III
МАРКИЗ ПОЗА
На другой день Трощинский доложил государю, что привез автора письма, что он чиновник одной из его канцелярий, Василий Назарович Каразин. Государь, отпустив Трощинского, пригласил Каразина в кабинет и, оставшись с ним один, спросил его:
— Вы писали ко мне это письмо?
— Виноват, государь, — отвечал Каразин.
— Дайте же мне обнять вас за него, благодарю вас, я желал бы, чтоб у меня больше было таких подданных. Продолжайте всегда со мной говорить так откровенно, продолжайте всегда говорить мне правду!
Государь прижал его к своей груди, и Каразин, рыдая, как ребенок, бросился к его ногам со словами: «Клянусь, что буду всегда говорить правду».
Александр усадил его, долго беседовал с ним, велел ему писать к себе в собственные руки — двери кабинета были открыты для него...
Маркиза Позу допускать ко мне
Вперед без всякого доклада.
... Маркиз Поза наш начал свою политическую карьеру года за два перед тем. Двадцати пяти лет он оставил военную службу. Образованный, с редкой многосторонностью, он простился с Семеновским полком для того, чтоб изучать Россию и заниматься точными науками. Это было время пущего разгара павловского безумия. Когда молодой человек вгляделся в положение несчастной России, стегаемой направо и налево, без разбору, ее палачом, такой ужас, такое отвращение, такое отчаяние овладели его душой, что он решился во что бы ни стало уехать в чужие края. Заграничные паспорты были запрещены. Каразину не дали дозволения ехать. Он решился перебраться через границу без паспорта. При переправе через Неман его схватили драгуны и свезли в Ковно.
Гибель Каразина была неминуема. Он схватился за самое опасное и несбыточное средство, оно спасло его. Предупреждая официальное донесение, он послал 14 августа 1798 с эстафетой следующее письмо к Павлу.
14 августа 1798, Ковно
Государь,
несчастный преступник осмеливается к Тебе писать: преступник против Твоих повелений, Самодержец России, не противу чести, совести, религии и отечественных законов. Удостой внять прежде осуждения. Да озарит меня единый луч Твоей прозорливости, прежде нежели сожжет молния твоего гнева!
Я хотел оставить мое отечество, великую страну Твоей державы: покусился вопреки Твоей двукратно, то есть всенародно и частно на мое лицо выраженной воли. Ночью противу 3-го числа сего месяца, при переправе в Ковно через Неман, я удержан объездом Екатерининского гренадерского полка, — в короткое время достигнет о том официальное донесение.
Конечно, будут собраны обо мне сведения в С. -Петербурге, где я короткое время пробыл, и в Слободско-Украинской губернии, крае моего рождения и поместья. Дерзаю здесь предварительно уверить, что они не послужат в мое обвинение. Я не имел никакой нужды спасаться бегством. Оно будет загадкою для моих следователей.
Прийми мое признание: я желал укрыться от Твоего правления, страшась его жестокости. Многие примеры, разнесенные молвою в пространстве царства Твоего, — молвою, вероятно, удесятеренные, грозили мысли и воображению день и ночь. Я не знал за собою вины. В уеденении сельской жизни не мог я иметь ни случаев, ниже поводов оскорбить Тебя. Но свободный образ моих мыслей мог быть уже преступлением...
Теперь в воле Твоей наказать меня и оправдать страх мой или простить и заставить лить слезы раскаяния о том, что я столь ложные мысли имел о государе великом и милосердом.
и опираясь преднамеренно неловко на трость, Павел сказал приведенному к нему преступнику своим сиплым голосом: «Я докажу тебе, молодой человек, что ты ошибаешься, что служба в России может быть недурна и при мне; при ком хочешь ты служить?» Хотя намерение Каразина перебраться через границу и не было доказательством особенно сильного желания испытывать прелесть павловской службы, но тут рассуждать было нечего, Каразин назвал Трощинского, Павел велел его определить и оставить в покое.
Для Александра такой человек был клад; казалось, что он понял это. Неутомимая деятельность Каразина и глубокое, научное образование его были поразительны: он был астроном и химик, агроном, статистик, не ритор, как Карамзин, не доктринер, как Сперанский, а живой человек, вносивший во всякий вопрос совершенно новый взгляд и совершенно верное требование.
Сначала император беспрестанно посылает за ним, пишет ему собственноручные записки[19]. Каразин, упоенный успехом, удесятеряет свои силы, пишет проекты, между прочим, проект министерства просвещения, подает записку об искоренении рабства (т. е. крепостного состояния) в народе, в которой прямо говорит, что после того, что дворяне освобождены им дарованной грамотой, черед за крестьянами; вместе с тем пишет о народных школах, составляет сам два катехизиса, один светский, один духовный, и вдруг в пущий разгар своего фавёра берет отпуск и пропадает на своей родине в Малороссии. Не думайте, что он поехал отдохнуть, набрать новых сил, — такие люди неустают, нет, он возвращается через несколько недель в Петербург с 618 000 рублей серебром, которые он вымолил, выплакал у харьковского и полтавского дворянства и купечества на учреждение университета в Харькове. Государь хочет наградить его, Каразин отказывается: «Я становился, государь, на колена перед дворянами и купцами, я вымаливал у них деньги со слезами, да не будет сказано, что я делал все это из: желания получить награду».
Александр им доволен, все идет хорошо, но уже заметна какая-то неприязненная сила, которая то там подкатит бревно под колеса, то тут опустит тормоз…
Проект министерства просвещения утвержден, но уж он не тот; утвержден и проект Харьковского университета, но колоссальный замысел Каразина суживается в обыкновенные размеры немецкой провинциальной Hochschule[20]. Каразин мечтал о центральном учебном заведении не только всей Малороссии, но и юго-западных славян, даже греков. Ему хотелось привлечь туда величайшие знаменитости ученого мира. Лаплас и Фихте согласились ехать, вызванные им, но правительство нашло их не по карману.
Едва замечая неудачу своих удач, воспитании, статьи о педагогии и пр. Это его нисколько не отрывает от других поручений Александра и от других предпринятых работ. С небольшим в два года он успел, сверх сказанного, написать устав для академии, для университетов, для всех учебных заведений, собрать материалы для истории финансов и для истории медицины в России, заняться собранием первых статистических сведений и привести в порядок государственный архив.
В 1804 году Каразин возвратился с следствия, которое он делал, совокупно с Державиным, над губернатором Лопухиным. Злоупотребления этого человека, находившего сильную поддержку, были раскрыты. Лопухин отдан под суд. Оставалось наградить следопроизводителей; но уже нитка, по которой Маркиза Позу пускали ходить, была коротка.
Ничего не замечая, он явился к государю. Государь его принял с насупившимися бровями. Каразин стоял, как пораженный громом.
— Ты хвастаешься моими письмами?
— Государь... — Но государь не дал ему ответить.
— Посторонние знают, что я тебе писал одному и никому не показывал. Ты можешь идти.
Каразин вышел, и между ними все было кончено. Каразин подал в отставку; государь принял его просьбу.
Итак, в 1804 году император не знал, что содержание писем бывает известно почтовому ведомству.
Поневоле вспомнишь печальный анекдот, рассказанный Н. И. Тургеневым, как Александр где-то на конгрессе, получив просьбу крестьянина, проданного своим помещиком, спросил Тургенева: «Будто законами дозволяется продажа людей без земли, и будто продажа в розницу допускается?» — Тургенев, знавший хаос законов по этой части, хотел воспользоваться вопросом, чтоб уничтожить невольническую продажу, и, разумеется, не успел. После заседания в совете, на котором Тургенев горячился, В. П. Кочубей подошел к нему и, горько улыбаясь, сказал: «И вы думаете, что из этого что-нибудь будет?.. В— что государь двадцать лет царствует и не знал, что у нас людей продают поодиночке! »