Поиск по творчеству и критике
Cлово "ORBI"
Входимость: 4. Размер: 9кб.
Входимость: 1. Размер: 17кб.
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Входимость: 1. Размер: 103кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 4. Размер: 9кб.
Часть текста: une petite ville de province. Et dites-moi, cher Pianciani, que voulez<-vous> faire avec eux? Comment peut-on sérieusement travailler dans l 'Homme qui ne comprend absolument rien et qui se permet des notes dans le genre de celle «sur Linton et ses réserves» dans le № passé? Ces gens sont plus stationnaires que Nicolas et le pape. En vérité, je ne connais rien de plus mesquin en fait de rédaction que l’Homme et la Nation belge. L'une de ces feuilles n'a que des exercices de rhétorique sur des sujets donnés... tyrannie... joug... réveil du peuple... exemple de Borne... traduction en prose des Châtiments de Hugo et des compliments à l'avenir — et à tous les peuples. L'autre réimprime les mêmes choses et les mêmes nouvelles qu'elle imprimait en 52, 53, 54. — On ne sauve pas de l'incapacité. Vous parlez d'un journal à nous. Chose parfaite, mais la première condition c'est d'éloigner ces braves patriotes, ces ana-chronismes vivants, et non les chercher dans leur antre. Parmi les Français je ne connais que notre ami Domengé capable de travailler à un journal sérieux. Saffi et vous parmi les Italiens. Et avec tout cela un journal n'est faisable qu'à Londres. Mais attendons encore un peu. Moi je ne suis pas désœuvré, je travaille assez. J'imprime maintenant...
Входимость: 1. Размер: 17кб.
Часть текста: дома была с течью. С вечера пошел проливной дождь — под дождь спится крепко — я уснул; но через час времени шум возле разбудил меня. Что такое? буря, воры? Я стал прислушиваться: сосед возился, у него была зажжена свеча; я вскочил и без всякого переплета бросился к нему. С насупленными бровями работал он над какой-то страшной задачей. В его горнице было две кровати: на одной он спал, на другой был непокрытый, новый замшевый тюфяк. Приятель мой достал какие-то две палки и ставил матрац как-то стоймя; пока он держал его — матрац держался дыбом; но как только он отходил — палки падали, и матрац снова лежал врастяжку. — Что это у тебя? белая горячка? — спросил я. — Да, горячка, точно... с проклятым тюфяком час вожусь — Что с ним? — Да тут, братец, капéль прямо на тюфяк, совсем испортит. Я вот хочу его поставить вкось и, черт знает что такое, как ни поставлю и ни укреплю, проклятые палки упадут; досада — не лягу же я, пока не устрою. — Что ж ты кровать-то не подвинешь, чтоб на нее нетекло? — Тьфу ты пропасть! Просто не догадался. Анекдот этот я рассказал на днях одному туристу-литератору вот по какому поводу: мы, двое, обедали в «Веллингтоне», т. е. мы и один издатель журнала. Издатель, наливая туристу и себе не первую рюмку хересу, просил его прислать какого-нибудь вздору о Лондоне, Англии, Шотландии. Турист, положив тщательно нанизанные на вилку полдюжины снетков[48] в рот, отвечал: — Ей-богу, нечего писать! — Вы писали прежде письма из Кёнигсберга, из Штетина даже. — Мало ли что прежде! С уменьшением цены на паспорты все на свете ездят по Европе, всё сами видят. Говорят, что опять поднимут цену — давно пора! Теперь, батюшка, не отделаешься каким-нибудь замечанием о постройке парламента или о скачке в Ипсόме; теперь давай всё extra, давай примёры, спаржу в генваре — где ее возьмешь? Жизнь...
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Часть текста: Mut gefaßt[278], посмотрите на меня, все сучья обрублены, едва ли сохранена честь и доброе имя. Je reviens gras et fleuri[279]. А не то чтобы сердце лишено было всяких чувств, материал хорош. Cuir russe[280]. Поверьте, всё вздор. Помните, я вам писал о M me Brüning — львице, северной медведице — стало, о ее победах и о прочем. Неделю тому назад, т. е. в мои именины, у нас вечером были гости. Она жаловалась, что ей что-то не по себе. А сегодня доктор объявил, что спасенья нет, расширенье в сердце, разложенье крови — я ее видел месяц тому назад. Женщине 35 л<ет>, image de la santé[281], она хохотала, пела мне русские песни — о смерти столько же думала, сколько я о Зонненбурге, — а вот доктор говорит: может протянуться неделю, даже две, — но спасти нельзя. Трое детей — мне даже это начинает нравиться, вот такая бессмыслица, хаос, нет, старичок-то в треугольнике выжил из ума — бонапартист эдакий в трикорне. — В Париж я не прочь, без пакости если пускают — приеду; вы бы Эд<мунду> поручили насчет фатерки, небольшой, но очень изящной (я здесь избаловался, и чрезвычайно), возле вас, эдак по av Marbeuf 10, 2 1 / 2 или 3 1 / 2 №. Я привезу с собой собаку, свою кухарку (honni soit qui mal y pense[282] — M me Moture 45 лет, a в 15 уже была безобразна, не без рябин и других ненужных в лице человеческом частей), сына кухарки, моего сына, отца моего сына — стало, надобно две спальни, людская, псовая и кухня. До цены дела нет, лишь бы возле и с комфортом. Теперь скажите Ст<анкевичу>, и это очень серьезно и без малейшего эгоизма, я его прошу не возвращаться в Россию, не видав Лондона, это такое варварство не уметь ценить этот высший центр, этот город...
Входимость: 1. Размер: 103кб.
Часть текста: но, принимая за серьезное их православие, но, видя их церковную нетерпимость в обе стороны, – в сторону науки и в сторону раскола, – мы должны были враждебно стать против них. Мы видели в их учении новый елей, помазывающий царя, новую цепь, налагаемую на мысль, новое подчинение совести раболепной византийской церкви. На славянофилах лежит грех, что мы долго не понимали ни народа русского, ни его истории; их иконописные идеалы и дым ладана мешали нам разглядеть народный быт и основы сельской жизни. Православие славянофилов, их исторический патриотизм и преувеличенное, раздражительное чувство народности были вызваны крайностями в другую сторону. Важность их воззрения, его истина и существенная часть вовсе не в православии и не в исключительной народности, а в тех стихиях русской жизни, которые они открыли под удобрением искусственной цивилизации. Идея народности, сама по себе, – идея консервативная, выгораживание своих прав, противуположение себя другому; в ней есть и юдаическое понятие о превосходстве племени, и аристократические притязания на чистоту крови и на майорат. Народность как знамя, как боевой крик только тогда окружается революционной ореолой, когда народ борется за независимость, когда свергает иноземное иго. Оттого-то национальные чувства, со всеми их преувеличениями, исполнены поэзии в Италии, в Польше и в то же время пошлы в Германии. Нам доказывать нашу народность было бы еще смешнее, чем немцам: в ней не сомневаются даже те, которые нас бранят; они нас ненавидят от страха, но не отрицают, как Меттерних отрицал Италию. Нам надо было противупоставить нашу народность против онемеченного правительства и своих ренегатов. Эту домашнюю борьбу нельзя было поднять до эпоса. Появление славянофилов как школы и как особого ученья было совершенно на месте; но если б у них не нашлось другого знамени, как православная хоругвь, другого идеала, как...