НА ПЛОЩАДИ СВ. МАРКА
Мы выходили, несколько человек, из дома, где останавливался Гарибальди в Венеции. Один итальянец, приятель времен Римской республики 1848 года, отойдя со мной под арку, как-то таинственно сказал мне:
— У меня на душе вопрос, сильно занимающий меня.
— Что такое?
— Скажите мне, скажите откровенно, я вас прошу об этом, потому что сам нахожусь в тревожном сомнении, что вы — со стороны греков и славян?
— Да как же иначе... вы меня знаете не со вчерашнего дня?..
— Оно так... но... ведь как там хотите, вы все же будете на одной дороге, встретитесь с русским правительством...
— Вы ошибаетесь, не мы встретимся с русским правительством, а русское правительство с нами... да и не с одними нами, а и с Гарибальди — вы слышали?
— О да... да...
«Колокол» — с турецкой или с греческой стороны? Мы ни разу не говорили ни о критском восстании, ни о славянском движении, но теперь пора и нам сказать, за кого мы. Мы вполне, безусловно за греков, хотящих слиться с греками; за славян, стремящихся освободиться от чужого ярма. Мы так же горячо и искренно желаем им успеха, как желали для католической, нерусской Польши отделения ее от России.
Двух мер[77] у нас нет, наши убеждения не зависят ни от гeoграфической долготы и ширины, ни от патриотической алчности и скопидомства, а потому-то мы так же братски приветствуем греков на Крите, как приветствовали в 1863 году поляков на Висле.
Примечания
Печатается по тексту К, л. 238 от 1 апреля 1867 г., стр. 1941, где опубликовано впервые, с подписью: И—р. Автограф неизвестен.
____
Статья явилась первым программным выступлением «Колокола» по поводу восстания греков против турок на о. Крите, начавшегося в 1866 г., и широко развернувшегося к 1867 г. национально-освободительного движения в Сербии, Черногории, Болгарии против турецкого владычества.
15 марта 1867 г. Герцен писал Огареву: «Я считаю необходимым заявить сочувствие „Колокола" к греческому делу и прошу сейчас написать твое мнение. Я сегодня же попробую написать». В ответном письме от 18 марта Огарев горячо одобрил намерение Герцена, неоднократно повторив просьбу «поскорее прислать» «о греческом огне». Но уже днем ранее Герцен выслал ему свой «манифест о греках», как он назвал эту статью в письме к Огареву от 17 марта 1867 г.
К этому времени судьба Крита стала одним из центральных вопросов международной политики. Весной 1867 г. Россия вела дипломатические переговоры о Крите с Францией, Северо-Германским Союзом и Италией, результатом которых явилась коллективная нота, врученная послами этих стран правительству Турции 6 апреля 1867 г. В ней были высказаны советы предоставить критянам путем плебисцита решить участь острова, что было бы равносильно присоединению его к Греции. В том же году европейские державы принудили Турцию удалить из Сербии турецкие гарнизоны.
наст. томе «Котам игра, мышам слезы», «Августейшие путешественники»). Однако вопрос о независимости греков и славян был для Герцена в первую очередь проблемой не дипломатической или национальной, а одной из сторон развития международного демократического движения. В этой связи он упоминает в статье о встрече с Гарибальди в Венеции и беседах с ним о критских событиях.
Поэтому же Герцен добавляет к статье подстрочное примечание, в котором указывает на то, что царское правительство, оставаясь душителем политической и национальной свободы внутри империи, не может стать освободителем других народов. Эту часть статьи Герцен считал весьма существенной. Посылая статью в «Колокол», он писал Огареву 17 марта 1867 г.: «Не давай Долгорукову менять, особенно подстрочное замечание».
Тем не менее слова статьи о возможности «встречи» русского правительства с демократией в критском вопросе вызвали ироническое замечание А. А. Серно-Соловьевича в postscriptum'e к брошюре «Наши домашние дела» (см. стр. 39). Резко отрицательно оценивая выступление-Герцена (см. стр. 37—40 указанного издания), Серно-Соловьевич противопоставлял ему статью Чернышевского «Народная бестолковость». в которой тот, обращаясь к славянофилам-панславистам, писал в 1861 г.: «... турецкие славяне освободятся без всяких пособий от вас; своими же сентиментальными излияниями и чувствительными рассуждениями о призвании русского орла <...> вы положительно вредите освобождению турецких славян, возбуждая тревогу в западных державах» (Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. VII, М., 1950, стр. 838).
Еще до опубликования настоящей статьи Герцен сам, видимо, почувствовал неудовлетворенность ею, необходимость более четкого выражения своих взглядов по восточному вопросу. 22 марта он пишет Огареву: «Статейку о Греции надобно поставить в сред<ину>» (это указание не было выполнено, статья «На площади св. Марка» помещена в «Колоколе» как передовая). А 31 марта Герцен делился с ним новым замыслом: «Я еще хочу написать по поводу реакции и восточного вопроса несколько слов воззвания к совести». 3 апреля новая статья на эту тему, под названием «Жаль», была послана Огареву и опубликована в «Колоколе» 15 апреля. Развивая тему подстрочного примечания статьи «На площади св. Марка», Герцен клеймит в ней господствующую в России «олигархическую реакцию», способную лишь «сгубить, вместо помощи», дело славянского освобождения, вскрывает то обстоятельство, что власть, «по натуральному влечению» борющаяся «с русским развитием <...>, исказит и загрязнит греко-славянское дело».
«Славянская агитация», «Этнографическая агитация в Москве», «Мазурка» и другие статьи наст. тома) Герцен разоблачает великодержавную сущность панславизма, противопоставляя ему идею славянской демократической солидарности.
____
~ из дома, где останавливался Гарибальди в Венеции. — Гарибальди приехал в Венецию 26 февраля 1867 г. Он поселился в здании «Старых прокураций», окна которого выходили на площадь св. Марка (см. в «Голосе» от 22 февраля/6 марта 1867 г., № 53, корреспонденцию из Венеции Н. Родионова). Герцен, находившийся с 18 по 27 февраля в Венеции, посетил Гарибальди, по-видимому, 27 февраля (см. письма Герцена к Огареву от 26 и 27 февраля 1867 г.).
~ освобождены оттоманским правительством». — «Голос» от 18 февраля 1867 г., № 49.
[77] В русских газетах повторена новость из Патраса о том, что «кандиотские инсургенты, попавшиеся в плен к туркам, освобождены оттоманским правительством». Мы не сочувствуем турецким расправам, нам противно анахронистическое существование в Европе этого народа, с его религиозным и всяким застоем, с его узкой, закабаленной совестью, с его безнадежностью выйти из своего «домостроя», но тем не меньше нельзя не улыбнут безнадежностью выйти из своего «домостроя», но тем не меньше нельзя не улыбнуться при мысли, как неловко было читать эту новость обществу, бражничавшему в честь Муравьева (доказавшего впоследствии, что он был только тупой изверг, без всяких способностей), и его журнальным лейб-трубачам вроде Каткова. Неправославный обладатель правоверных понимает, что инсургентов, взятых в плен, с оружием в руках, нельзя ни судить плац-майорами и всякой гарнизой, ни вешать, ни расстреливать, ни посылать на каторгу... а благовоспитанный, благогерманизированный, благоверный и благочестивый самодержец всея России не понимает этого. Только стирая мрачные следы недавних гонений и преследований, можем мы, честно и прямо глядя, явиться помощниками правому делу. Без раскаяния и отречения от муравьевского гноя мы представим на Востоке противное зрелище какого-то кровавого паяца, у которого одна ластовка сшита из указов о ссылках за мысль, за любовь к своему краю, а другая — из благородных сочувствий к освобождающимся грекам и всем славянам —