Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "П"

1. Богомокрицы и богосаранча

Входимость: 2. Размер: 19кб.

Часть текста: была благодарность небесным силам за то, что белгийскии доктор открыл этот секрет после смерти Николая Павловича, а то, пожалуй, он бы его из в бозе почивающих сделал бы в бозе проснувшимся. В таком случае я тотчас поехал бы к доктору, чтобы он меня завинтил лет на тридцать и повесил на крючок у себя в подвале (разумеется, если нет в нем крыс). Впрочем, нового тут ничего нет. В Лондоне, где все делается на обширную скалу, есть целые общества филантропические и религиозные вроде «Общества духовных особ распространения христианско-нравственного по воскресениям чтения между недостаточными и не достигнувшими совершеннолетия прачками и швеями, преимущественно шотландского происхождения». Эта общества мало-помалу вянут, сохнут, исчезают с лица земли... И вдруг, когда меньше всего думают об них, лет через десять, двадцать, встает целое кладбище; пожелтевший президент садится на свое место, плешивые, седые члены, и все те же члены, собираются около него, и то же говорят, и пьют тот же тост за распространение христианского чтения между несовершеннолетними прачками, особенно шотландского происхождения, и дряхлый секретарь дрожащим голосом читает имена несовершеннолетних прачек, которым ежегодно...

2. Былое и думы. Часть третья. Владимир-на-Клязьме (1838–1839). Глава XXIII. Третье марта и девятое мая 1838 года

Входимость: 1. Размер: 41кб.

Часть текста: было у меня в крови, в мозгу. Мысль, едва мелькнувшая за минуту, была теперь неисторгаема. – Что тут толковать, мало ли что может случиться – итак, вы берете меня? – Отчего же – я, право, готов – только… Я вскочил из-за стола. – Вы едете? – спросил Матвей, желая что-то сказать. – Еду! – отвечал я так, что он ничего не прибавил. – Я послезавтра возвращусь, коли кто придет, скажи, что у меня болит голова и что я сплю, вечером зажги свечи и засим дай мне белья и сак. Бубенчики позванивали на дворе. – Вы готовы? – Готов. Итак, в добрый час. На другой день, в обеденную пору бубенчики перестали позванивать, мы были у подъезда К<етчера>. Я велел его вызвать. Неделю тому назад, когда он меня оставил во Владимире, о моем приезде не было даже предположения, а потому он так удивился, увидя меня, что сначала не сказал ни слова, а потом покатился со смеху, но вскоре принял озабоченный вид и повел меня к себе. Когда мы были в его комнате, он, тщательно запирая дверь на ключ, спросил меня: – Что случилось? – Ничего. – Да ты зачем? – Я не мог остаться во Владимире, я хочу видеть Natalie – вот и все, а ты должен это устроить, и сию же минуту, потому что завтра я должен быть дома. К<етчер> смотрел мне в глаза и сильно поднял брови. – Какая глупость, это черт знает что такое, без нужды, ничего не приготовивши, ехать. Что ты, писал, назначил время? – Ничего не писал. – Помилуй, братец, да что же мы с тобой сделаем? Это из рук вон, это белая ...

3. Обвинительный акт

Входимость: 1. Размер: 18кб.

Часть текста: пока на одно такое письмо я буду получать десятки самых пламенных выражений сочувствия, — я буду упорствовать. До тех пор, пока число читателей будет возрастать, как оно теперь возрастает, — я буду упорствовать. До тех пор, пока Бутенев в Константинополе, Киселев в Риме, не знаю кто в Берлине, Вене, Дрездене — будут выбиваться из сил, метаться к визирям и трехбунчужным пашам, к министерским секретарям и кардинальским послушникам, прося и вымаливая запрещение «Колокола» и «Полярной звезды», — до тех пор, пока «Аугсбургская газета» и горлаховская «Kreuz-Zeitung» не перестанут оплакивать гибельное влияние «Колокола» на нервы петербургских сановников, — я буду упорствовать. Я стою перед вами в моей «неисправимой закостенелости» — так меня характеризовал в 1835 году, когда я был под судом следственной комиссии, Голицын junior[177]. Будьте строги, жестоки, несправедливы, но об одном я прошу: будемте ...

4. Долг прежде всего. Вместо продолжения

Входимость: 1. Размер: 28кб.

Часть текста: крепостного состояния, телесных наказаний и рекрутских наборов*. Запрещением своим лейб-ценсурный аудиториат* напомнил мне, что русским пора печатать вне России, что нам нечего сказать такого, что могла бы пропустить военно-судная ценсура. ........ Не находя силы продолжать повесть, я расскажу вам ее план. Мне хотелось в Анатоле представить человека, полного сил, энергии, способностей, жизнь которого тягостна, пуста, ложна и безотрадна от постоянного противуречия между его стремлениями и его долгом. Он усиливается и успевает всякий раз покорять свою мятежную волю тому, что он считает обязанностию, и на эту борьбу тратит всю свою жизнь. Он совершает героические акты самоотвержения и преданности, тушит страсти, жертвует влечениями и всем этим достигает того вялого, бесцветного состояния, в котором находится всякая посредственная и бездарная натура. Сила этого человека должна была потребиться без пользы для других, без отрады для него. Этот характер и среда, в которой он развивался,-- наша родная почва, или, лучше, наше родное болото, утягивающее, морящее исподволь, заволакивающее непременно всякую личность, как она там себе ни бейся,-- вот что мне хотелось представить в моей повести. С самой первой юности Анатоль втянут в роковое столкновение с долгом. Перед ним в страшной нелепости является родительская власть. Он ненавидит Михаила Степановича, но он переламывает свое естественное отвращение и повинуется этому человеку, потому что он его отец. Гонимый и притесняемый, Анатоль нашел выход, который находят...

5. Былое и думы. Часть пятая. Париж – Италия – Париж (1847–1852). Глава XLI

Входимость: 1. Размер: 74кб.

Часть текста: в которой отличались министры Людвига-Филиппа. Уловка ее состоит в уничтожении залога рядом процессов, оканчивающихся всякий раз тюрьмой и денежной пенею. Пеня берется из залога; пока залог не дополнен, нельзя издавать журнал, как он пополнится – новый процесс. Игра эта всегда успешна, потому что судебная власть во всех политических преследованиях действует заодно с правительством. Ледрю-Роллен сначала, потом полковник Фрапполи как представитель мацциниевской партии заплатили большие деньги, но не спасли «Реформу». Все резкие органы социализма и республики были убиты этим средством. В том числе, и в самом начале, Прудонов «Le Représentant du Peuple», потом его же «Le Peuple». Прежде чем оканчивался один процесс, начинался другой. Одного из редакторов, помнится, Дюшена, приводили раза три из тюрьмы в ассизы [240] по новым обвинениям и всякий раз снова осуждали на тюрьму и штраф. Когда ему в последний раз, перед гибелью журнала, было объявлено решение, он, обращаясь к прокурору, сказал: «L'addition, s'il vous plaît!» [241]  – ему в самом деле накопилось лет десять тюрьмы и тысяч пятьдесят штрафу. Прудон был под судом, когда журнал его остановился после 13 июня. Национальная гвардия ворвалось в этот день в его типографию, сломала станки, разбросала буквы, как бы подтверждая именем вооруженных мещан, что во Франции настает период высшего насилия и полицейского самовластия. Неукротимый гладиатор, упрямый безансонский мужик не хотел положить оружия и ...