помещиков, потерянных в целом народонаселении, и несколько горожан, составляющих едва заметную точку в итоге крестьян». Так для чего же войско, казаки, кавалерия, инфантерия? Неужели можно вести правильную войну с несколькими шляхтичами и горстью работников?

принадлежит Польше, а что если ей не будут препятствовать насилием, то она пойдет с ней. Мнения нашего мы вовсе не скрывали, напротив, мы только во имя его и соединялись — и когда варшавский Центральный комитет хотел сблизиться с нами, тогда он нам писал, вперед заявляя свое согласие с двумя основами нашей религии, что «восстающая Польша признает права крестьян на землю, обрабатываемую ими, и полную самоправностъ всякого народа располагать своей судьбой».

Признавая это, члены Комитета могли остаться при своем желании восстановить прежние границы Польши. Раздел Польши никогда не был признан поляками, зачем же они с своей стороны вперед откажутся от провинции, не зная, не изведав, чего там хочет народ. Они могли догадываться, что Киевская губерния, напр., не с ними, но их ли это было дело говорить? Около того же времени, т. е. прошлой осенью, три офицерских письма из Польши, просивших нашего совета, дали нам случай еще раз подробно и ясно повторить наше мнение и то, что мы подали руку Комитету именно на этих основаниях («Кол.», 147). Какой же акт, какое слово можете вы привести в доказательство, что Бакунин изменил свое воззрение? Какую статью, какую фразу «Колокола» можете вы указать как предрешающую вопрос о провинциях?

Вы говорите, что знаете о каких-то торжественных обещаниях Бакунина, — давайте их!

Вероятно, вы не называете положительными доказательствами слова «собственного корреспондента» какой-нибудь немецкой газеты, пишущего свои письма из ближайшей полпивной?

Вспомните еще раз: вы это говорите во время войны, когда Россию полицейски толкают в кровожадный патриотизм и она подымает если не оружие, то адресы. Неужели же доблестно и хорошо в такое время, когда всякие кочегары à la Павлов и Валуев разжигают дикие страсти, натравливать верящих вам людей на человека, который если и не согласен с вашим мнением, то все же действует из чистого убеждения, который если и не на ваш лад, то все же страстно любит народ русский, который не шарахнулся ни перед топором палача (который à la lettre был занесен над его головой), ни перед цепями, ни перед заточением, который вчера оставил страну долгой ссылки и сегодня пошел на новую опасность. Воля ваша — нехорошо!

Вы посмотрите, до чего доводит дневной «Nord» переводит статьи из «Дня» рядом с отрывками из «Моск. ведомостей»; «Jour. de St. -Pétersbourg» их хвалит. И эти статьи пишутся бескорыстно, из любви к отечеству! Недаром я спокон века любил народ русский и терпеть не мог патриотизма. Это самая злая, ненавистная добродетель из всех!

Нет, господа, вы мелко плаваете, ваш независимый патриотизм так неосторожно близко подошел к казенному, что издали кажется, будто бы у него красный воротник. В припадке фанатизма для вас не существует больше ни объективная истина, ни свободное суждение, вы не можете дать волю ни чувству, ни уму. Вы воображаете, что потом можно будет наверстать, а теперь не до спора, — но ведь до этого потом далеко, да сверх того вам надобно chemin laisant[86] не только стоять на одной доске с палачами, вроде изверга Муравьева, но поддерживать их вместе с Потаповыми и Катковыми.

Вы не можете больше признать незлодея в противнике.

«терзая друг друга в журнальных статьях, ни мы не сомневались, ни наши противники (т. е. ваши друзья) в горячей любви нас и их к России»[87]. Было и другое время, когда эти слова вызвали дорогой для меня отзыв сочувствия.

Теперь не те времена.

Теперь нас называют изменниками.

А ведь мы те же, стоим на том же чужом берегу, как в 61 году, может, немного виднее — от понижения хора. Слабые — разбежались от страха, фанатики — от изуверства; людишки, никогда не знавшие, что такое боль по народной воле, клеветавшие на нашего крестьянина, чтоб оправдать свое безучастие, свое эстетическое fare niente[88] и эпикурейское дегустаторство жизни, — людишки, таскавшиеся годы из угла в угол Европы, не зная, что делается в России, когда мы рвались страстью и мыслью домой и следили с лихорадкой за каждой подробностью крестьянского дела... и эти-то людишки туда же отвернулись от нас с патриотическим негодованием... ха, ха, ха...

Нет, не ждите моего раскаяния. Я все же скорее пойду в кабак, чем в земский суд. Моя совесть покойна, и не только совесть — покойна и незыблема моя любовь к русскому народу; что же бы я был без нее? Вся теплая, личная, поэтическая сторона моего нравственного бытия только в этой любви и в уповании, основанном на ней, потому-то я так ненавижу и их вашу Москву, и всю эту отвратительную империю, которой пульс меряется кнутом и пролитой кровью мучеников и которой каждая победа — обида всему, что дорого человеку.

Мы не можем изменить нашему воззрению, это сильнее нас, да и не хотим вовсе. Пусть все идет прочь, пусть идут старые друзья... их столько ушло, что остальных жалеть нечего. Пусть, читая на память свежие уроки своих профессоров рабства, идет прочь часть молодого поколения. Жаль его, но мы знаем, как его воспитали нравственные кастраты, испугавшиеся слишком большой воли, захватившей их после смерти Николая, трусы, торопившиеся подтянуть паруса, чтоб избегнуть бурь и кораблекрушений в корыте...

— мы все же не изменим ни истине, ни русскому народу... и если не можем ничем другим ему быть полезными, то будем полезны тем, что искупим его и вас в глазах грядущих поколений, свидетельствуя, что были же трезвые люди, когда вы все опьянели на царской попойке от страха перед Европой и от дешевой, поддельной Валуевки.

Придет время — и, вероятно, оно не за горами, — мы скажем своим и чужим, что мы делали во время кровавой борьбы... Ошибались мы или нет — не знаем, но знаем, что любовь наша равно не изменила ни родным, ни друзьям, что мысль наша ни на волос не отошла от тех оснований, на которых мы жили всю нашу жизнь, во имя которых говорилось каждое слово наше.

Вы понимаете, что это время не пришло, червь не источил еще трупы мучеников и падших воинов, раны не закрылись настолько, чтоб можно было касаться к ним, кровь льется как из ведра — и в руках полиции, тупой и бесчеловечной, бездна дорогих людей.

Вот главное, что я хотел вам сказать. Теперь, что вы там толкуете о моем союзе — будемте откровенны — такой вздор, что тут просто хочется хохотать... Ведь вы это все употребили так, для тени, ведь вы не верите этому...

Сами же вы напомнили (хоть и не совсем верно) о Крымской войне. Я не скрывал перед рассвирепевшим старым миром моего мнения и говорил его с варварской откровенностию в лицо, говорил и после, когда еще «Русский вестник» ползал тяжелым и бескрылым насекомым около ног Англии... я и теперь то же говорю. Но мое мнение об Европе нисколько не мешает мне еще откровеннее отзываться о казнях, грабеже и гнусностях, делаемых в Польше. «Язык мой — враг мой»; но ищите смело, может, сыщете двух врагов, но двойного языка не найдете.

Если же вы обвиняете меня за то, что диапазон наших статей изменился, что тон их другой, то в этом трудно оправдаться. Хороши бы мы были, нечего сказать, если б рассуждали теперь с тем философским спокойствием о польских делах, с которым я писал об них в 1859 году.

Как будто тон живого разговора зависит исключительно от одного из участников? Расскажу вам в заключение один случай, который вам покажет, что камертон не всегда у нас в руках.

— праздник странный, небывалый. Русские выходцы сзывали изгнанников на свободной британской земле, сзывали представителей самого красного радикализма, самых крайних социальных учений; на этом празднике, при громе «Марсельезы», я должен был провозгласить тост за «Александра II, начавшего освобождение крестьян!»

Что бы ни говорили с точки зрения чиновной Vornehmtuerei, бюрократической Blasiertheit[89] и доктринерского лакейства — а этот тост раздался бы далеко... Не ищите в этих словах ни хвастовства, ни высокомерия. О значении нашего праздника мы можем догадываться a contrario[90], взяв в счет то нежное внимание, которым правительство нас окружает, посылая одного лазутчика за другим присматривать за нами и заставляя двух-трех журналистов беспрестанно, но не бесплатно обругивать нас.

Пришло 10 апреля. Все было готово — и вдруг депеша о варшавских убийствах. Сжалось сердце. Стало как-то неловко от праздничных приготовлений... принесли письма от польских друзей; они не могли идти вброд по свежей крови и перешагнуть через родные трупы, чтоб праздновать с нами, и я глубоко чувствовал, что они правы. Украли у нас и этот день. Все точившее нашу жизнь, все исполнявшее желчью наше слово и приучившее к ненависти наше сердце снова всплыло... Отложить праздник не было никакой возможности, стали собираться гости, иностранцы щадили нас, русские краснели с нами вместе. О тосте за императора и помину не было, с тяжелым сердцем, без речей, а со слезами выпили мы за освобожденных крестьян и освобождающихся поляков и грустно опустили бокалы. Вот как меняется тон.

— что же, вы и их нам приписываете, что ли? Пожалуйста, уведомьте готового к услугам вашим

1 июля 1863.

Примечания

Печатается по тексту К, л. 167 от 10 июля 1863 г., стр. 1374 — 1377, где опубликовано впервые, с подписью: — р. Автограф неизвестен.

В настоящем издании в текст внесены следующие исправления:

Стр. 205, строка 14: предавая передавая

Стр. 211, строка 38: 1861 вместо: 1862

Стр. 213, строка 1: вместо: В начале 60.

Псевдонимом «Касьянов» была подписана корреспонденция И. С. Аксакова «Из Парижа (письмо Ш)» («День», № 19 от 11 мая), на которую Герцен отвечал в настоящей статье. Отрывки из корреспонденции Аксакова см. выше в составе статьи Герцена «„День" и „Колокол"» (стр. 194 — 196).

Еще ранее Герцен отвечал издателю «Дня» также в открытом письме на его имя от 10 нюня 1863 г. (текст см. на стр. 197 наст. тома), которое Аксаков опубликовал в № 25 «Дня» 22 июня 1863 г. в составе редакционной статьи «Письма в редакцию „Дня" от князя Августина Голицына и г. Герцена», сопроводив его резкими возражениями и новыми нападками на Герцена. Ответом на них явилась статья Герцена «„День" и „Колокол"» (см. стр. 221 — 229 наст. тома).

«День» в польском вопросе продолжалась в статьях «Виселицы и журналы», «Один покраснел» (см. стр. 235, 302 — 303 наст. тома). Общую характеристику этой позиции Герцен дал впоследствии в статье «Новая фаза в русской литературе»(см. том XVIII наст. изд.).

... женщины, которая ~ сокрушалась об ~ будущих судьбах моей души... — Имеется в виду письмо от А. П. Глинка, полученное Герценом в конце января 1859 г. На призывы корреспондентки обратиться к религии Герцен отвечал статьей «Ответ русской даме» (см. т. XIV наст. изд. и комментарии).

 — Намек на казнь И. Минишевского (см. выше статью «Плач о Минишевском» и комментарий к ней).

... молодецки ограбивши пол-Польши. — «Молодецким» назвал поведение русских солдат в Польше Александр II. См. об этом комментарий к стр. 311.

... десяти mелеграфических побед ~ немецких Пожарских... — См. выше заметку «Победы на поле телеграфа».

... Кракова, предательски отданного Австрии отцом нынешнего государя. — По конвенции между Россией, Австрией и Пруссией от 3 мая 1815 г. Краков был объявлен вольным городом, а после подавления краковского восстания в 1846 г. австро-русскими войсками Краков с прилегающими территориями был включен в состав Австрийской империй.

... вемического суда...— В средневековой Германии (в Вестфалии) тайные судилища (Die Velimgerichte, в современном языке — Fehmgerichte), рассматривавшие особо тяжкие преступления, по которым обычно выносились смертные приговоры именем императора.

— Герцен иронически сближает фамилии генерала К. Р. Семякнна, помощника командующего войсками киевского военного округа, и генерал-лейтенанта Семеки, начальника Плоцкого военного отдела, с именем «неправедного» судьи Шемякн из народной сатирической сказки о Шемякиной суде.

... переговаривая с Европой и корча гуманное лицо... — О дипломатических нотах Англии, Франции и Австрии от 5 (17) апреля и 15 (27) июня 1863 г. по польскому вопросу и ответных нотах, направленных Горчаковым европейским державам 14(26) апреля и 1 (13) июля 1863 г. см также далее комментарий к статье «Виллафранка перед Солферино».

... петербургская история зажигательств... —См. комментарий к стр. 7

…á la ligne... — Герцен использует двойной смысл этого французского выражения, означающего и «построчно», и «на удочку».

... сплетням ~  — Речь идет, по-видимому, о статье «Бакунин по поводу революционной партии в России», напечатанной в газете «Allgemeine Zeitung», № 164 от 13 июня 1863 г. Она была затем перепечатана в газете «День», № 25 от 22 июня 1863 г.

... после двенадцатилетних каземат и ссылок... — Бакунин с 1849 г. находился в тюрьмах Саксонии, Австрии, в 1851 г. был выдан царскому правительству и заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, с 1854 г. переведен в Шлиссельбург, а в 1857 г. сослан в Сибирь, откуда бежал в июне 1861 г. (см. статью «М. А. Бакунин» — т. XVI наст. изд., а также в «Былом и думах» главу «М. Бакунин и польское дело» — т. XI наст. изд.).

Бакунин ~  — Бакунин приехал в Лондон 27 декабря 1861 г. 15 февраля 1862 г. в прибавлении к 122-123 листу «Колокола» была опубликована его статья «Русским, польским и всем славянским друзьям», в которой утверждалось право всех народов на самоопределение и развивались идеи демократической федерации славянских народов (см. К, стр. 1026 — 1027).

С нами соглашались деятельные, передовые представители польского восстания. — В письме к издателям «Колокола» «От Центрального народного польского комитета в Варшаве», опубликованном в К, «полной самоправности всякого народа располагать своей судьбой» (стр. 1205).

С нами соглашались русские офицеры... — Имеется в виду, в частности, адрес «Офицерам русских войск от комитета русских офицеров в Польше», составленный А. А. Потебней и опубликованный в К, л. 151 от 1 декабря 1862 г.

Автор превосходной статьи ~ ~ земли, заселенные нашим народом». — Герцен цитирует заключительные слова статьи Н. И. Костомарова «Украина», опубликованной в К, л. 61 от 15 января 1860 г. и начинавшейся с заявления «сердечной благодарности» Герцену за утверждение права украинского народа на независимость в статье «Россия и Польша» (т. XIV наст. изд.).

... адрес Эзеля и других его товарищей ~  — О верноподданнических адресах прибалтийского дворянства см. выше, стр. 138, 170 и комментарии к ним. Об оппозиции финской общественности против этой казенно-патриотической кампании см. в наст. томе статьи «Россиада» (стр. 170 — 171, 174) и «Финляндия и адрес».

... они отдают Ионические острова. — По венскому трактату 1815 г. Ионические острова были отданы под протекторат Англии, но в результате национально-освободительного движения населения островов правительство Англии вынуждено было в 1862 г. поставить вопрос о передаче их Греции при условии избрания греческим королем ставленника Англии датского принца Вильгельма и демилитаризации о. Корфу. Передача Ионических островов комиссару правительства Греции состоялась 30 мая 1864 г. О праве населения этих островов на самоопределение Герцен писал в статье «Рсссия и Польша» (т. XIV наст. изд., стр. 35).

Что сделала прусская камера, призывая народ ~  — Имеются в виду обстоятельства, связанные с «конституционным конфликтом» 1862 — 1803 гг. между палатой представителей прусского ландтага и министерством О. Бисмарка. Хотя под адресом, выражающим преданность и одобрение палате представителей в связи с этим конфликтом, было собрано 377 500 подписей, либеральные парламентарии не решились обратиться за реальной поддержкой к народным массам. См. также комментарий к стр. 119.

... торжество, устроенное народом Ковенской губернии осенью 1861? — О манифестациях в намять соединения Литвы с Польшей, которые происходили в Ковно в начале августа 1861 г., рассказывалось в корреспонденции «Празднование соединения Литвы с Польшей в Ковне. (Из письма к издателям „Колокола" от одного русского)», напечатанной в К, л. 107 от 15 сентября 1861 г.

Испуганное правительство ~ вслед за другой демонстрацией в Вильне, подвергло весь край военному положению, — 12 августа 1861 г. в Вильно, во время народного торжества в память соединения Литвы с Польшей и демонстрации к могиле Ш. Конарского, произошли столкновения полиции с манифестантами (см. заметки «Васильев и Назимов», «Могила Конарского» — т. XV наст. изд.). 5(17) августа 1861 г. Александр II утвердил «Положения Комитета министров о правилах па случай объявления каких-либо местностей Северо-Западного края на военном положении», а 22 августа 1861 г. в Вильно, Гродно и других городах края было объявлено военное положение.

.. . наше заключение ~ что если ей не будут препяmсmвовamь насилием, mо она пойдеm с ней. — Имеется в виду заметка Герцена «С кем Литва?», написанная вслед за объявлением военного положения в Северо-Западном крае. В ней автор писал: «... по высочайшему повелению, Литва с Польшей...» (т. XV наст. изд., стр. 152).

». — Неточная цитата из письма Центрального народного польского комитета в Варшаве издателям «Колокола» (см. К, л. 146 от 1 октября 1862 г., стр. 1205).

... еще раз ~ повторить наше мнение ~ («Кол.», 147). — В 147 листе «Колокола» от 15 октября 1862 г. была опубликована статья Герцена «Русским офицерам в Польше» (см. т. XVI наст. изд.).

 — Подразумевается участие Бакунина в неудавшейся экспедиции Ф. Лапинского, снаряженной в марте 1863 г. для помощи польским повстанцам. Об этой экспедиции см. в «Былом и думах» главу «Пароход „Ward Jackson"...» — т. XI наст. изд.

«Nord» переводит статьи из «Дня»... — В период польского восстания в субсидируемой царским правительством газете «Le Nord» часто перепечатывались или излагались статьи и корреспонденции газеты «День», направленные против Польши. Так,«Le Nord» 10 апреля 1863 г. помещает перевод корреспонденции из Вильно, напечатанной в «Дне»; в № 134 газеты от 14 мая перепечатан отрывок из статьи «Дня» об амнистии 31 марта; 3 июня 1863 г. в газете приводится выдержка из статьи «Дня», автор которой выступал против идей европейского конгресса для разрешения польского вопроса, и т. д.

Это было сказано в статье на кончину К. С. Аксакова. «Колокол^», 1861. — Герцен не вполне точно цитирует строки из своей статьи «Константин Сергеевич Аксаков», которая была напечатана в К, л. 90 от 15 января 1861 г. (см. т. XV наст. изд.).

... зти слова вызвали дорогой для меня отзыв сочувствия. — 7 июня 1861 г. И. С. Аксаков писал Герцену по поводу его статьи-некролога «Константин Сергеевич Аксаков»: «Вы на мое письмо отвечали такой статьей в.. Колоколе", за которую я вас еще крепче полюбил и которая бесконечно лучше всего, что было сказано и написано о брате и Хомякове у нас, в России, друзьями» («Вольное слово», № 60 от 1 мая 1883 г., стр. 7).

... свежие уроки своих профессоров рабства. — См. комментарий к стр. 310.

... торопившиеся подтянуть паруса... — Намек на еженедельник И. С. Аксакова «Парус», запрещенный правительством 10 января 1859 г.. на втором номере. Об этом сообщалось в публикации «Бешенство цензуры» — К,

Я не скрывал перед рассвирепевшим, старым миром моего мнения ~ говорил и после... — Герцен имеет в виду произведения, написанные им в период Крымской войны — «Старый мир и Россия», «Народный сход в намять февральской революции» (см. т. XII наст. изд.), а также более поздние — «Франция или Англия?» (см. т. XIII наст. изд.), главы «Былого и дум» «Il Pianto» и «Post scriptum» (см. т. X наст. изд.), «Джон Стюарт Милль и его книга „On Liberty"» (см. т. XI наст. изд.).

... я писал об них в 1859 году. — Герцен имеет в виду свою статью «Россия и Польша» — т. XIV наст. изд.

В начале 61 года в нашем изгнании готовился праздник ~ я должен был провозгласить тост за «Александр II, начавшего освобождение крестьян!» — Празднование «начала освобождения крестьян» состоялось в лондонском доме Герцена 10 августа 1861 г. О предстоящем празднике Герцен извещал тогда же в заметке «Освобождение крестьян» — т. XV наст. изд., стр. 64. Текст тоста, который он предполагал произнести на этом торжестве, см. в т. XV наст. изд., стр. 217. Подробнее о празднике, омраченном вестью о расстреле мирной демонстрации в Варшаве 8 апреля 1861 г , Герцен говорит в статье «10 апреля 1861 г. и убийства в Варшаве» (т. XV наст. изд.).

... о каких-то подложных манифестах... — См. выше статью «Волжский манифест и Россия в осадном положении» и комментарий к ней.

[86] попутно (франц.). — Ред.