Иркутск и Петербург (5 марта и 4 апреля 1866)

ИРКУТСК И ПЕТЕРБУРГ

(5 МАРТА И 4 АПРЕЛЯ 1866)

Нам решительно нет шанса хоть косвенно сказать слово в пользу предержащих властей. Выстрел 4 апреля был нам не по душе. Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую на себя брал какой-то фанатик. Мы вообще терпеть не можем сюрпризов ни на именинах, ни на площадях: первые никогда не удаются, вторые почти всегда вредны. Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами. Убийства полезны больше всего лицам, династическим перемещениям. К серальным упразднениям венценосцев Петербург привык, он не забыл ни Ропши, ни Михайловского дворца.

Пуль нам не нужно... мы в полной силе идем большой дорогой; на ней много капканов, много грязи, но в нас еще больше надежд; на ногах тяжелые колодки — в сердце колоссальные, ненизлагаемые притязания. Остановить нас невозможно, можно только своротить с одной большой дороги на другую — с пути стройного развития на путь общего восстания.

Пока мы собирались высказать это иными словами, речь наша подкосилась черной вестью из Иркутска: Серно-Соловьевич умер 5 марта...

... Эти убийцы не дают промахов!

Благороднейший, чистейший, честнейший Серно-Соловьевич — и его убили...

Укоряющая тень Серно-Соловьевича прошла мимо нас печальным протестом, таким же напоминовением, как весть о варшавских убийствах 10 апреля 1861 года пронеслась грозным memento и покрыла трауром наш праздник освобождения крестьян.

Последний маркиз Поза, он верил своим юным, девственным сердцем, что их можно вразумить, он человеческим языком говорил с государем, он его тронул и — и умер в Иркутске, изнеможенный истязаниями трехлетних каземат. За что? Прочтите сенатскую записку — и всплесните руками.

Враги, заклятейшие консерваторы по положению, члены Государственного совета были поражены доблестью, простотой, геройством Серно-Соловьевича. Человек этот был до того чист, что «Моск. ведом.» не обругали его, не донесли на него во время следствия, не сделали намека, что он поджигатель или вор... Это был один из лучших, весенних провозвестников нового времени в России... И он убит... «Да они не хотели его смерти». — Что за вздор! Михайлов умер, Серно-Соловьевич умер, Чернышевский болен... Какие же это условия, в которые ставят молодых и выносливых людей, что они не выдерживают пяти лет? В этой методе замучивать своих врагов понемногу, без прямой ответственности лежит такая глубь лжи, трусости, лицемерия или такая преступная небрежность, перед которой всякое прямое тиранство чувствует себя настолько выше, насколько разбойник выше вора.

Разве жизнь этих людей не тем же свята для России, не застрахована, как и жизнь императора, разве они не из тех, которые вместе с ним участвовали в пробуждении России, в крестьянском вопросе, в упованиях на будущее?..

Нет, не нужен наш голос в соборном хоре ликований, негодований, протестаций, демонстраций. Пусть ждущие на водку радуются намеками и плачут доносами, пусть раболепное ханжество, растлевающее юношество до поддельного идолопоклонства, до того, что учащиеся инженеры заказывают икону, а московские студенты сгоняются к Иверской служить молебен, — пусть они одни участвуют в концерте. Звук нашего голоса не идет в их строй.

Мы не можем понимать друг друга.

Вот пример. Сумасшедший, фанатик или озлобленный человек стреляет в государя; необыкновенное присутствие духа молодого крестьянина, резкая быстрота соображения и ловкость его спасают государя. Чем же он его награждает? — Возведением в дворянское достоинство! Не для сравнения ли в общественном положении с стрелявшим? Весь смысл, весь урок, в котором история для вящей простоты сделалась аллегорией, притчей, — все вымарано[21], заклеено «дворянской грамотой». Придумайте из всех возможных и невозможных, из всех нелепейших наград самую нелепую — все будет не так вопиюще безобразно. Назовите Комиссарова лейб-крестьянином, дайте ему ленту через плечо, но на крестьянскую поддевку, дайте ему медаль на брильянтовой цепи, дайте ему самый большой брильянт из короны на цепи медалей, дайте ему миллион (и притом золотой монетой, а не бумажками), только оставьте его крестьянином —

Вырывая Комиссарова из его среды, оскорбляют крестьянство; надевая на него дворянский мундир, его самого делают смешным, опошляют. Что же за понятие имеет государь о крестьянстве, если он думает, что человек, совершивший подвиг должен быть исторгнут из этого болота?..

Что бы Комиссарову бить челом об увольнении его от дворянской грамоты?.. Другой крестьянин, который также бы защитил своею грудью своего земского царя и который совершенно невинно страдает на каторге жертвой правительственного неистовства, Мартьянов, так бы и поступил.

Что покушение 4 апреля опять рядом с искренним участием взболтает все раболепие русского общества, все полицейские мании шпионов-самозванцев, журналистов-доносчиков, литературных палачей, всю неуклюжую низость полуобразованной орды, всю необузданность чиновничьей среды, когда она выслуживается принижаясь, — мы в этом не сомневались. А все же читаем краснея за бесстыдство выражений и поступков.

Разносится слух, что назначают следователем Ланского, — клубный вопль: «Дай нам Муравьева... дай нам его, облитого кровью и покрытого проклятьями целой страны!..» Правительство позволяет себя насиловать и милостиво соглашается... Клубный восторг, и эта страшная фигура водяного-воина, поседелого в каверзах и пытках, полуслепого инквизитора в одышке встает из какого-то угла, где он был брошен, и обещает дворянам поработать исправно. Орлов-Давыдов, будущий пэр, «глава олигархической оппозиции», наследник Орловых, убивших Петра III, приветствует его с чувствительностью и целует Комиссарова по поручению Паскевича[23]. Орлов-Давыдов, который, когда государь хотел его обнять после покушения, как Тургенева бурмистр, поцеловал у государя руку: «Ручку, батюшка, ручку!»...

«Моск. ведомостей»:

Получив ужасное известие, что в августейшего и возлюбленнейшего нашего монарха какой-то злодей стрелял в то время, когда его величество изволил выходить из Летнего сада, я, по обязанности своей, должен был отправиться к своим пациентам в два большие семейства, где сообщил об этом варварском поступке. И что же? Как в одном, так и в другом семействе все навзрыд заплакали и начали собираться в церковь помолиться о спасении нашего обожаемого монарха.

Факту этому покорнейше вас прошу дать местечко на столбцах вашей уважаемой газеты, чтобы знал злодей, что он стрелял не в одно сердце, а в сердце всей великой русской семьи нашего великого государя.

Москва, 5 апреля. Военный медик Менщиков.

Само собою разумеется, что все эти отдельные блестки бледнеют перед полицейскими пароксизмами «Московских ведомостей». Мы их ждали, мы вперед себе делали праздник, предвидя, что они непременно постараются и нас пристегнуть к делу. Так и вышло.

— одна из самых крутых форм сумасшествия и что психиатры слишком мало обращают на нее внимания. Само собою разумеется, что эта болезнь развивается не у нормальных людей, а в особенно приготовленных и способных организмах, снедаемых завистью, самолюбием, самообожанием, желанием власти, ленты, места, мести. Все это так, но, однажды вытравив все человеческое в субъекте, для болезни удержу нет. Подозрительность, донос, клевета становятся потребностью, голодом, жаждой... Когда не на кого доносить, у больного делается тоска, он выдумывает Молодую Грузию, Молодую Армению... А тут в нас стреляют. Не может же Катков отделить себя от единства России, от государя — он разом государь и Комиссаров. Спасать Россию для него привычное дело. Что на нем много елея царского помазания, он заявил накануне покушения (3 апреля), объявляя что он вовсе не намерен слушаться министерских распоряжений, что он никому не подчиняется, кроме государя, что он знает своего Александра Николаевича, а никого другого знать не хочет... Скромненькие министры вынесли, и хорошо сделали... а то не далеко бы ушли от Константина Николаевича и Шедо-Ферроти... которым достанется теперь с муравьевской помощью. Услышав свист пули и оттолкнув руку убийцы, Катков с головой еще не обритой мечется на короткой веревке, как бульдог, которого не спустили, прыгает, визжит, лает, стараясь перекусать всех.

Получив телеграмму из Петербурга, вот что он печатает: «Сегодня, в 4¹/₂ часа пополудни неизвестный выстрелил... что это переодетый революционный эмиссар», и затем: «Недавно зарево пожаров освещало все пространство России; теперь совершается покушение на жизнь ее государя. Неужели и теперь не найдем мы средств проникнуть »

Кто же это полагал? И что значит переодетый эмиссар? Разве революционные эмиссары имеют свой мундир, свои выпушки и петлички, как жандармы? Это что-то напоминает «заграничных выходцев» той же газеты.

Но «патос», как писывал гегелист-эстетик Катков в сороковых годах, не тут — он весь в этом томном, замирающем: «Неужели и » Тут какое-то мление, какой-то страх... ну, может, какая-нибудь жертва ускользнет... а вместе с тем сердце чует жженое мясо, хруп ломаных костей... Может быть, попадется какой-нибудь нигилист, издевавшийся над Катковым в «Искре», и его кости будут хрустеть; узнает он, что значит писать против нас... «Ну, а как не найдут средств?» — Успокойтесь, найдут; великого Петра. С легкой руки первого намека пошли писать ведомости; мы только удивлялись одному: куда делся лондонский банкир Т., друг Маццини, вербовавший в Тульче через нас зажигателей... но удивлялись недолго, только до 7 апреля:

Может ли допустить Россия, чтоб эти области (дунайские княжества) еще в большой мере, чем прежде при князе Кузе, стали гнездом всесветной революции, которая оттуда вела бы свои подкопы против соседней России, чтобы там по-прежнему и еще более, чем прежде, скоплялись шайки русских отверженцев и польских революционеров, организовали из себя общества поджигателей и высылали против России всякого рода политических преступников?

И потом — пол-оборота, фронт и донос с блиндажом:

на кого, т. е. на какую враждебную внутреннюю партию указывает общественное мнение. Вся надежда теперь на следствие: на его обязанности раскрыть истину во всей ее наготе, со всеми мельчайшими подробностями, со всеми оттенками.

— «Полноте, да ведь это скорее поляки?»

И наш Ноздрев, не обинуясь, говорит: «Да, да, самые польские поляки, в этом никто не сомневается... все это сделал Сераковский с того света и Огрызко из каторги»... «Стрелявший — не русский», — пишет Катков, по несчастию, в самое то время, как поляк оказался саратовским помещиком

Но волчок спущен, Каткову мало Молдо-Валахии и поляков, нигилистов и зажигателей — «подавай барыне весь туалет», и вот он собирает в какую-то корреспонденцию Хера все и оканчивает доносом. Отгадайте на кого? — Не скажу.

Корреспонденция начинается дальними апрошами. Сначала как обычная форма, как принятый ритуал, без которого Катков не может обойтиться, — намек на молодежь, на «авторов Земли и Воли», потом сомнение — не были ли эти авторы «оружием в руках более искусных». Далее догадка, что искусные руки — руки польские... апроши становятся ближе, теснее... и вдруг атака:

Я могу указать на корень зла лишь слегка, по вот симптомы неясной постановки русского дела. Во-первых, это почти одновременное нападение на русскую печать и на ту якобы чрезмерную свободу, которою она пользуется при системе административных предостережений, — нападение с двух разных сторон: с точки зрения крупных землевладельцев (русских!) в газете «Le Nord» и с польской точки зрения в «Revue des Deux Mondes» и «Journal des Débats». Вот вам один симптом. Другой состоит в том, что газета «Весть», под фирмой поддержки русского крупного землевладения, явно покровительствует идеям отнюдь не русским. Всякое заявление, служащее к распространению невыгодного мнения о землевладении в Западном крае, она тотчас помещает в свои столбцы, а противоположные проходит упорным молчанием... «Весть» вытеснила «Голос» из Западного края и трубит победу. Она имеет на то полное право.

На этой прелести мы оставляем литературный застенок с полным и глубоким презрением вовсе не к Каткову — он делает свое катковское дело, — но к его публике.

Наградить нелепее того, как сделал государь, Комиссарова невозможно. Но верноподданные и тут попробовали не без успеха состязание. Оппозиционный Щербатов находит, что спасти жизнь государя показывает большие экономические способности, и именно по части «сельского хозяйства», и предлагает его членом Экономического общества, — с этой легкой руки пошли делать Комиссарова членом клубов, ученых обществ, собраний, музеев, лицеев и пр. Того и смотри, что корпорация московских привилегированных повивальных бабок изберет его почетным повивальным дедушкой, а общество минеральных вод включит в число почетных больных и заставит даром пить емсскую, зедлицкую, пирмонтскую и всяческую кислую и горькую воду... Зачем же вы это дурачитесь? Пожалейте же человека, который спас государя.

Примечания

К, л. 219 от 1 мая 1866 г., стр. 1789—1791, где опубликовано впервые, без подписи. Этой статьей открывается лист «Колокола». Автограф неизвестен.

Авторство Герцена устанавливается его письмом к С. Тхоржевскому от 23 апреля 1866 г., где Герцен сообщал: «Я небольшую статейку об аттестате написал, но не могу ее послать (недостает подробностей о стрелявшем)»; речь идет здесь явно о статье для л. 219 от 1 мая, так как далее Герцен пишет: «... на этот раз, может, „Колокол" и по необходимости опоздает. Событие 16 апреля так важно, что тут дня два ничего не значат». Ср. также в письме к сыну от 1 июня 1866 г.: «Уж за статью „Иркутск и СПб." я получаю ругательства...»

Включено в издание М. К. Лемке (Л XVIII, 374—381).

_____

«Иркутск и Петербург» — первый отклик «Колокола» на выстрел Д. В. Каракозова в Александра II 4 апреля 1866 г. — знаменательна своими принципиальными возражениями против индивидуального террора. Эти возражения вытекали не только из антипатии Герцена к кровавым средствам борьбы, но и из его веры в возрастание исторической активности народных масс. Вместе с тем Герцен, как революционный демократ, выступает в этой статье прежде всего против белого террора царизма, жертвой которого пал Н. А. Серно-Соловьевич. О полемике, вызванной статьей, и в особенности характеристикой Каракозова как «фанатика», см. в статье Б. П. Козьмина «Герцен, Огарев и „молодая эмиграция"» (ЛН, т. 41—42, стр. 26).

В подзаголовке статьи дата «5 марта» Герценом поставлена ошибочно: Н. А. Серно-Соловьевич умер 14 февраля 1866 г. (см. ЛН, т. 62, стр. 568).

_____

К серальным упразднениям венценосцев Петербург привык, он не забыл ни Ропши, ни Михайловского дворца. — «1 июля 1858» Герцен охарактеризовал русскую историю от Петра I до Александра I как «уголовное дело» (см. т. XIII наст. изд., стр. 295).

... и его убили... — Подробности о смерти Н. А. Серно-Соловьевича Герцен привел в некрологе П. А. Мартьянова (стр. 113 наст. тома). О том, что по пути в ссылку Н. А. Серно-Соловьевич тяжело заболел, Герцен сообщал в «Колоколе» ранее (стр. 321 наст. тома).

— Речь идет о расстреле демонстрантов в Варшаве русскими войсками 8 апреля 1861 г. Герцен писал об этом ранее в статье «10 апреля 1861 и убийства в Варшаве» (т. XV наст. изд., стр. 65—67; см. там же комментарии на стр. 353 и 420).

Последний маркиз Поза... — Так Герцен неоднократно называл (по имени действующего лица в драме Шиллера «Дон Карлос») Н. А. Серно-Соловьевича. Н. А. Тучкова-Огарева вспоминала о Н. А. Серно-Соловьевиче: «... он был необыкновенно прямого характера; в нем были редкое благородство, настойчивость, самоотвержение, что-то рыцарское, почему Герцен с первого свиданья прозвал его: „Маркиз Поза"» (Н. А. Тучкова-Огарева. Воспоминания. М., 1959, стр. 154).

... учащиеся инженеры заказывают икону, а московские студенты сгоняются к Иверской служить молебен... — «Московских ведомостей» от 9, 12 и 19 апреля 1866 г., №№ 74, 76 и 82. См. также комментарий на стр. 411 наст. тома.

... необыкновенное присутствие духа ~ спасают государя. — По официозной легенде, созданной с целью доказать преданность крестьянства «царю-освободителю», Д. В. Каракозов промахнулся потому, что случайно очутившийся рядом костромской мещанин из крестьян О. И. Комиссаров ударил его по руке (сводку данных по этому вопросу см. в статье Б. Я. Бухштаба «После выстрела Каракозова» — «Каторга и ссылка», 1931, кн. 5, стр. 50—88). Указом от 9 апреля 1866 г. Комиссарову было пожаловано потомственное дворянское достоинство; реакционные круги и официозная печать (прежде всего «Московские ведомости») на все лады прославляли его «подвиг»; Комиссарова осыпали бесчисленными выражениями благодарности и поздравлениями, возили на балы, заставляли показываться народу, в честь его заказывали иконы Св. Иосифа Песнопевца, его именем называли новорожденных и т. д.

Müller, ~ — В переводе с нем. диалекта означает: «Мюллер. Стало быть, убийца был русский дворянин? Шульце. Да... Мюллер. А тот, который спас императора, крестьянин? Шульце. Да... Mюллер. И в награду за это крестьянин теперь... Шульце. Сделан дворянином. Мюллер. Ну уж эти мне газеты! Черт побери всю прессу». Цитата из немецкого еженедельного юмористического журнала «Kladderadatch» от 22 апреля 1866 г., № 18, в каждом номере которого печатались подобные краткие диалоги двух бюргеров; в цитате Герценом сделаны некоторые сокращения, в частности во всех трех репликах Шульце выпущены слова: «so steht es in den Zeitungen» («так значится в газетах»).

Жив ли он, бедный? — О П. А. Мартьянове см. наст. том, стр. 113 и комментарий к ней.

«Говорят, что двое родственников О. И. Комиссарова вела крестьянина в Сибирь!» — Цитируется редакционная статья газеты «Голос» от 10 апреля 1866 г., № 98.

... и эта страшная фигура ~ — M. Н. Муравьев Вешатель был назначен председателем Верховной комиссии по делу Д. В. Каракозова. См. далее заметку «Из речи Муравьева» (стр. 67 наст. тома).

Орлов-Давыдов ~ «и целует Комиссарова поцеловал у государя руку: «Ручку, батюшка, ручку!..» — Описание обеда в петербургском дворянском собрании 10 апреля 1866 г., на котором В. П. Орлов-Давыдов обратился к О. И. Комиссарову с благодарственной и поздравительной речью, см. в «С. -Петербургских ведомостях» от 13 апреля 1866 г., № 98. Герцен использует слова бурмистра Софрона из рассказа И. С. Тургенева «Бурмистр» для характеристики раболепия В. П. Орлова-Давыдова (о самом факте см. в «Северной почте» от 6 апреля 1866 г., № 71, и «Московских ведомостях» от 8 апреля 1866 г., № 73).

«Я был сегодня да около!» — Цитата из «Письма к издателям», за подписью «Москвич» («Московские ведомости» от 12 апреля 1866 г., № 76).

«Получив ужасное известие, ~ Военный медик Менщиков»— Приведено «Письмо к издателям» («Московские ведомости» от 9 апреля 1866 г., № 74).

... он заявил накануне покушения ~ а никого другого знать не хочет... — «Второе предостережение и второй Годунов» (стр. 76 наст. тома).

... от Константина Николаевича и Шедо-Ферроти... которым достанется теперь с муравъевской помощью. — Герцен имеет в виду, что при поддержке M. Н. Муравьева Вешателя, назначенного председателем Верховной следственной комиссии, «Московские ведомости» M. Н. Каткова еще более усилят свои выпады не только против революционной общественности, но и против вел. князя Константина Николаевича и его окружения — за их «либерализм». По поводу нападок Каткова на брошюру Шедо-Ферроти «Что сделают с Польшей?» Герцен писал в статье «Правительственная агитация и журнальная полиция» (т. XVIII наст. изд., стр. 269). О выступлениях Каткова против Шедо-Ферроти см. также в статьях Герцена «Болтовня с дороги» (т. XVIII наст. изд., стр. 412), «Второе предостережение и второй Годунов» (стр. 77 наст. тома) и др.

«Сегодня ~ »— Цитируются отрывки из передовой «Московских ведомостей» от 5 апреля 1866 г., № 70; курсив Герцена.

С легкой руки первого намека пошли писать ведомости... — Намек на нерусское происхождение стрелявшего был сделан в первом же официальном сообщении: «О личности преступника мы ничего еще не можем сообщить определительного. Ему с небольшим 20 лет. Он чисто говорит по-русски. » («Северная почта» от 5 апреля 1866 г., № 70, курсив наш). Намек сразу же был подхвачен «Московскими ведомостями»; в № 73 от 8 апреля Катков писал: «Он не русский, он не может быть русским! — вот слова, которые в эти дни слышались повсюду в народе, а глас народа есть глас божий. Сейчас получили мы частную телеграмму из весьма уважительного источника такого содержания: „Имя злодея — Ольшевский; он поляк"».

... куда делся лондонский банкир Т. зажигателей... — Об этом см. в статьях Герцена «От издателей <„Инвалид" напечатал...>», «Агентство Герцена в Тульче и „Московские ведомости"», «Агентство в Тульче» и заметку «Поджигатели и подлецы» в т. XVIII наст. изд.

«Может ли допустить Россия ~ » — Цитата из редакционной статьи «Московских ведомостей» от 7 апреля 1866 г., № 72.

«Нечего называть вам ~ со всеми оттенками». — Цитата из «Корреспонденции из Петербурга», опубликованной в «Московских ведомостях» от 7 апреля 1866 г., № 72. В ней же было высказано предположение, «не действовали ли Огрызко и Сераковский в пользу готовившегося мятежа?», которое далее приводит Герцен.

— Сообщение о том, что благодаря «трудам следственной комиссии» удалось установить личность стрелявшего — Дмитрия Владимировича Каракозова — было напечатано в «Северной почте» от 13 апреля 1866 г., № 77, и перепечатано в других газетах.

Корреспонденция начинается дальними апрошами. — Т. е. подступами (франц. approches). Далее излагается и цитируется корреспонденция из Петербурга, напечатанная в «Московских ведомостях» от 9 апреля 1866 г., № 74, с подписью: X.

Оппозиционный Щербатов предлагает его членом Экономического общества... —5 апреля 1866 г. на обеде в Сельском клубе Г. А. Щербатов предложил избрать О. И. Комиссарова почетным членом Вольного экономического общества («С. -Петербургские ведомости» от 7 апреля 1866 г., № 92).

[21] Даже «Кладерадач» не вынес этого:

Muller. örder war ein Russischer Edelman?

Schult ze. Ja...

Müller. Und der den Kaiser jerettet hat war ein Bauer?

Schullze. Ja...

Und zur Belohnung dafür is nu der Bauer?...

Schultze. Zum Edelman jemacht.

Muller.