LA MANIE DE DELATION
La crise, par laquelle passe la Russie civilisée depuis la fin de 1862, est vraiment remarquable et instructive au point de vue de l'histoire pathologique du développement des peuples. Le spectacle étrange qu'elle présente n'a pas d'antécédents. Suite d'un état de choses forcé et anormal, d'une confusion imposée de toutes les notions élémentaires, bouleversées par un accouplement inouï de culture raffinée avec une ignorance primitive, rudimentaire, cette crise a atteint maintenant son point culminant: la fermentation putride déborde.
ée, greffée sur un sol vigoureux mais inculte, et qui ne la demandait pas; de la soudure des formes européennes avec l'absolutisme oriental, corrigé et systématisé par le despotisme occidental.
Ce n'est que dans ces dernières années que nous avons vu toute la monstruosité qui s'incubait depuis Pierre Ier, et toute la profondeur de la dépravation. Il a suffi d'un tout petit peu de liberté, d'un petit vent coulis d'indépendance qui avait pénétré à travers les murs lézardés par la guerre de Crimée — pour déchaîner et mettre en évidence, à côté d'une grande force de pensée, d'un entrain énergique, toute la portée de corruption qui atteint la couche supérieure de la Russie.
On pourrait désespérer de cet autre malade, é — un désir sauvage d'opprimer toutes les autres nationalités — si, en bas, il n'y avait pas un peuple avec sa commune et son droit à la terre non gangrené; s'il n'y avait pas des semences enfouies dans cette terre, au-dessus de laquelle se décomposent les détritus qui leur servent d'engrais.
Ces tristes considérations nous sont venues en tête à propos d'une nouvelle recrudescence de la moucharderie és et non subventionnés, recevant leurs inspirations du grand-duc effacé, ou du Bedlam de l'orthodoxie russe, panslavistes ou esclavagistes — les journaux dénoncent toujours, la délation est devenue leur chassepot, leur aiguille... Si le gouvernement avait un peu de sens commun et un grain de courage, il aurait envoyé promener tous les Chouvaloff, Timachoff, Potapoff et autres Vidocq en off — toute leur besogne est faite par les journaux à un prix vil, voire même gratis.
égoût, d'indignation qu'on subit — étant Russe non atteint de la poliçomanie — en lisant les premières préfectures de nos journaux, est indicible.
La situation a complètement changé depuis 1862, la manie des délations reste. Katkoff lui-même, comme une mère heureuse entourée de sa famille de petits dénonciateurs qui grouillent autour d'elle, se retire sous l'ombrage touffu des feuilles de la Gazette de Moscou — éparatisme et laissant à ses moutards le détail, le cancan.
... Sur les cendres célèbres des baraques de friperies qui brûlèrent à Pétersbourg en 1862, s'élèvent des boutiques splendides — les journaux indépendants n'existent plus — les Polonais sont abolis — les nihilistes dispersés — il semblerait que la rage des dénonciateurs pût s'émousser, s'assouvir; pas du tout, la moucharderie littéraire augmente.
Je prends deux exemples sur mille.
Deux savants Allemands, Treitchke et Eckardt, sont de bons Allemands et veulent rester Allemands — le besoin de se russifier ne se faisant pas sentir dans leurs cœurs endurcis par le teutonisme. Ils commencent, au sujet des provinces baltiques, une discussion d'Allemands. L'un prétend que la germanisation de ces provinces est suffisante, mais non efficace; l'autre, qu'elle est très efficace outre qu'elle est très suffisante. Cela provoque la vigilance du. Golos. sujet russe, et comme tel, — privé du droit d'énoncer ses opinions, si ces opinions ne sont pas d'accord avec le commissaire de police, le pope, etc. Que les Allemands étant russes, peuvent, sans commettre un. crime, avoir l'Allemagne pour objet d'amour cela semble tout naturel; s'ils préfèrent l'Allemagne d'aujourd'hui à la Russie actuelle, cela prouve qu'ils ne sont pas bêtes — la Russie, comme la «Zukunftmusik», l'avenir... Et s'ils restent tranquilles dans leur Revel et Riga — tout est en règle pour vous, pour nous, pour la loi, mais non pour les Javert du Golos. Gomment, demande le journal du éveil national, est-ce que l'Allemand Eckardt n'a pas prêté serment à l'empereur? Et s'ill'a prêté, il doit aimer le tzar et non l'Allemagne; il doit préférer la Russie à tous les pays. S'il ne le fait pas, il est parjure, il est traître... Et l'honnête publiciste va jusqu'à demander si le gouvernement va sévir ou non!.. Horrible! dégoûtant!
... Le second exemple, nous le prenons dans un journal qu'on prétend être indépendant — dans un journal persécuté, suspendu je ne sais combien de fois — dans un journal du panslavisme démocratique et purement moscovite: c'est-à-dire d'un panslavisme si ardent, qu'à force d'aimer les Slaves de toute espèce il voudrait les unir, les embrasser, les assimiler, comme on s'assimile une côtelette en l'avalant.
Voyons l'organe démocratique.
Dans une petite ville, près de Moscou, quelques Allemands qui y demeuraient ayant peu de distractions et grand besoin d'écouter le radotage d'un pasteur, firent venir de Moscou un prédicateur. Il se trouva qu'il n'y avait pas de place dans les modestes habitations de ces braves gens. Ils demandèrent à la police la permission d'écouter le sermon sur une place publique. La police sachant qu'il était impossible de s'attendre à une offense aux moeurs, donna, comme de raison, la permission et fit son devoir en entourant de sa surveillance leur prière. Tout se termina paisiblement — le pasteur raconta à sa petite «Gemeinde» les dernières nouvelles du Dieu protestant, communiqua les moyens récents et sûrs d'obtenir le salut éternel. Personne ne s'est plaint; les hommes s'en allèrent tranquillement à la maison, leur femme et leur bible sous le bras, et se couchèrent à neuf heures, rêvant des anges allemands de Klopstock et des diables anglais de Milton.
Mais pendant que ces hérétiques dormaient du sommeil des justes, un Tchèque de la Bohême catholique ne dormait pas. Au jieu d'aller à Constance fêter la fête du grand hérétique slave, martyr de l'intolérance romaine, il se promenait dans la même petite ville de la sainte Russie ou se perpétra cet acte odieux de tolérance. Le Tchèque, outré de cette profanation du marché, de cette licence indulgente, se demande si, à Vienne, un pope pourrait officier sur une place publique[109] et répond: non!
ême se met à écrire une diatribe contre la tolérance et l'envoie à la feuille suspectée, pendant quelques années, d'aimer la lutte franche et libre, la discussion indépendante. Et la feuille insère ces élucubrations tchèques...
Allez maintenant, après ce bruit fait, après avoir éveillé l'attention des ministres et des prêtres, allez demander à un pauvre commissaire de police de petite ville la permission d'entendre publiquement un prêtre non huilé à l'huile gréco-russe!..
Les commissaires de police dépassés par les journalistes! Cela nous rappelle les braves officiers de la garde impériale, dépassant en zèle les gendarmes pendant le procès de Karakosoff.
éieff, des Magnitzky et des Photius ne sont pas passés; ces gens n'ont fait que déménager deux, trois étages plus bas.
Et ils appellent cela le réveil national!
ПЕРЕВОД
МАНИЯ ДОНОСОВ
цивилизованная Россия с конца 1862 года, поистине замечателен и поучителен с точки зрения патологической истории развития народов. Это странное зрелище в прошлом не имело примера. Следствие вынужденного и ненормального положения вещей, насильственного смешения всех элементарных понятий, взбудораженных небывалым еще сочетанием утонченной культуры с первобытным, рудиментарным невежеством, — кризис этот достиг теперь своей высшей точки: гнилостное брожение перехлестывает через край.
Таковы последствия иноземной и поддельной цивилизации, привитой к могучей, но необработанной почве, которая в ней не нуждалась, последствия срастания европейских форм с восточным самодержавием, исправленным и приведенным в систему западным деспотизмом.
Только в последние годы увидели мы всю чудовищность того, что было искусственно вызвано к жизни со времен Петра I, и всю глубину развращения. Достаточно было малейшей свободы и сквозного ветерка независимости, который проник через стены, треснувшие в результате Крымской войны, чтобы обнаружить и продемонстрировать наряду с мощью мысли, с энергическим порывом всю глубину разложения, которым затронут высший слой России.
такого больного, который перерабатывает всякую пищу в яд и чей патриотизм является не чем иным, как голодом людоеда, а любовь к своей нации — диким желанием угнетать все остальные нации, если бы внизу не было народа с его общиной, с его неомертвелым правом на землю; если б не было семян, скрытых в этой земле, на поверхности которой разлагаются отбросы, служащие им удобрением.
шпионства в русских газетах. Субсидируемые и несубсидируемые, черпающие свое вдохновение у стушевавшегося великого князя или же в бедламе русского православия, панславистские или крепостнические*, газеты эти только и знают, что доносят, донос сделался их ружьем Шаспо, их иглой...* Если бы правительство имело хоть чуточку здравого смысла и крупицу смелости, оно выставило бы за дверь всех этих Шуваловых, Тимашевых, Потаповых и прочих Видоков с окончанием на — вся их работа выполняется газетами за бесценок, даже даром.
Невыразимо чувство отвращения, негодования, которое испытываешь, будучи русским, не зараженным полициоманией, — при чтении этих префектурных передовиц в наших газетах.
— но мания доносов остается неизменной. Даже сам Катков, подобно счастливой матери, окруженной своей семьей, которая состоит из крошечных доносчиков, копошащихся возле нее, — удаляется в густую сень листов «Московских ведомостей», взяв на себя общее руководство истреблением нигилизма, полонизма, сепаратизма и предоставив своему отродью мелочи, сплетни.
... На пресловутом пепелище, на месте лавчонок, торговавших ветошью и сгоревших в Петербурге в 1862 году, вздымаются великолепные магазины — независимые газеты больше не существуют —поляки уничтожены — нигилисты рассеяны, — казалось бы, бешенство доносчиков могло бы приутихнуть, насытиться; ничуть не бывало — литературное шпионство все возрастает.
Беру два примера из тысячи.
Два ученых немца, Трейчке и Эккардт — добрые немцы и хотят остаться немцами — поскольку желание обрусеть не возникало в их сердцах, огрубевших от тевтонизма. Они затевают, по поводу прибалтийских губерний, глупый, чисто немецкий спор. Один утверждает, что германизация этих губерний удовлетворительна, но неэффективна; другой же — что она и весьма эффективна и весьма удовлетворительна. Это заставляет «Голос» насторожиться*. Не долго ищет он научной почвы, чтобы подорвать Эккардта. Он находит что этот ученый — русский подданный высказывать свои мнения, если эти мнения не совпадают" с мнениями полицейского пристава, попа и т. п. Что немцы, будучи русскими подданными, могут, не совершая преступления, иметь своей любви Германию — это, кажется, вполне естественно; если они предпочитают нынешнюю Германию современной России — это доказывает, что они не дураки — Россия, как «Zukunftmusik»*, хороша для будущего. И если они живут себе спокойно в своем Ревеле и Риге — все в порядке Для вас, для нас, для закона, но отнюдь не для Жаверов из «Голоса». Как же это, — спрашивает газета национального пробуждения*, —
А если он присягал, то должен любить царя, а не Германию; он должен предпочитать Россию всем странам. Если же он не делает этого, то он клятвопреступник, предатель... И честный публицист доходит до того, что осведомляется, примет ли правительство суровые меры!.. Ужасно! Отвратительно!
... Второй пример; мы заимствуем его из газеты, которая слывет независимой*, — из газеты, подвергавшейся преследованиям, бог весть сколько раз запрещавшейся, — из газеты, проникнутой демократическим и чисто московским панславизмом, т. е. панславизмом столь пламенным, что из любви ко всякого рода славянам она желала бы объединить их, заключить в себе, усвоить так, как усваивают проглоченную котлету.
Заглянем-ка в этот демократический орган.
Несколько немцев, живших в одном из городов близ Москвы, имея мало развлечений и сильную потребность послушать болтовню пастора, пригласили к себе из Москвы проповедника. Оказалось, что в скромных жилищах этих славных людей не нашлось достаточно большого помещения. Они попросили у полиции разрешения прослушать проповедь на городской площади. Полиция, зная, что от этого не могло произойти оскорбления нравственности, дала, как и следовало ожидать, разрешение и исполнила свой долг, установив надзор за молитвой немцев. Все закончилось весьма мирно — пастор рассказал своей маленькой «Gemeinde»[110] последние новости о протестантском боге, сообщил о свежих и надежных средствах для получения вечного спасения. Никто не жаловался; мужья спокойно разошлись по домам, держа под мышкой руку жены и библию, и легли спать в девять часов, и во сне они видели немецких ангелов Клопштока и английских дьяволов Мильтона.
Но пока эти еретики спали сном праведников, некий чех из католической Богемии не дремал. Вместо того, чтоб отправиться в Констанцу и отпраздновать там праздник великого славянского еретика, жертвы римской нетерпимости*, он прогуливался по тому самому городку на святой Руси, где совершен был описанный выше гнусный акт веротерпимости. Чех этот, возмущенный таким осквернением рынка, таким снисходительным попустительством, спрашивает себя: мог ли бы в Вене какой-нибудь поп совершать богослужение на городской площади[111], и отвечает: нет!
После того наш богемец садится писать диатрибу против веротерпимости и посылает ее в газету, несколько лет подозревавшуюся в том, что она любит открытую и свободную борьбу, независимый спор. И газета печатает эти плоды ночного бдения чеха...
Попробуйте-ка теперь, после всего этого поднятого шума, после того как привлекли внимание министров и священников, попробуйте-ка попросить у бедного полицейского пристава в маленьком городке разрешения публично послушать священника, не помазанного греко-российским маслом!..
храбрых офицеров императорской гвардии, перещеголявших своим усердием жандармов во время дела Каракозова*.
Нет, времена Аракчеевых, Магницких и Фотиев не прошли; эти люди лишь опустились двумя, тремя этажами ниже.
И они называют это
Примечания
Печатается по тексту Kl, № 11 от 15 августа 1868 г., стр. 153—155, где опубликовано впервые, с подписью: I —r.
25 июля 1868 г. Герцен писал Огареву: «Читал ли ты гнуснейший донос в „Голосе˝ на какого-то немца из балтиков? Что же это такое? Аксаков, Кельсиев, журналы... Ох, Никол<ай> Пл<атонович>, как бы нам не пришлось под конец жизни и этот идол (Rußland) по боку? Я много читаю и почти все с омерзением». На следующий день, 26 июля, Герцен снова писал Огареву: «О каком „Гол<осе>˝ говоришь, не знаю. Пошлю пачку, заметь статью о немцах, которую я отметил. Об этом я напишу статейку небольшую и об Аксакове». 28 июля Герцен сообщил Огареву: «Посылаю статейку о „Голосе˝ и Аксакове; кажется недурна». Сообщение о том, что «статья о доносах» выслана «перед отъездом из Люцерна», содержится также в письме Герцена к Огареву от 30 июля (Герцен выехал из Люцерна 28 июля 1868 г.).
_____
...черпающие свое вдохновение у стушевавшегося великого князя ∞ крепостнические... — Имеются в виду газеты «Голос» (выходила под покровительством вел. князя Константина Николаевича), «Москва», проповедующая панславистские идеи, крепостническая газета «Весть».
... — Игольчатое ружье было принято на вооружение в Пруссии с 1841 г., но получило широкое распространение в середине шестидесятых годов, определив в значительной степени победу Пруссии в Австро-Прусской войне 1866 г. В 1866 г. французский рабочий Шасспо усовершенствовал игольчатое ружье; с этого времени французская армия приняла на вооружение ружье Шасспо.
Один утверждает, что германизация этих губерний ∞ весьма удовлетворительна ∞ «Голос» насторожиться. — В 1868 г. в Лейпциге вышла книга остзейского буржуазного либерала Ю. Эккардта «Die baltischen Provinzen Rußlands» («Очерки Прибалтийско-русских провинций»). В «Очерках» утверждалось, что прибалтийские губернии являются воротами для немецкой культуры и что за Прибалтийским краем необходимо сохранить его немецкий характер. См. об этом подробно в книге: Я. Зутис. Очерки по историографии Латвии, ч. I, Рига, 1940, стр. 151— 156. Известный идеолог пруссачества, немецкий историк Г. фон Трейчке неоднократно высказывал сомнения в успешности германизации Прибалтийского края. Ю. Эккардт отвечал на возражения Трейчке в майской книжке издававшегося в Готе журнала «Monatsblätter für innere Zeitgeschichte» за 1868 г. (см. J. Есkакdt. Die deutsch-russischen Ostsee-Provinzen. Offenes Sendschreiben an Herrn Professor H. von Treitschke, стр. 316—339). В передовой статье газеты «Голос» от 3 июля 1868 г., № 181, подробно освещалась полемика между Трейчке и Эккардтом. Газета писала о «невероятной наглости» Эккардта, упрекая правительство в попущениях, которые способствуют появлению таких высказываний, и призывала к ликвидации автономии края. Осуждая далее донос «Голоса» на Эккардта, Герцен в данной статье не оттеняет того обстоятельства, что борьба русских газет против онемечивания прибалтийских народов, несмотря на ее шовинистический характер, частично использовалась деятелями освободительной борьбы эстонского и латышского народов. В статье «Le Schédo-Ferroty panslaviste et les horreurs russes» (см. наст. том) Герцен не ограничивается критикой шовинизма русских газет, а дает также оценку политике немецких феодалов по отношению к народам Прибалтики.
...«Zukunftmusik»... — «Музыка будущего». Так называл свое творчество Р. Вагнер. Теоретические взгляды в этой области он изложил в трактатах «Die Kunst und die Revolution» (1849), «Das Kunstwerk der Zukunft» (1850), «Oper und Drame» (1851).
... — Герцен намекает на корреспонденцию Н. Родионова из Женевы в «Голосе» от 22 июня 1868 г., № 171, иронизируя над его претензией выступатъ в полемике с «Колоколом» от имени «пробудившегося национального сознания» (см. об. этом также комментарий на стр. 796 наст. тома).
... — В газете И. С. Аксакова «Москва» от 20 июня 1868 г., № 65, в письме «Подмосковная публичная проповедь на немецком языке под открытым небом» (за подписью: Ф. Иезбера), «Великому отечеству». «Я как уроженец Чехии, как земляк Гуса и Жижки, — прибавлял автор письма — невольно подумал <...> что постигло бы славянского проповедника, который осмелился бы в <...> Вене, где живет до 100 000 славян, сказать речь на родном языке к своим соотчичам под открытым небом». Письмо сопровождалось оговоркой редакции, усматривавшей в самой возможности публичной проповеди на немецком языке доказательство терпимости русских властей. Газета заключала свое примечание недвусмысленным вопросом: что ожидало бы русского священника, который осмелился бы прочесть аналогичную проповедь не только в Вене, но и в Риге? Пастор П. Эверт, читавший пресловутую проповедь, выступил 25 июня 1868 г. на страницах «Москвы» (№ 69) с письмом, в котором объяснял, что упомянутое им в проповеди «огромное отечество» — Россия (перепечатано «Биржевыми ведомостями» от 29 июня 1868 г., № 170).
...∞ праздник великого славянского еретика, жертвы, римской нетерпимости... — 6 июля 1415 г. Я. Гус был сожжен на костре в г. Констанце по приговору общего католического собора как «нераскаявшийся еретик». Этот день отмечался в Чехии как день памяти Гуса.
... храбрых офицеров ∞ перещеголявших своим усердием, жандармов во время, дела Каракозова. — Герцен намекает на то, что во время следствия по делу Каракозова арестованных пытали гвардейские офицеры. Запрос об этом содержался в заметке «Правда ли?», напечатанной в К
[109] Comme si c'était une offense pour la Russie et uns lacune, s'il lui manque, par hasard, une abomination quelconque qui se pratique chez les autres. Oh! les amis naïfs, les amis slaves et purs slaves.
[110] «общине» (нем.). — Ред.
[111] Как будто это является погрешностью для России и упущением, если в ней случайно отсутствует какая-нибудь гнусность, практикуемая у других. О простодушные друзья, славянские и чисто славянские друзья!