ЖАЛЬ
Да, ужасно жаль, что именно теперь, в ту минуту, когда перед Россией раскрывается с неожиданной быстротой великое историческое дело, правительство — не умеющее ни остынуть от польского восстания, ни прийти в себя от каракозовского выстрела[79] — тащится бессмысленной, тупой реакцией, топчет лучшие всходы, разделывает сегодня что само вчера сделало и, сея дома смерть и гонения, хочет вдали пожинать лавры освободителя.
Таким Гарриком, смеющимся одной половиной лица и плачущим другой, ему не удастся быть; по натуральному влечению оно с головой уйдет в тревожную и ненужную борьбу с русским развитием и с тем вместе исказит и загрязнит греко-славянское дело.
... Время наше, что ли, не пришло?
Но ведь историческую стрелку можно до известной степени подвигать. Наши опекуны это знают и именно теперь, когда надобно ринуться вперед, двигают ее назад. Видно, мы еще не довольно очистились от наших и чужих грехов... видно, их довольно на нашем неразумье и на нашей совести.
Такой совокупности, такого сцепления обстоятельств, событий, даже случайностей Россия не дождется веками... Ей стоит сбросить с себя напрокат взятый мундир, которым она пугала своих и чужих, выдавая себя за немецкого офицера; стоит поступиться дикими привычками самоуправства, вполовину сбитыми силой обстоятельств; поступиться дикой алчностью на поземельные захваты, чтоб прямо и смело, без дипломатических прозрачных обманов, без уколов исподтишка, без ударов из-за спины, без пальто Менщикова и мороченья английского посла, стать во главе восточного движения.
Ведь это дверь в новый том всемирной истории, и мы не взойдем в нее, не растворим ее à deux battants[80], потому что, погруженные в мелкие дрязги дома, озабоченные добиванием Польши, искажением народного воспитания, унятием земских собраний, свободной речи и неминуемого социального развития, мы не имеем возможности сосредоточиться на главном вопросе, — на вопросе, который увлек и поглотил бы все, обмыл бы все и который мы, пожалуй, сгубим, вместо помощи. Мы слишком полиция, слишком смирительный дом, чтоб быть историей и ареопагом народов. Мы боимся за изношенную до дыр голштинскую порфиру, перешитую из петровской, а ее-то и надобно бросить к черту для того, чтоб начать свою, русскую жизнь. В ее-то швах, в ее вытертом горностае сидят все эти Шуваловы, Валуевы, Толстые — сам водяной трихин Муравьев мог только воспитаться в ее гнилой мездре. Человек, носящий ее, поневоле вместо того, чтоб твердым шагом идти вперед, стоит на одном месте и чешется… А история идет не дожидаясь.
Мало скорбей в жизни, которые бы так сокрушали человека, так подавляли, как бесплодное пониманье, рядом с невозможностью убедить сбившихся с дороги, что они сбились с нее и ищут выхода там, где его нет.
Слабую надежду нашу, что наши слова у кого-нибудь да отзовутся в сердце, основываем мы на известной притче евангельского вертоградаря, бранившегося, но шедшего на работу.
Странна участь нашего дальнего звона. Теперь стараются не слыхать его. Прежде слушали его, с тем удивлением, с которым все не привыкшие к языку свободного человека слушают в первый раз заявленный протест... потом нас стали ругать, что б мы ни говорили. Во все это время мы неуклонно шли своей дорогой, нашу неизменность признали за нами злейшие враги, и часть того, что мы проповедовали беспрерывно, так или иначе — осуществилось. Мы не хотим сказать, что это делалось вследствие наших слов, а заявляем как доказательство, что наш инстинкт был верен и мы чуяли, куда потянет ветер, прежде чем он поднимался, как, например, в Американском союзе.
Вот почему мы не можем молчать при предстоящих событиях. Мы чуем поднимающуюся волну и боимся, что ею не воспользуются в хмелю реакции и безумия.
Восточный вопрос застигнул нас в минуту страшного нравственного запустения, в холодный, вялый, но принявший правильный вид период гонений всего живого, юного, свободного. Острая горячка цинического, комического, кровавого торжества раболепья и азиатских восторгов о спасении государя сменилась покойным, хроническим террором олигархической реакции, грозящей уничтожить и раздавить все сделанное со смерти Николая. Зимний дворец и его флигеля полны злодеями... И эти-то злодеи дома пойдут освобождать славяно-эллинский мир?
Конечно, история не останавливается за чистотой рук, она неразборчива и так привыкла к обществу всяких разбойников и искателей приключений, что и ими достигает своих целей, но дурные начала кладут ядовитый фермент страшных болезней и надолго искажают характер событий.
Россия не может переработать зверскую сторону петровского переворота.
Франция не может обсохнуть от крови, пролитой во время террора.
Венеция страстно рвалась к Италии — откуда же фальшивая нота, печальный звук в ее радости, откуда смущенье на лице итальянца?..
Нельзя искоренять язык, брать штрафы с детей, ломать католические кресты, выбрасывать богородиц из нишей, срывать траур с женщин, переводить насильственно вывески... нельзя купаться в этом мелочном, гадком, грязном, бездушном преследовании и плакаться о православных церквах, о замене русской азбуки латинской. Нельзя морить на каторге Михайловых, Мартьяновых, держать в оковах Чернышевских и посылать публично набранные складчины грекам и позволять всяким братьям «птицеловам» произносить возмутительные тосты. Нельзя не краснея посылать фрегаты для спасения чужих эмигрантов — направо — налево.
«Московских ведомостей», который одним столбцом душит побежденного поляка, а на другом печатает революционные воззвания к грекам и галичанам.
Примечания
Печатается по тексту К, л. 239 от 15 апреля 1867 г., стр. 1949—1950, где опубликовано впервые, с подписью: И —р. «Колокола».
Беловой автограф статьи сохранился в архиве Герцена (ЦГАЛИ; разночтения приведены в разделе «Варианты»). На первом листе автографа, слева от заглавия, помета Герцена: «(можно пустить 1-й статьей)». Слева же, на полях, вдоль верхней половины листа рукою Герцена написано: «Прошу непременно корректуру». В левом верхнем углу следующего листа автографа, где начинается абзац «Конечно, история...» — помета Герцена: «К<онец> статьи ,,Жаль"». В конце автографа подпись: «И—р» и дата: «6 апреля. Ницца». Далее, на том же листе, следует текст заметки Герцена «Русский» (cм. в наст. томе под названием «Новый журнал». стр. 243).
О замысле статьи Герцен писал Огареву 31 марта 1867 г.: «Я еще хочу написать по поводу реакции и восточного вопроса несколько слов воззвания к совести»; очевидно, об этом намерении шла речь и в письме Герцена к Огареву от 29 марта 1867 г.
____
Статья «Жаль» писалась Герценом в первые дни апреля 1867 г. В письме к Н П. Огареву от 3 апреля он сообшал: «Посылаю вторую „первую Грецию" под заглавием „Жаль"» («первой Грецией» Герцен называл статью «На площади св. Марка» — см. выше в наст. томе и комментарий к ней).
Статью «Жаль» Герцен считал необходимым довести до сведения русской общественности и просил Огарева «посылать „Колокол" как можно больше и в редакции, и в Москву» (см. стр. 453 наст. тома).
____
— В первую годовщину покушения Д. В. Каракозова на Александра II, 4 апреля 1867 г., т. е. еще до напечатания статьи, была торжественно освящена часовня у ворот Летнего сада, сооруженная на средства, собранные по подписке (см. корреспонденцию «Открытие и освящение часовни у Летнего сада в Петербурге» в «Московских ведомостях» от 7 апреля 1867 г., № 77).
...без пальто Менщикова и мороченья английского посла... — Герцен высмеял поведение царского посла в Константлнополе в 1853 г. А. С. Менщикова в статье «Пальто Менщикова и рубаха Муравьева Вешателя»: «Менщиков под солнцем Византии преет в пальто, чтоб показать форс» (т. XIV наст. изд., стр. 303).
Весной 1867 г. послы России, Франции, Северо-Германского союза, Италии в Константинополе заявили турецкому правительству, что их правительства рекомендуют предоставить критянам самостоятельность. Лишь английское правительство отказалось присоединиться к этому коллективному представлению. Говоря о «мороченье английского посла», Герцен, по-видимому, имеет в виду переговоры, с английским послом в Петербурге, в которых русская дипломатия ставила себе целью добиться изменения позиции Англии в критском вопросе, не идя в то же время на обострение отношений с ней.
... ~ унятием земских собраний... — послужили отчет и доклад губернской управы земскому собранию от 3 января 1867 г., где «порицались действия административных властей» по управлению земским хозяйством, что возбудило в земском собрании «неуместные прения». См. об этом также «Вопросы, запросы, загадки и сфинксы» — стр. 275 наст. тома и комментарий к ней, а также «Письмо из Петербурга» П. В. Долгорукова — К, л. 235—236 от 1 марта 1867 г., стр. 1919—1922; «Indépendance belge» — К, л. 237 от 15 марта 1867 г.; «Две речи гр. А. П. Шувалова» — К, л. 233 от 1 апреля 1867 г.
...— Имеется в виду евангельская притча о виноградаре и его двух сыновьях. Когда отец послал их работать на винограднике, один из них сначала отказался последовать его совету, а затем, «раскаявшись, пошел» (Евангелие от Матфея, гл. XXI, 28—29).
...мы чуяли, куда потянет ветер ~ в Американском союзе.—См. статью «Америка и Россия» в наст. томе.
Нельзя искоренять язык ~ переводить насильственно вывески — См. статью «Скоты» — стр. 208 наст. тома и комментарий к ней. На «насильственный перевод» польских вывесок Герцен с возмущением откликнулся в заметке «Киевлянин» — т. XVIII наст. изд., стр. 403. О репрессиях за ношение траура см. заметку «К муравьевщине» — т. XVII наст. изд.
...посылать публично набранные складчины грекам ~ «nтицеловам» спасения чужих эмигрантов... — О сборе средств в пользу кандиотов см. комментарий к стр. 252 наст. тома. Упоминая о «птицелове», Герцен имеет в виду, по-видимому, выступление вел. князя Николая Николаевича во время благотворительного бала, устроенного в Петербурге в помощь критянам 30 декабря 1866 г. (об этом бале, благотворительная цель которого не была названа из дипломатических соображений, см. фельетон «Вседневная жизнь» в «Голосе» от 1 и 8 января 1867 г., №№ 1 и 8, за подписью «X. Л.»). Русский фрегат «Генерал-адмирал» в январе 1867 г. перевез 1200 женщин, детей и стариков с о. Крита в Грецию (см. «Москва» от 22 февраля 1866 г: , № 43).
...лист «Московских ведомостей» ~ воззвания к грекам и галичанам. — Имеется в виду, в частности, обращение Погодина «К галицким братьям», напечатанное в «Московских ведомостях» (см. стр. 157—159 наст. тома и комментарий к ним).
[79] Вскоре будет построена часовня в память неудавшегося выстрела, по настоятельному желанию государя! Что же этот памятник увековечит — возможность выстрела или его неудачу?
— Ред.