<ВОЙНА>
Итак, опять кровь и кровь...
На черном фонде Польши и тупой реакции в России зарево вспыхнувшей войны еще зловещее отражается, чем в 1859 году.
Оправдывать эту войну или обвинять ее — дело праздное. Что за прок обвинять или оправдывать чуму, холеру? Придет холера, надо склонить голову, лечить ее раненых, хоронить убитых, а главное, надо искать причины бедствий и стараться их устранить.
Мы знаем, что холера всходит и прозябает в ямах, наполненных гниющими нечистотами, и если не особенно усердно их чистим, то все же собираемся чистить. Война прозябает и всходит, напротив, на вершинах, еще больше наполненных другого рода гниением, — там ее и следует предупреждать. Для масс война имеет тот же характер роковой, бессознательный, — как мор. Она только и сильна отсутствием сознания внизу и отсутствием совести и правды наверху. Разумеется, для всякой драки есть достаточные причины, но ведь и для холеры есть. Причины теперешней войны лежат в насильственных соединениях и расторжениях народностей, в avortement нескольких революций, в лихорадочном состоянии умов, которым политические перевороты много обещали и мало дали, в разнообразных наростах или выростах — вроде Пруссии, в застарелых обструкциях и уродских сращениях — как Австрия... И для холеры организм должен быть расположен и воспитан, — у нее своя логика, если не дипломатическая, то химическая.
Весь европейский вопрос и на этот раз сводится, в сущности, на вопрос дренажа — вопрос очищения ям и вершин, очищения засоренных мозгов и проветривания подвалов и дворцов, на вопрос света и воздуха.
Один самоотверженный легион «мортусов», одно преданное братство нравственных «золотарей», открыто проповедуя опасность трупов и похороны мертвых, устранение всего живого от всего гниющего, водружая открыто свою хоругвь, проповедуя всенародно, а не исподтишка свое апостольство, могут в будущем поставить пределы мору, гуртовым избиениям и тупоумному позору кровавой славы...
Где они, эти «ночные работники», как их называет Англия и которых мы зовем на белый свет? Кто им даст patent, кто их услышит? До них ли, когда весь блеск, весь шум, вся тревога, весь лирический беспорядок, вся поэзия войны поглощает уши, глаза и ум. Война пьянит, ожидание крови, кровавых новостей пьянит... Чем меньше мысли, тем больше задора.
Думает ли кто-нибудь (кроме Италии, которая пользуется сей верной оказией), из-за чего вся эта кровавая кутерьма? Нельзя же драться из-за того, что Пруссия и Австрия ругаются, как две судомойки или как два русских консервативных журнала...
... Немец на немца восстает, и оба знают, что который бы ни победил, всем немцам будет хуже.
Что за пир безумия:
Венгерец против Италии.
Венгерец за Италию.
Поляк против Италии.
Поляк за Италию.
Познань против Галиции.
Галиция за Познань.
Познань за Галицию.
А тут кроаты, далматы, русины, хорваты, словом, наши двоюродные братья славяне будут драться с усердием протии всех и за всех, только не за себя; они еще не обзавелись со времен Кирилла и Мефодия своим домом и своим хозяйством...
... Прусское ополчение нехотя идет проливать свою кровь за будущего второго Фридриха Второго, за лучшего короля и за лучшего Бисмарка... Оно идет хмурясь и ворча, но все же пойдет и будет драться. Тут-то и лежит тайна и сила великого нравственного миазма и мозгового повреждения, великого обмана и великой глупости. Если тысячи откажутся идти, несколько десятков падут под пулями, а остальные будут целы. Если же они все пойдут против своей воли, тысячи падут, и только десятки воротятся домой. Кажется, расчет немудрен. Бентам называл преступников дурными счетчиками, как будто все другие хорошо считают? У преступников только ошибки грубее, самобытнее — а арифметика у всех слаба. Да и что все эти ничтожные частные ошибки, которые так удачно поправляет зуб за зуб уголовного закона, — перед гуртовыми ошибками высшего порядка! Что значит в самом деле вся масса убийств, членовредительств, грабежей, воровства, плутовства в продолжение десяти лет — перед одним месяцем войны и двумя дипломатических фальшивых нот, искренних уверений и задушевных ультиматумов? Все это исчезает, «как капля, в море опущенна». Подумайте об этом.
По счастью, мы, посторонние, не призваны брать прямого участия в этом кровавом безумии, мы даже не намерены говорить о разных стадиях болезни. Но нам казалось, что раз должно было обозначить наше отношение к войне.
избавления Венеции, желаем гибель Австрии, но с тем вместе гибель Пруссии... Желаем так, как желали бы, чтоб будущая холера обошла наших друзей, честных, добрых людей, и, если ей необходимо морить, уморила бы Муравьева, его литературных адъютантов, квартальных журналистов и других соглядатаев и доносчиков.
Далее наши скромные желания не идут. Да и большего эта война дать не может. В ней слишком много неклеющегося дерется за одно и слишком ясно видна чья-то передергивающая рука в должности руки провидения.
Нам особенно противны журналисты и писатели, зовущие войну, толкающие в нее народы. Повели бы мы всех этих кабинетных любителей баталий, военных столкновений, атак и отступлений — на поле сражения, пожалуй, после битвы, чтоб они ознакомились с чудовищем, которому кадят чернилами. Дант бледнеет в своей хирургической поэзии, в своих описаниях божественного бесчеловечья перед очерками Эркмана и Шатриена, перед толстовскими иллюстрированными реляциями 1805. Полно смотреть свысока на одни инспекторские смотры, на одну парадную форму! Что вы за генерал-аншефы? Ступайте в перевязную, в лазарет, в избу, лишенную отца, в мансарду, лишенную хлеба...
император, и протестантский король, и капуцин с своей ломаной проповедью, и пастор с своей скучной предикой, и даже та гейневская маркитантка, верно, найдется, которая так удивительно начинает свою песню:
Und die Husaren lieb'ich sehr,
Ich liebe sehr dieselben;
Ich liebe Sie ohne Unterschied,
Die Blauen und die Gelben,
Ich liebe die Musketiere…
... Вы хотели все сохранить, и старое и новое, вы хотели быть разом дедом и отцом, отцом и сыном, пиетизмом и наукой, попом и мыслителем, вы хотели свободу и короля, папу и свободу, постоянные права и постоянные войска... Вот вам за это Валленштейнов лагерь в канун Тридцатилетней войны.
— А потом?
— А потом болотами крови и грудами костей старый мир дотащится на деревяшке и с пластырем героизма на глазу до Вестфальского или Венского конгресса, который ничего не решит, никого не удовлетворит, но на время хлороформизирует инвалида. А инвалид одним все-таки останется очень доволен — что, лишившись ноги и глаза, семьи и состояния, он сохранил и своего короля, и свою церковь, и все, что надобно для спасения души на том свете и гибели свободы и благосостояния на этом.
— Где мой профессор[34], который так трогательно и красноречиво читал о великих успехах международного права в то самое время, как сольферинские пушки гремели в Италии?..
Примечания
Печатается по тексту К, л. 223 от 1 июля 1866 г., стр. 1821—1822, где опубликовано впервые, без заглавия, с подписью: И—р. ОК. Этой статьей открывается лист «Колокола». Автограф неизвестен.
Статья Герцена «Война» под названием «Une voix russe sur la guerre» («Голос русского о войне») была перепечатана во французской газете «La Rive gauche» («Левый берег»), выходившей в Брюсселе (№ 29 от 22 июля 1866 г.).
_____
Статья появилась в разгар войны Пруссии и Италии против Австрии, накануне решающей битвы при Садове, в которой 3 июля 1866 г. австрийские войска были разбиты прусской армией. В соответствии с расположением воюющих сторон, в этой войне сказался сложный переплет национальных отношений и интересов; так, в южных областях Германии, особенно в Саксонии, являвшейся старым союзником Австрии, сочувствие было на стороне последней, а не Пруссии; соответственно принадлежности к различным государствам, в разных лагерях оказывались и поляки.
Давний противник Австрии, как государства, угнетавшего славян (см. статью «Война и мир» в т. XIV наст. изд.), Герцен в статье «Война» выступает, однако, против обеих воюющих сторон, причем, как это видно из его писем к сыну и к М. Мейзенбуг, ему и в ближайшем семейном окружении приходилось бороться с симпатиями к Пруссии, уже не говоря об Италии, буржуазно ограниченный характер национального объединения которой давно был ясен Герцену.
«отсутствие совести и правды наверху», но и «отсутствие сознания внизу». Зная о фактах недовольства среди мобилизуемых в прусскую армию, Герцен все же предвидел, что «немецкое ополчение... будет драться».
Вся статья проникнута последовательным духом революционно-демократического и социалистического протеста против захватнических войн, несущих неисчислимые бедствия народам. И все же Герцен не сумел оценить эту войну с точки зрения ее влияния на классовую борьбу в ту эпоху — влияния, следующим образом охарактеризованного Марксом и Энгельсом: «Эта история имеет ту положительную сторону, что она упрощает положение и тем облегчает революции, устраняет драку маленьких столиц и, во всяком случае, ускоряет развитие» (из письма Энгельса к Марксу от 25 июля 1866 года — Соч., т. ХХIII, стр. 368); «разумеется, для рабочих благоприятно все, что централизует буржуазию» (из письма Маркса к Энгельсу от 27 июля 1866 г. — Соч., т. ХХIII, стр. 370).
Не отметив в статье «Война» той роли, которую сыграло военно-техническое превосходство прусской армии над ее противниками, Герцен сказал об этом несколько позднее, в статье «Порядок торжествует!» (стр. 167 наст. тома) и в заключительной главе «Былого и дум» (т. XI наст. изд.,стр. 512).
_____
— Имеется в виду война Италии и Франции с Австрией, связанная с борьбой итальянского народа за освобождение от австрийского гнета (см. статью Герцена «Война и мир» — т. XIV наст. изд.).
... в avortement нескольких революций... — Т. е. в преждевременном и неудачном свершении революций; буквально: в выкидыше (франц.).
... самоотверженный легион «мортусов»... — — лица, на обязанности которых лежит уход за больными во время повальных эпидемий (чума, холера) и уборка трупов (лат. mortuus — мертвец, труп).
... за будущего второго Фридриха Второго... — Т. е. за будущего Фридриха Третьего, который продолжил бы политику Фридриха Второго, прусского короля в 1740—1786 гг., стремившегося к усилению Пруссии путем захвата славянских и других чужеземных территорий. В 1866 г. прусским королем был шестидесятидевятилетний Вильгельм I, после смерти которого престол должен был перейти к его сыну — будущему Фридриху III.
Бентам называл преступников дурными счетчиками... — Имеется в виду «Traités de législation civile et pénal» Бентама (1802). См. y Герцена об этом т. IV наст. изд., стр. 266.
— Герцен имеет в виду повести Э. Эркмана и А. Шатриана «Thérèse» и «Souvenir d'un conscrit 1813». Именно эти произведения он горячо рекомендовал вниманию Н. А. Герцен и М. Мейзенбуг в письме от 9 января 1865 г.: «Ярче картин из времен французских войн мало найдете». Об этих же повестях Герцен писал М. Мейзенбуг 27 февраля 1864 г.
... толстовскими иллюстрированными реляциями 1805. — Имеется в виду роман Л. Н. Толстого «Война и мир», первые части которого публиковались в журнале «Русский вестник» под названием «1805 год». Вторая часть была озаглавлена «Война» («Русский вестник», 1866, №№ 2 и 4).
... шиллеровский Wallensteinslager... — «Лагерь Валленштейна» — первая пьеса драматической трилогии Шиллера «Валленштейн» из эпохи Тридцатилетней войны.
...«Und die Husaren lieb'ich sehr ~ Ich liebe die Musketiere...» — Герцен цитирует следующие строки из стихотворения Г. Гейне «Песнь маркитанки» (из «Тридцатилетней войны»):
А ведь гусаров я люблю,
Я очень к гусарам склонна.
И синих и желтых люблю я, всех
Любого эскадрона.
Я так люблю кирасиров...
(Перевод Ю. Тынянова).
«Колокол», л. 144, 1862, «» (Письмо IV ) —
[34] «Колокол», л. 144, 1862, «Концы и начала» (Письмо IV).