Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Д"

1. Герцен А. И. - Огареву Н. П., 4 февраля (23 января) 1869 г.

Входимость: 1. Размер: 11кб.

Часть текста: о содержании черепа писавшего: «Он явным образом сумасшедший». Тхор<жевский> прислал перевод. Надеюсь, что ты не пропустил второй статьи о «Колоколе» в «Моск<овских> вед<омостях>»? Иначе я ее пришлю, она не была отмечена. «Голос» все же приходит неаккуратно, после 8<-го> вдруг 15 и 16. Прошу вытребовать от Георга 7 первых №№ или пусть он даст письменно ответ, что это невозможно, — а я напишу к Краевскому. Над стихами — и особенно над необычайными рифмами (которые мне приходилось Тате толковать) — похохотали от души. А «настурцию» ты украл у Языкова. — Все было бы хорошо, если б в приступе было меньше «навозу» и «вони». Заметь, что сама природа «вонью» заключает — а не начинает. Это ты мог бы исправить. До «Пол<ярной> зв<езды>» далеко — пусти их так в ход. Предложи, пожалуй, Жуков<скому> в «Народ<ное> дело». Этим путем мы узнаем, продолжается оно или нет. Я думаю, что нет. Каковы бездарники — мы им дали пьедесталь прекращением «Кол<окола>» — а они и на нем не умели выехать? Теперь о «Колоколе». Ты всегда был мужем правды, и потому тебе грешно сердиться за мои упреки. Неужели с 4 декабря нельзя было порядком описаться, неужели нельзя было прислать отрывки, напечатанные из Долго<рукова>! И неужели — если я,...

2. Былое и думы. Часть четвертая. Москва, Петербург и Новгород (1840–1847). Н. X. Кетчер (1842–1847)

Входимость: 1. Размер: 77кб.

Часть текста: Бакунина; но хотя он их и поучал денно и нощно, но душою и сердцем все же держался нас. Ему было тогда лет под сорок, но он решительно остался старым студентом. Как это случилось? Это-то и надобно проследить. Кетчер по всему принадлежит к тем странным личностям, которые развились на закраине петровской России, особенно после 1812 года, как ее последствие, как ее жертвы и косвенно как ее выход. Люди эти сорвались с общего пути-тяжелого и безобразного – и никогда не попадали на свой собственный, искали его и на этом искании останавливались. В этой пожертвованной шеренге черты очень розны: не все похожи на Онегина или на Печорина, не все – лишние и праздные люди, а есть люди трудившиеся и ни в чем не успевшие – люди неудавшиеся. Мне тысячу раз хотелось передать ряд своеобразных фигур, резких портретов, снятых с натуры, и я невольно останавливался, подавленный материалом. В них ничего нет стадного, рядского, чекан розный, одна общая связь связует их, или, лучше, одно общее несчастие; вглядываясь в темносерый фон, видны солдаты под палками, крепостные под розгами, подавленный стон, выразившийся в лицах, кибитки, несущиеся в Сибирь, колодники, плетущиеся туда же, бритые лбы, клейменые лица, каски, эполеты, султаны… словом, петербургская Россия. Ею они несчастны, и нет сил ни переварить ее, ни вырваться, ни помочь делу. Они хотят бежать с полотна и не могут: земли нет под ногами; хотят кричать – языка нет… да нет и уха, которое бы слышало. Дивиться нечему, что при этом потерянном равновесии больше развивалось оригиналов и чудаков, чем практически полезных людей, чем неутомимых работников, что в их жизни было столько же неустроенного и безумного, как хорошего и чисто...

3. Былое и думы. Часть четвертая. Москва, Петербург и Новгород (1840–1847). Приложения

Входимость: 1. Размер: 25кб.

Часть текста: не только хотеть, но и сколько-нибудь уметь рассказать. Всякая жизнь интересна: не личность – так среда, страна занимают, жизнь занимает. Человек любит заступать в другое существование, любит касаться тончайших волокон чужого сердца и прислушиваться к его биению… Он сравнивает, он сверяет, он ищет себе подтверждений, сочувствия, оправдания… – Но могут же записки быть скучны, описанная жизнь бесцветна, пошла? – Так не будем их читать – хуже наказания для книги нет. Сверх того, этому горю не пособит никакое право на писание мемуаров. Записки Бенвенуто Челлини совсем не потому занимательны, что он был отличный золотых дел мастер, а потому, что они сами по себе занимательны любой повестью. Дело в том, что слово «иметь право» на такую или другую речь принадлежит не нашему времени, а времени умственного несовершеннолетия, поэтов-лауреатов, докторских шапок, цеховых ученых, патентованных философов, метафизиков по диплому и других фарисеев христианского мира. Тогда акт писания считался каким-то священнодействием, писавший для публики говорил свысока, неестественно, отборными словами, он «проповедовал» или «пел». А мы просто говорим. Для нас писать – такое же светское занятие, такая же работа или рассеяние, как и все остальные. В этом отношении трудно оспоривать «право на работу». Найдет ли труд признание, одобрение – это совсем иное дело. Год тому назад я ...

4. Тучкова-Огарева Н.А.: Воспоминания. Путинцев Вл.: Н. А. Тучкова-Огарева и ее записки

Входимость: 1. Размер: 32кб.

Часть текста: Огарева и Герцена. Она прожила большую, трудную, полную значительных событий жизнь. Среди ее друзей и знакомых были десятки поистине замечательных людей, начиная с декабристов и Тургенева и кончая Гарибальди и Гюго, но именно годы близости Тучковой к Огареву и его великому другу до сих пор придают ее облику тот живой интерес, который всегда вызывала она у современников. И книга, которую оставила Тучкова о своей жизни, по-прежнему сохраняет свое выдающееся значение прежде всего как рассказ о славной деятельности Герцена и Огарева, как мемуарный памятник, посвященный важным страницам в истории нашего народа. С ранних лет условиями своей жизни и воспитания Тучкова была тесно связана с передовыми кругами русского дворянства. Это была та среда, которая дала России декабристов и которая долгое время после поражения восстания, в трудных условиях политической реакции, продолжала питать революционную мысль в стране. Отец Тучковой, А. А. Тучков, в молодости был причастен к движению декабристов, входил в Союз благоденствия и привлекался к следствию по делу о 14 декабря, но от суда и наказания был освобожден. Переехав затем в свое родовое имение Яхонтово, Пензенской губернии, он на протяжении ряда лет продолжал поддерживать дружеские отношения с декабристами и близкими к ним...

5. Соловьев-Андреевич Е.А.: Александр Герцен. 11. Последние годы

Входимость: 1. Размер: 8кб.

Часть текста: Последние годы 11. Последние годы По окончании польского восстания, в 1864 году, Герцен оставил Лондон и вместе со своим семейством и Огаревыми поселился в Женеве. Туда же он перевел и свою типографию. В Женеве он жил постоянно вплоть до 1866 года. Это были для него тяжелые годы. "Колокол" продолжал выходить, но ясно было, что его влияние - в прошлом: одни считали его слишком умеренным, другие - чересчур красным. В России наступала новая эпоха, начиналась реакция, а вместе с этим партией движения, вышедшей из массы общества, создавались кружки с исключительными целями и исключительной проповедью. В Женеву то и дело наезжали молодые эмигранты, но между ними и Герценом было слишком мало общего не только для того, чтобы столковаться, но даже и для того, чтобы просто разговаривать! Воспоминание об этой молодой эмиграции осталось очень тяжелым для Герцена. Он говорил о ней не иначе, как с раздражением и даже отвращением. На Герцена и Огарева эмигранты смотрели как на отсталых инвалидов, как на прошедшее. Мало-помалу они приняли покровительственный тон и стали поучать стариков, упрекать их за барство, за комфорт, за спокойную жизнь и дошли наконец до того, что обвинили их в присвоении чужих денег! "Я не бросаю камнем в молодое поколение, - говорит Герцен, - но эти представители были представителями крайности, временный тип, переходная форма, болезнь, развившаяся из застоя... Самые простые отношения с...