ИЗ ПЕТЕРБУРГА
Наконец-то письмо из Петербурга. Передаем главную часть его:
Аресты самые безобразные, самые беспричинные продолжаются. Вo что бы то ни стало хотят запугать государя и уверить его, что он своей кротостью и благодушием дал созреть охватившему всю Россию заговору, что необходимы решительные меры. Зло, причиняемое доносящими журналами, безмерно. Все общество сначала было уверено, что не нынче-завтра раскроют огромный заговор; все готовы были помогать полиции, и на первом плане помогали гвардейские офицеры. Тайна, в которой ведется дело, после обещанной Муравьевым гласности, охладила многих — начинают подозревать интригу. Но дело сделано, и толчок дан... Из полиции Трепов выгоняет всех, кто, по его понятию, не способен быть злым гонителем всего молодого и живого, из учебных заведений гонят учителей, на уроках которых ученики держат себя развязнее. Шпионов бездна здесь, много отправлено в Москву, в провинции и в чужие края, особенно в Швейцарию (милости просим!). Муравьев удвоил им жалованье.
Каракозов не признает себя Каракозовым и не признает двоюродного брата, его признавшего. Муравьев требовал выписать из Сибири Чернышевского, на что государь не согласился. Из лиц известных арестованы: Благосветлов (в самом начале), Зайцев, Курочкины, Худяков, полковник Лавров, Елисеев, Евpопeyc с женой и его брат. Ковалевский, Слепцов; арестовано много девиц и женщин (нигилисток). Из последних некоторые выпущены и вместе с тем награждены желтыми билетами, которые выдают публичным женщинам.
«Отысканы ли следы какого-нибудь общества?» — спросил один знакомый Муравьева. — «Общества нет никакого, но будет, если не истребить вредные задатки». Муравьев ищет этих задатков везде, даже за границей. Он хочет приплести к делу 4/16 апреля не только обличителей, отрицателей и нигилистов, находящихся здесь, но и тех, которые за границей. Говорят, что вольный слушатель медицинской академии Бельский (или Бельгин), здоровый, красивый малый, находясь под арестом, заболел и отправлен в секретное отделение военно-сухопутного госпиталя. В прошлую сyбботу, 30 апр. [12 мая], утром в 9 час., в своей каморке, он повесился. На стене найдена надпись: «Меня по приказанию Муравьева пороли нагайками».
Говорят, что Каракозова пытали разными оригинальными средствами. Он твердо отвечал при первом допросе. Ночью допросы опять начались и продолжались беспрерывно трое суток. Пытать его хирургическими средствами не смеют: утверждают, что государь не приказал, а потому прибегли к новым бесследным пытаниям и к науке. Сначала его ставили в какой-то футляр, по доктор Здекауер сказал, что он или умрет или совсем сойдет с ума, а потому ученый врач и посоветовал футляр заменить раздражающим электрическим током. (Здекауер пожалован 16/28 апреля в тайные советники!). Несчастный пациент заболел, перестал принимать пишу, говорят, он при смерти. Многие уверяют, что он умер 2/14 мая (?). (Что сделает Муравьев, разве поставит свежего Каракозова?)...
... В день выстрела графиня Ридигер сказала императрице, что она давно слышала, что будет покушение, что она слышала это от Потоцкой и говорила Анненкову, который не поверил. Потоцкая посажена в тюрьму и сошла с ума (этот факт мы прежде читали в «Times»). Партия Муравьева и «Московских ведомостей» старается из-под руки бросить подозрение на Константина Николаевича... Муравьев рассорился уже с Шуваловым.
P. S. Курочкиных выпустили.
Перед этим письмом мы остановились с какой-то бесконечной, жгучей болью... Вот куда пришло это царствование и виноват не царь (из письма видно ясно, как он бьется и упирается в потемках, сделанных около него), а общество, превратившееся в полицию, и безнравственная пресса, сделавшаяся общественным доносчиком и обвинителем при Муравьеве.
Несчастный народ, в котором могла зародиться и назреть такая среда, наглая и уродская, которая безнаказанно учит палачей, рукоплещет им и натравливает их!
«Мы еще не созрели», — говорил кто-то в Петербурге, и все сердились на него, «а уж сгнили, — прибавим мы, — страшно сгнили...»
У нас была готова статья, но, прочитавши письмо, мы ее изорвали, — все слабо и бедно, слов недостает, мы это глубоко чувствуем!
Но нельзя же и руки сложить в праздном озлоблении, нельзя же замолчать с проклятием на губах! Нет, это была бы измена всей нашей жизни, а ее не много впереди. Мы остаток ее употребим на обличение перед миром исторического преступления, совершающегося в России, и на подкрепление и утешение несчастного молодого поколения, идущего на мученичество за свою святую любовь к истине, за свою юную веру в Россию. Мы, старики, станем у изголовья гонимых, отирая пятны клеветы и благословляя погибающих провозвестников будущей России.
Ее они не запытают, от нее Здекауер не вылечит своим электрическим током.
... А хорошо это употребление электричества. Наука и пресса, исполняющие должность палача и орудия пытки... Далее падение человеческое идти не может.
Что же, в самом деле, прибавить? Разве желтые билеты, выданные девицам и женщинам за то, что они остригли волосы и мечтали, что лучше жить работой, чем на чужой счет, и — тот журнал, который в них же и бросил грязью...
Нас упрекали недавно, что мы смеясь говорим о мерзостях и неистовствах, делающихся теперь в России.
Но пусть так; будем говорить серьезно и, во-первых, поставим вопрос, откуда явилась эта удесятеренная нетерпимость в обществе, окружающем, как венок, следственную фабрику, на которой Муравьев тачает несуществующий заговор? Откуда это новое остервенение против нигилизма, под которым теперь разумеют всякую свободную, независимую мысль, всякое учение, не похожее на то, что проповедуют неокрепостники?
Неужели просто из любви к Александру Николаевичу, освободившему большую часть ярых обличителей от половины дохода? Столько сентиментальности в них нет: и тут корни, видно, идут дальше.
было в Москве — чего же лучше?
Но вот что уже не так хорошо. Первое слово, сказанное в московском дворянском собрании, было враждебно независимой печати, и вслед за благодарностью журналисту-доносчику явился с своей плоской речью Орлов-Давыдов, требуя ограничения самовластья и книгопечатания
По химическому сродству среда, которая не могла выносить свободного слова, соединилась с инквизиторами и палачами. До Каракозова, или как он там называется, дела им нет, его тотчас же оттерли на второй план; доносы в их журналах обвинили в аттентате— все свободномыслящее в России, восходя от нигилистов до Чернышевского, от Чернышевского до Петрашевского, добираясь до Белинского и т. д. Умри Каракозов, живи он — им совершенно все равно: затем-то и тайна в вселенский заговор.
Какую же свободу нужно было этим азиатским рабам с их боязнью мысли и слова? На что она им? Оплакивать крепостное состояние они и теперь могут — они сами не знают, каково им будет без ливреи: она приросла к ним, им будет жутко и холодно на вольном воздухе... Это то же помещики и те же чиновники в другом издании. Орудия у них взяты из съезжих, из уголовных палат, литература у них — следственное дело; в серьезный спор ни они, ни их журналы не идут. В серьезном споре мы первые готовы поднять перчатку; нашлись бы и другие дóма, если б возражение им не пахло Петропавловской крепостью. Они не спорят, а жалуются по начальству, они обращаются не к противникам, а доносят о беспорядках; они вызывают не возражения, а экзекуции, они хотят не убеждать, а
Пока консервативно-либеральное дворянство было одно с своими литературными дворецкими, со своей слабонервной оппозицией, оно было смешно; но когда с ним испуг России, Муравьев, да три полиции, да армия, да электрические токи, да сам Валуев изволит быть с ними — тогда не до шуток.
Вместе они представляют ту темную силу, которая влечет слабого государя от одного преступления к другому и толкает Россию в ее прежний хаос.
но правду о том, как в России во второй половине XIX века делают следствия?
Зачем?..
Примечания
Печатается по тексту К, л. 221 от 1 июня 1866 г., стр. 1806—1607, где опубликовано впервые, с подписью: И—р. Автограф неизвестен.
_____
Здекауер пожалован 16 (28 апреля) в тайные советники! — Сообщение о том, что приказом Александра II по министерству императорского двора «17 апреля произведен — консультант, доктор медицины, действительный статский советник Здекауер», напечатано в «Северной почте» от 24 апреля 1866 г., № 87.
... освободившему ~ оm половины дохода? — Предупреждения, которые правительство объявляло передовым журналам, приводили к значительному сокращению подписчиков. Так, один из корреспондентов «Колокола» сообщал: «Два данных „Современнику" предостережения уменьшили подписку на этот журнал; на „Русское слово" сначала, пока ему было дано только одно предостережение, была живая подписка, но когда появилось второе предостережение, подписка на „Русское слово" также стала тише» (К, л. 216, стр. 1771).
... Орлов-Давыдов ~ — Герцен имеет в виду речь В. П. Орлова-Давыдова на заседании в московском дворянском собрании 9 января 1865 г. (см. стр. 11 наст. тома и комментарий к ней).
... да сам Валуев изволит быть с ними... — Герцен иронически использует фразеологию Валуева, отражающую его заигрывание с реакционной дворянской общественностью; ср. в статье «Второе предостережение и второй Годунов» (стр. 76 наст. тома)